Дневники. Два дня до Революции...
5 ноября 1917 года в дневниках…
Джон Рид: "Из кинематографа я поспешил в Смольный. В 10-й комнате, на верхнем этаже, шло беспрерывное заседание Военно-революционного комитета. Председательствовал светловолосый юноша лет восемнадцати, по фамилии Лазимир. Проходя мимо меня, он остановился и несколько робко пожал мне руку.
"Петропавловская крепость уже перешла на нашу сторону! - с радостной улыбкой сказал он. - Мы только что получили вести от полка, посланного правительством в Петроград на усмирение. Солдаты стали подозревать, что тут не все чисто, остановили поезд в Гатчине и послали к нам делегатов".
В комнату беспрерывно входили и выходили связные и комиссары. За дверями дежурило двенадцать добровольцев, готовых в любую минуту помчаться в самую отдаленную часть города. Один из них - человек с цыганским лицом и в форме поручика - сказал мне по-французски: "Все готовы выступить по первому знаку"…"
Александра Коллонтай: "Проверка и смотры боевой готовности Красной гвардии. Смольный напоминает крепость: пулеметы, винтовки, ящики с патронами. И наши лучшие товарищи рабочие с винтовкой за плечами. Работницы в косынках санитарок. Штаб революции готовит наступление..."
Джордж Бьюкенен (посол Великобритании в России): "Сегодня утром я слышал, что Исполнительный комитет Совета постановил образовать правительство, а в 12½ часов один из кадет сообщил мне, что большевики сгонят министров с их постов в течение двух ближайших дней.
В час дня трое министров - Терещенко, Коновалов и Третьяков, которых я пригласил к завтраку, - явились совершенно спокойными. В ответ на мое замечание, что после того, что я слышал сегодня утром, я уже почти не ожидал их видеть, они заявили, что эти слухи, по меньшей мере, преждевременны.
Терещенко затем сказал мне, что вчера вечером он зашел к Керенскому и убедил его издать приказ об аресте Исполнительного комитета Совета. Но, после того как он ушел, этот приказ был уничтожен по совету третьего лица. Они все трое уверяли меня, что правительство имеет за собой достаточную силу, чтобы справиться с положением, хотя Третьяков отзывался о Керенском очень презрительно. Я сказал ему, что не могу понять, почему правительство, уважающее себя, позволяет Троцкому возбуждать массы к убийству и грабежу, не арестовывая его. И Коновалов сказал, что он с этим совершенно согласен. Он заявил, что русская революция прошла через несколько фаз и что теперь мы подошли к последней. Он думает, что, прежде чем я выеду в Англию, я увижу большие перемены.
Если Керенский не согласится безоговорочно связать свою судьбу с теми из своих коллег, которые защищают твердую последовательную политику, то чем скорее он уйдет, тем будет лучше. Правительство является таковым только по имени, и положение не может быть много хуже, чем в настоящее время; даже если оно уступит дорогу большевикам, то последние не будут в состоянии продержаться долго и рано или поздно вызовут контрреволюцию…"
Василий Шульгин (депутат Госдумы): "Казаки говорят на своем съезде властным голосом. Надо признать, что они имеют на это право. Когда они говорят, что они государственники, то это правда. Казаки оказались единственными трезвыми людьми, не охмелевшими от буйной революционной браги. Как к таковым, как к трезвым и любящим родину русским мы обращаемся к ним.
Рассудите нас! В нашем крае идет чудовищная распря между нами, называющими себя русскими или малороссами, и тем, кто называют себя украинцами. Рассудите же нас…"
Сомерсет Моэм: "У русских есть явное преимущество перед нами: они не так подчиняются условностям, как мы. Русскому никогда не придет в голову, что он должен делать что-то, чего не хочет, только потому, что так положено. Почему он веками так покорно переносил гнет (а он явно переносил его покорно, ведь нельзя представить, чтобы целый народ мог долго терпеть тиранию, если она его тяготила), а потому что, невзирая на политический гнет, он лично был свободен. Русский лично куда более свободен, чем англичанин. Для него не существует никаких правил…"
Никита Окунев (служащий пароходства "Самолет"): "В Калуге воинская сила, состоящая главным образом из казаков, арестовала местный Совет рабочих. Вот бы попробовать и в других городах!
