День. Жоржи Амаду...
10 августа родился Жоржи Амаду (1912-2001), бразильский писатель, коммунист…
Жоржи Амаду. Отрывок из романа "Лавка чудес":
"Высокочтимый доктор Зезиньо Пинто сделал удачный выбор, рассчитал все до тонкостей: актовый зал баиянского Института истории и географии, уютный и в меру роскошный, заполнен до отказа.
Окинув взглядом столь представительное, высокое собрание, декан медицинского факультета сказал его превосходительству губернатору: «Если бы сейчас на здание института упала бомба, Баия разом потеряла бы цвет своей интеллигенции, весь без остатка».
И в самом деле, на празднование столетия со дня рождения Педро Аршанжо собралась вся аристократия, сливки баиянского общества. Всех привело сюда единодушное стремление выполнить отрадный гражданский долг: поднять еще выше славу родины.
Открывая торжественное заседание, президент Института в своем кратком, но весьма изысканном вступительном слове, прежде чем обратиться к губернатору с просьбой занять председательское кресло, позволил себе невинное удовольствие кинуть камешек в огород зазнавшихся аристократов: «Мы собрались здесь, чтобы торжественно отметить величественные столетние эфемериды того, кто познакомил нас с полным списком имен наших предков». Несмотря на свой почтенный возраст и занятость важными историческими изысканиями, президент Магальяэнс Нето любил острое словцо, писал эпиграммы в духе лучших традиций баиянского фольклора.
Когда члены президиума заняли свои места, губернатор предоставил слово устроителю праздника, владельцу газеты «Жорнал да Сидаде» Зезиньо Пинто.
- Организуя нынешние торжества, наша газета выполняет один из важнейших пунктов своей программы, который предусматривает прославление и популяризацию имен выдающихся сограждан, указавших путь грядущим поколениям. И вот, откликнувшись на призывный сигнал боевых труб «Жорнал да Сидаде», вся Баия, объятая вихрем стремительного движения по рельсам прогресса и индустриализации, отдает долг благодарности великому Педро Аршанжо, который умножил славу нашей родины, снискав признание всей мировой общественности.
Затем профессор Калазанс, сам удивляясь тому, что после многотрудного марафона он остался жив и не сидит в тюрьме, зачитал перевод письма самого Джеймса Д. Левенсона, одобрив идею организации торжеств, сообщал о триумфе сочинений баиянского корифея, которые в переводе стали достоянием всех культурных стран.
- Популяризация трудов Педро Аршанжо привела к тому, что важный и самобытный вклад Бразилии в решение расовой проблемы, никому дотоле не известное проявление самого высокого гуманизма, стал теперь предметом обширнейших исследований в самых различных авторитетных научно-исследовательских центрах.
Доктор Бенито Марис, выступивший от Литературного общества медиков, говорил о Педро Аршанжо в первую очередь как о мастере слова, борце за чистоту языка, «изящного и непринужденного», который он усвоил «в общении с корифеями медицины, преуспевшими как в науке, так и в изящной словесности». Декан медицинского факультета защищал уже многим знакомый тезис о том, что «Педро Аршанжо - детище медицинского факультета, ученик этой великой школы, там он трудился и творил, именно факультет создал ему атмосферу и условия для творчества».
От философского факультета не выступил никто: профессор Азеведо, еще не оправившийся от удара, нанесенного запрещением семинара по проблемам метисации и апартеида, отклонил приглашение, мотивируя свой отказ тем, что его книга, которая вот-вот выйдет, и есть его дань памяти Аршанжо. Калазансу же он объяснил:
- Еще, чего доброго, потребуют для проверки и цензуры текст моего выступления.
- Кто потребует? - спросила Эделвейс Виейра, секретарь Центра фольклорных исследований: она не разбиралась в нюансах выражений, неизбежных во времена, когда политика - дело темное, а вторжение в культурную жизнь - дело ясное. - Чье вторжение?
- Ради бога, дона Эделвейс, не надо больше вопросов, вам дали слово, идите выступать.
Взойдя на трибуну, Эделвейс Виейра, круглолицая светлая мулатка, в проникновенной речи поблагодарила «отца баиянской фольклористики» за то, что в своих книгах он спас от забвения и сохранил для потомства несметные богатства народных традиций. Голос ее звучал мягко, на губах играла застенчивая улыбка - само обаяние, а закончила она свое слово благодарности и любви обращением к покойному юбиляру: «Благословите, отец Аршанжо!»