Боже мой! Что делается теперь у нас на Сухаревке, где мирно и тихо продавались, бывало, старые книги, дешевая мебель, поношенная обувь и одежда и из-под полы, что-нибудь краденое, вроде часов, брошек и т. п. Продавцы и покупатели знали друг друга и ходили вместе спрыскивать покупки в трактиры и чайные. Было и тогда грязно и шумно, но не так страшно грязно и тесно, как теперь. Раньше чернело или пестрело от праздничного базара, а теперь все посерело: две трети этого скопища состоят из солдат, дезертиров или жуликов, носящих солдатскую форму (для бесплатной езды на трамваях)…"
Владимир Вернадский: "Но что такое при теперешней конъюнктуре - мир - о котором так часто говорят? Неужели мы вместо внешней войны будем иметь внутреннюю. Сегодня Сергей Ольденбург (историк и публицист - Ред.) сообщил свое впечатление, что большевики падают в своем значении среди социалистов, и потому надо ждать их выступления…"
Софья Толстая (вдова Льва Толстого): "Прошел слух, что нас будут громить. Приходили милиционеры на ночь, нас оберегать. Никто не спал, даже не раздевались…"
Питирим Сорокин: "Не допуская со своей стороны аннексий, русская демократия не допустит захватов и своей территории. Она будет биться, пока не получит гарантии мира на условиях, выставленных русской революцией..."
Александр Замараев (крестьянин): "Получили печальное известие, что Николай Гаврилов Замараев умер в Румынии. Жалко бедняги, осталась куча детей. Несчастная война. Из-за прихоти сумасшедших самодержавцев страдают совсем невинные дети…"
(По материалам сайта Проект 1917)
Джон Рид: "Из кинематографа я поспешил в Смольный. В 10-й комнате, на верхнем этаже, шло беспрерывное заседание Военно-революционного комитета. Председательствовал светловолосый юноша лет восемнадцати, по фамилии Лазимир. Проходя мимо меня, он остановился и несколько робко пожал мне руку.
"Петропавловская крепость уже перешла на нашу сторону! - с радостной улыбкой сказал он. - Мы только что получили вести от полка, посланного правительством в Петроград на усмирение. Солдаты стали подозревать, что тут не все чисто, остановили поезд в Гатчине и послали к нам делегатов".
В комнату беспрерывно входили и выходили связные и комиссары. За дверями дежурило двенадцать добровольцев, готовых в любую минуту помчаться в самую отдаленную часть города. Один из них - человек с цыганским лицом и в форме поручика - сказал мне по-французски: "Все готовы выступить по первому знаку"…"
Александра Коллонтай: "Проверка и смотры боевой готовности Красной гвардии. Смольный напоминает крепость: пулеметы, винтовки, ящики с патронами. И наши лучшие товарищи рабочие с винтовкой за плечами. Работницы в косынках санитарок. Штаб революции готовит наступление..."
Джордж Бьюкенен (посол Великобритании в России): "Сегодня утром я слышал, что Исполнительный комитет Совета постановил образовать правительство, а в 12½ часов один из кадет сообщил мне, что большевики сгонят министров с их постов в течение двух ближайших дней.
В час дня трое министров - Терещенко, Коновалов и Третьяков, которых я пригласил к завтраку, - явились совершенно спокойными. В ответ на мое замечание, что после того, что я слышал сегодня утром, я уже почти не ожидал их видеть, они заявили, что эти слухи, по меньшей мере, преждевременны.