Исследовательница фольклора, возделывающая поле, на котором межи и тропки проложил автор «Народного быта Баии», после официальных ораторов с их выспренними и пустыми речами показалась вдруг старательной иаво, преклонившей колени на террейро перед жрецом.
В этот момент в зале четко обрисовалась фигура Педро Аршанжо. Но всего лишь на минуту, ибо тут же на трибуну поднялся высокочтимый академик Батиста, главный оратор вечера, раз уж профессор Рамос из Рио-де-Жанейро не приехал (по тем же причинам, что и профессор Азеведо). «Кисейные барышни!» - отозвался о том и другом доктор Зезиньо Пинто. Ему, собаку съевшему в политике, подобные соображения казались ребячеством.
Пока что все доклады были не слишком затянутыми, каждый не более получаса, ораторы придерживались рекомендаций Калазанса: по полчаса каждый - это уже три часа, а больше публика не выдержит.
Но вот на трибуне появился всем известный Батиста, и участники торжества приуныли, они потянулись бы к выходу, если бы не уважение к «Жорнал да Сидаде» и доктору Зезиньо да не присутствие губернатора, а если уж говорить начистоту, то и чувство страха. Профессор Батиста - из тех, кто умеет держать нос по ветру, и поговаривали, что по его доносам не один человек был осужден за подрывную деятельность. При таких обстоятельствах надеяться было не на что: этот оратор волен был нарушать регламент и заниматься словоблудием сколько заблагорассудится.
Часть доклада была написана им давно, когда в Баию заезжал Левенсон. Это был спич, подготовленный к обеду в честь гостя, но эксцентричный лауреат Нобелевской премии от обеда отказался, его больше влекли народные обряды и прелести Аны Мерседес, чем общение с выдающимися людьми. К старому введению плодовитый Батиста добавил несколько глав о Педро Аршанжо и о некоторых общих насущных проблемах. В результате получилось «монументальное произведение, исполненное учености и патриотизма», как характеризовал доклад редактор «Жорнал да Сидаде». Монументальное и нескончаемое.
И уж конечно, не без полемики. Для начала Батиста возразил Джеймсу Д. Левенсону, показав тем самым, что не один этот гринго силен в науке и культуре: сам оратор хотя и признает заслуги американца, но может с ним и поспорить. Он с похвалой отозвался о титулах Джеймса Д. Левенсона, о его кафедре, о его высокой репутации, о его достойной уважения национальности. Осудил постоянный бунт, непочтение к признанным авторитетам, легкость, с которой он нарушает табу и порой именует почтенных корифеев «злостными шарлатанами». Потом поспорил и с Аршанжо.
По его мнению, чествование юбиляра, так горячо поддерживаемое всеми присутствующими, не должно было выходить за рамки исследований Аршанжо в области фольклора, ибо они, «хотя и содержат многочисленные погрешности, представляют в перспективе определенный интерес и могут быть введены в научный обиход». Однако, пытаясь анализировать труды таких крупных ученых, как Нило Арголо и Освалдо Фонтес, Аршанжо допускает эксцентричные утверждения, лишенные каких бы то ни было оснований. Много говорить о Педро Аршанжо оратор не стал.
Большая часть его выступления ушла на дифирамбы «истинной традиции, той единственной, которая должна всячески культивироваться, - традиции бразильской семьи в рамках христианства». Профессор Батиста недавно стал председателем Ассоциации по охране традиции, семьи и собственности и потому считал себя ответственным за национальную безопасность. Зорким полицейским оком повсюду высматривал он врагов отечества и режима. Даже некоторых членов федерального правительства подозревал в тайном сговоре с подрывными элементами, и, говорят, кое-кто по его доносу угодил… - ради бога, дона Эделвейс, не спрашивайте, кто именно и куда.
Всему на свете приходит конец, кончилась около половины двенадцатого и речь грозного Батисты, в зале - гробовая тишина, публика утомилась. У всех ощущение, что, появись в этот момент Педро Аршанжо, оратор послал бы за полицией.
С облегчением вздохнув, губернатор поднялся, чтобы закрыть собрание:
- Поскольку никто больше слова не просил…
- Прошу слова!
Майор Дамиан де Соуза. Он, как всегда, опоздал, глаза у него уже изрядно покраснели, ибо майор принял внутрь немалую долю от всей выпитой в Баие за день кашасы к тому моменту, когда вошел в зал в самом начале занудливой проповеди правоверного Батисты. С ним пришла бедно одетая мулатка на последнем месяце беременности, которая явно робела в таком блестящем обществе.
Майор без церемонии обратился к поэту и социологу Фаусто Пене:
- Послушайте, бард! Уступите место бедняжке, она ждет ребенка и не может стоять.
Поэт встал, из солидарности поднялась и глядевшая на него влюбленными газами худенькая девица, последняя протеже Фаусто Пены, недавно выступившая под рубрикой «Поэзия молодых».
- Садись, девочка, - сказал майор мулатке.
Уселся на второе освободившееся место, устремил взор на оратора и тут же заснул. Разбудили его хлопки по окончании речи, как раз вовремя, чтобы взять слово.
Ступив на трибуну, Дамиан де Соуза бросил грустный взгляд на стакан газированной воды - «Ну когда же оратору будут ставить хотя бы пиво?» - и обратился к властям и «созвездию талантов», собравшимся, чтобы почтить память Педро Аршанжо, учителя народных масс, в том числе самого майора, которого в свое время обучил грамоте, ученого, достигшего величия своим собственным упорством, гражданина, чье имя, вкупе с именами таких гениев, как Руй Барбоза и Кастро Алвес, символизирует «триединую славу Баии».
После тупых и мрачных разглагольствований Батисты, сдобренных темными намеками и угрозами, речь майора, патетическая и красочная, в чисто баиянском вкусе, разрядила удушливую атмосферу и вызвала новый взрыв аплодисментов. Майор драматическим жестом вскинул руки:
- Все это очень хорошо, дамы и господа! Все эти торжества в честь местре Аршанжо, проведенные в декабре месяце и собравшие цвет баиянской интеллигенции, - все это правильно, чудесно, но…
- Если сейчас поднести к его рту зажженную спичку, воздух около рта вспыхнет… - шепнул президент Института губернатору, но по лицу его было видно, что он испытывает к оратору огромную симпатию: сиплый голос майора Дамиана де Соузы и крепкий водочный перегар, которым он дышит, в тысячу раз приятнее, чем лицемерная речь и зловещий взгляд трезвенника Батисты.
Простерев руки, майор перешел к заключительной части своего выступления, в голосе его послышалось рыдание:
- Столько собраний, речей, столько похвал. Педро Аршанжо, который их заслужил, он заслужил и большего, - но есть и обратная сторона медали! Члены семьи, потомки Педро Аршанжо, плоть от плоти его, прозябают в крайней нищете, погибают от голода и холода. Как раз здесь, добросердечные дамы и господа, в этом пышном праздничном зале страдает близкая родственница Аршанжо, мать семи детей, ожидающая восьмого, вдова, оплакивающая горячо любимого мужа, ей нужны врач, больница, лекарства, деньги, чтоб прокормить детей… Здесь, в этом зале, где воздавалось столько хвалы Педро Аршанжо, здесь… - Он указал на мулатку, сидевшую в зале: - Встаньте, дочь моя, поднимитесь, пусть все видят, в каком состоянии находится близкая родственница бессмертного Педро Аршанжо, нашей славы и гордости, славы Баии, Бразилии, слава родины!
Мулатка поднялась с кресла и стояла, потупившись, не зная, куда девать руки: огромный живот, стоптанные наискось каблуки, ветхое платье - образ крайней нужды. Чтобы разглядеть ее, многие вставали.
- Дамы и господа, я прошу у вас не хвалебных эпитетов, прошу пожертвовать обол этой бедной женщине, в чьих жилах течет кровь Аршанжо!
Сойдя с трибуны, Дамиан стал обходить зал со шляпой в руке. Начал с президиума и дошел до последнего ряда, не пропустив никого.
- Этим примерным актом христианского милосердия мы заканчиваем наше собрание, - объявил губернатор, а майор высыпал в подол смущенной мулатки содержимое шляпы, целый ворох ассигнаций разного достоинства. Покончив с этим, взял под руку Арно Мело:
- Послушай, друг любезный, не угостишь ли пивом, горло пересохло, сил нет, а я без гроша.