Терещенко затем сказал мне, что вчера вечером он зашел к Керенскому и убедил его издать приказ об аресте Исполнительного комитета Совета. Но, после того как он ушел, этот приказ был уничтожен по совету третьего лица. Они все трое уверяли меня, что правительство имеет за собой достаточную силу, чтобы справиться с положением, хотя Третьяков отзывался о Керенском очень презрительно. Я сказал ему, что не могу понять, почему правительство, уважающее себя, позволяет Троцкому возбуждать массы к убийству и грабежу, не арестовывая его. И Коновалов сказал, что он с этим совершенно согласен. Он заявил, что русская революция прошла через несколько фаз и что теперь мы подошли к последней. Он думает, что, прежде чем я выеду в Англию, я увижу большие перемены.
Если Керенский не согласится безоговорочно связать свою судьбу с теми из своих коллег, которые защищают твердую последовательную политику, то чем скорее он уйдет, тем будет лучше. Правительство является таковым только по имени, и положение не может быть много хуже, чем в настоящее время; даже если оно уступит дорогу большевикам, то последние не будут в состоянии продержаться долго и рано или поздно вызовут контрреволюцию…"
Василий Шульгин (депутат Госдумы): "Казаки говорят на своем съезде властным голосом. Надо признать, что они имеют на это право. Когда они говорят, что они государственники, то это правда. Казаки оказались единственными трезвыми людьми, не охмелевшими от буйной революционной браги. Как к таковым, как к трезвым и любящим родину русским мы обращаемся к ним.
Рассудите нас! В нашем крае идет чудовищная распря между нами, называющими себя русскими или малороссами, и тем, кто называют себя украинцами. Рассудите же нас…"
Сомерсет Моэм: "У русских есть явное преимущество перед нами: они не так подчиняются условностям, как мы. Русскому никогда не придет в голову, что он должен делать что-то, чего не хочет, только потому, что так положено. Почему он веками так покорно переносил гнет (а он явно переносил его покорно, ведь нельзя представить, чтобы целый народ мог долго терпеть тиранию, если она его тяготила), а потому что, невзирая на политический гнет, он лично был свободен. Русский лично куда более свободен, чем англичанин. Для него не существует никаких правил…"
Никита Окунев (служащий пароходства "Самолет"): "В Калуге воинская сила, состоящая главным образом из казаков, арестовала местный Совет рабочих. Вот бы попробовать и в других городах!
Боже мой! Что делается теперь у нас на Сухаревке, где мирно и тихо продавались, бывало, старые книги, дешевая мебель, поношенная обувь и одежда и из-под полы, что-нибудь краденое, вроде часов, брошек и т. п. Продавцы и покупатели знали друг друга и ходили вместе спрыскивать покупки в трактиры и чайные. Было и тогда грязно и шумно, но не так страшно грязно и тесно, как теперь. Раньше чернело или пестрело от праздничного базара, а теперь все посерело: две трети этого скопища состоят из солдат, дезертиров или жуликов, носящих солдатскую форму (для бесплатной езды на трамваях)…"
Владимир Вернадский: "Но что такое при теперешней конъюнктуре - мир - о котором так часто говорят? Неужели мы вместо внешней войны будем иметь внутреннюю. Сегодня Сергей Ольденбург (историк и публицист - Ред.) сообщил свое впечатление, что большевики падают в своем значении среди социалистов, и потому надо ждать их выступления…"
Софья Толстая (вдова Льва Толстого): "Прошел слух, что нас будут громить. Приходили милиционеры на ночь, нас оберегать. Никто не спал, даже не раздевались…"
Питирим Сорокин: "Не допуская со своей стороны аннексий, русская демократия не допустит захватов и своей территории. Она будет биться, пока не получит гарантии мира на условиях, выставленных русской революцией..."
Александр Замараев (крестьянин): "Получили печальное известие, что Николай Гаврилов Замараев умер в Румынии. Жалко бедняги, осталась куча детей. Несчастная война. Из-за прихоти сумасшедших самодержавцев страдают совсем невинные дети…"
(По материалам сайта Проект 1917)