Они направились в бар "Мужской разговор".
Жоржи Амаду и Жозе Сарамаго
Зал понемногу пустел. Профессор Фрага Нето, усы и бородка которого поседели, но нрав оставался задиристым и боевым, подошел к несчастной близкой родственнице Педро Аршанжо.
- Я дружил с Аршанжо, дитя мое, но не знал, что у него была семья, дети. Чья вы дочь и кем ему приходитесь?
Еще не оправившись от смущения, крепко сжимая в руках простенькую сумку, куда она запихала деньги - первый раз в жизни видела столько денег сразу! - мулатка подняла глаза на подошедшего к ней любопытного старика:
- Сеньор, я не знаю. И с этим самым сеу Аршанжо я не знакома, не ведаю, кто он такой, вот здесь только о нем и услышала. А насчет остального не сомневайтесь, все верно: нужда, малые дети, ну, не семь, а четверо-то есть, вот что, да и муж мой не помер, а ушел и оставил меня без гроша… Что ж мне было делать? Я пошла к майору просить помощи, нашла его в баре «Триумф», а он говорит, нет, мол, у меня денег, но пойдем, я знаю, где тебе помогут. Вот и привел меня сюда…
Женщина улыбнулась и пошла к выходу, качая бедрами, хоть ей и мешал живот; покойный Аршанжо тоже ходил вразвалку, в походке у нее было сходство с ним.
Профессор Фрага Нето улыбнулся ей в ответ, покачал головой. От первоначальной идеи Зезиньо Пинто до речи Батисты об охране Традиции и Собственности - «ну и скотина, с ним поосторожней!» - все в юбилейных торжествах было лицемерием и фарсом, букетом нелепиц.
Пожалуй, единственной правдой и оказалась выдумка майора с этой голодной беременной мулаткой, бедной и честной, мнимой, нет - подлинной родственницей Аршанжо, это его народ, его мир. В памяти всплыли строки: "Народный вымысел есть единственная настоящая правда, и никакая власть не сможет ни похерить ее, ни растлить"…
Жоржи Амаду. Отрывок из романа "Лавка чудес":
"Высокочтимый доктор Зезиньо Пинто сделал удачный выбор, рассчитал все до тонкостей: актовый зал баиянского Института истории и географии, уютный и в меру роскошный, заполнен до отказа.
Окинув взглядом столь представительное, высокое собрание, декан медицинского факультета сказал его превосходительству губернатору: «Если бы сейчас на здание института упала бомба, Баия разом потеряла бы цвет своей интеллигенции, весь без остатка».
И в самом деле, на празднование столетия со дня рождения Педро Аршанжо собралась вся аристократия, сливки баиянского общества. Всех привело сюда единодушное стремление выполнить отрадный гражданский долг: поднять еще выше славу родины.
Открывая торжественное заседание, президент Института в своем кратком, но весьма изысканном вступительном слове, прежде чем обратиться к губернатору с просьбой занять председательское кресло, позволил себе невинное удовольствие кинуть камешек в огород зазнавшихся аристократов: «Мы собрались здесь, чтобы торжественно отметить величественные столетние эфемериды того, кто познакомил нас с полным списком имен наших предков». Несмотря на свой почтенный возраст и занятость важными историческими изысканиями, президент Магальяэнс Нето любил острое словцо, писал эпиграммы в духе лучших традиций баиянского фольклора.
Когда члены президиума заняли свои места, губернатор предоставил слово устроителю праздника, владельцу газеты «Жорнал да Сидаде» Зезиньо Пинто.
- Организуя нынешние торжества, наша газета выполняет один из важнейших пунктов своей программы, который предусматривает прославление и популяризацию имен выдающихся сограждан, указавших путь грядущим поколениям. И вот, откликнувшись на призывный сигнал боевых труб «Жорнал да Сидаде», вся Баия, объятая вихрем стремительного движения по рельсам прогресса и индустриализации, отдает долг благодарности великому Педро Аршанжо, который умножил славу нашей родины, снискав признание всей мировой общественности.
Затем профессор Калазанс, сам удивляясь тому, что после многотрудного марафона он остался жив и не сидит в тюрьме, зачитал перевод письма самого Джеймса Д. Левенсона, одобрив идею организации торжеств, сообщал о триумфе сочинений баиянского корифея, которые в переводе стали достоянием всех культурных стран.
- Популяризация трудов Педро Аршанжо привела к тому, что важный и самобытный вклад Бразилии в решение расовой проблемы, никому дотоле не известное проявление самого высокого гуманизма, стал теперь предметом обширнейших исследований в самых различных авторитетных научно-исследовательских центрах.
Доктор Бенито Марис, выступивший от Литературного общества медиков, говорил о Педро Аршанжо в первую очередь как о мастере слова, борце за чистоту языка, «изящного и непринужденного», который он усвоил «в общении с корифеями медицины, преуспевшими как в науке, так и в изящной словесности». Декан медицинского факультета защищал уже многим знакомый тезис о том, что «Педро Аршанжо - детище медицинского факультета, ученик этой великой школы, там он трудился и творил, именно факультет создал ему атмосферу и условия для творчества».
От философского факультета не выступил никто: профессор Азеведо, еще не оправившийся от удара, нанесенного запрещением семинара по проблемам метисации и апартеида, отклонил приглашение, мотивируя свой отказ тем, что его книга, которая вот-вот выйдет, и есть его дань памяти Аршанжо. Калазансу же он объяснил:
- Еще, чего доброго, потребуют для проверки и цензуры текст моего выступления.
- Кто потребует? - спросила Эделвейс Виейра, секретарь Центра фольклорных исследований: она не разбиралась в нюансах выражений, неизбежных во времена, когда политика - дело темное, а вторжение в культурную жизнь - дело ясное. - Чье вторжение?
- Ради бога, дона Эделвейс, не надо больше вопросов, вам дали слово, идите выступать.
Взойдя на трибуну, Эделвейс Виейра, круглолицая светлая мулатка, в проникновенной речи поблагодарила «отца баиянской фольклористики» за то, что в своих книгах он спас от забвения и сохранил для потомства несметные богатства народных традиций. Голос ее звучал мягко, на губах играла застенчивая улыбка - само обаяние, а закончила она свое слово благодарности и любви обращением к покойному юбиляру: «Благословите, отец Аршанжо!»
Исследовательница фольклора, возделывающая поле, на котором межи и тропки проложил автор «Народного быта Баии», после официальных ораторов с их выспренними и пустыми речами показалась вдруг старательной иаво, преклонившей колени на террейро перед жрецом.
В этот момент в зале четко обрисовалась фигура Педро Аршанжо. Но всего лишь на минуту, ибо тут же на трибуну поднялся высокочтимый академик Батиста, главный оратор вечера, раз уж профессор Рамос из Рио-де-Жанейро не приехал (по тем же причинам, что и профессор Азеведо). «Кисейные барышни!» - отозвался о том и другом доктор Зезиньо Пинто. Ему, собаку съевшему в политике, подобные соображения казались ребячеством.
Пока что все доклады были не слишком затянутыми, каждый не более получаса, ораторы придерживались рекомендаций Калазанса: по полчаса каждый - это уже три часа, а больше публика не выдержит.
Но вот на трибуне появился всем известный Батиста, и участники торжества приуныли, они потянулись бы к выходу, если бы не уважение к «Жорнал да Сидаде» и доктору Зезиньо да не присутствие губернатора, а если уж говорить начистоту, то и чувство страха. Профессор Батиста - из тех, кто умеет держать нос по ветру, и поговаривали, что по его доносам не один человек был осужден за подрывную деятельность. При таких обстоятельствах надеяться было не на что: этот оратор волен был нарушать регламент и заниматься словоблудием сколько заблагорассудится.
Часть доклада была написана им давно, когда в Баию заезжал Левенсон. Это был спич, подготовленный к обеду в честь гостя, но эксцентричный лауреат Нобелевской премии от обеда отказался, его больше влекли народные обряды и прелести Аны Мерседес, чем общение с выдающимися людьми. К старому введению плодовитый Батиста добавил несколько глав о Педро Аршанжо и о некоторых общих насущных проблемах. В результате получилось «монументальное произведение, исполненное учености и патриотизма», как характеризовал доклад редактор «Жорнал да Сидаде». Монументальное и нескончаемое.
И уж конечно, не без полемики. Для начала Батиста возразил Джеймсу Д. Левенсону, показав тем самым, что не один этот гринго силен в науке и культуре: сам оратор хотя и признает заслуги американца, но может с ним и поспорить. Он с похвалой отозвался о титулах Джеймса Д. Левенсона, о его кафедре, о его высокой репутации, о его достойной уважения национальности. Осудил постоянный бунт, непочтение к признанным авторитетам, легкость, с которой он нарушает табу и порой именует почтенных корифеев «злостными шарлатанами». Потом поспорил и с Аршанжо.
По его мнению, чествование юбиляра, так горячо поддерживаемое всеми присутствующими, не должно было выходить за рамки исследований Аршанжо в области фольклора, ибо они, «хотя и содержат многочисленные погрешности, представляют в перспективе определенный интерес и могут быть введены в научный обиход». Однако, пытаясь анализировать труды таких крупных ученых, как Нило Арголо и Освалдо Фонтес, Аршанжо допускает эксцентричные утверждения, лишенные каких бы то ни было оснований. Много говорить о Педро Аршанжо оратор не стал.
Большая часть его выступления ушла на дифирамбы «истинной традиции, той единственной, которая должна всячески культивироваться, - традиции бразильской семьи в рамках христианства». Профессор Батиста недавно стал председателем Ассоциации по охране традиции, семьи и собственности и потому считал себя ответственным за национальную безопасность. Зорким полицейским оком повсюду высматривал он врагов отечества и режима. Даже некоторых членов федерального правительства подозревал в тайном сговоре с подрывными элементами, и, говорят, кое-кто по его доносу угодил… - ради бога, дона Эделвейс, не спрашивайте, кто именно и куда.
Всему на свете приходит конец, кончилась около половины двенадцатого и речь грозного Батисты, в зале - гробовая тишина, публика утомилась. У всех ощущение, что, появись в этот момент Педро Аршанжо, оратор послал бы за полицией.
С облегчением вздохнув, губернатор поднялся, чтобы закрыть собрание:
- Поскольку никто больше слова не просил…
- Прошу слова!
Майор Дамиан де Соуза. Он, как всегда, опоздал, глаза у него уже изрядно покраснели, ибо майор принял внутрь немалую долю от всей выпитой в Баие за день кашасы к тому моменту, когда вошел в зал в самом начале занудливой проповеди правоверного Батисты. С ним пришла бедно одетая мулатка на последнем месяце беременности, которая явно робела в таком блестящем обществе.
Майор без церемонии обратился к поэту и социологу Фаусто Пене:
- Послушайте, бард! Уступите место бедняжке, она ждет ребенка и не может стоять.
Поэт встал, из солидарности поднялась и глядевшая на него влюбленными газами худенькая девица, последняя протеже Фаусто Пены, недавно выступившая под рубрикой «Поэзия молодых».
- Садись, девочка, - сказал майор мулатке.
Уселся на второе освободившееся место, устремил взор на оратора и тут же заснул. Разбудили его хлопки по окончании речи, как раз вовремя, чтобы взять слово.
Ступив на трибуну, Дамиан де Соуза бросил грустный взгляд на стакан газированной воды - «Ну когда же оратору будут ставить хотя бы пиво?» - и обратился к властям и «созвездию талантов», собравшимся, чтобы почтить память Педро Аршанжо, учителя народных масс, в том числе самого майора, которого в свое время обучил грамоте, ученого, достигшего величия своим собственным упорством, гражданина, чье имя, вкупе с именами таких гениев, как Руй Барбоза и Кастро Алвес, символизирует «триединую славу Баии».
После тупых и мрачных разглагольствований Батисты, сдобренных темными намеками и угрозами, речь майора, патетическая и красочная, в чисто баиянском вкусе, разрядила удушливую атмосферу и вызвала новый взрыв аплодисментов. Майор драматическим жестом вскинул руки:
- Все это очень хорошо, дамы и господа! Все эти торжества в честь местре Аршанжо, проведенные в декабре месяце и собравшие цвет баиянской интеллигенции, - все это правильно, чудесно, но…
- Если сейчас поднести к его рту зажженную спичку, воздух около рта вспыхнет… - шепнул президент Института губернатору, но по лицу его было видно, что он испытывает к оратору огромную симпатию: сиплый голос майора Дамиана де Соузы и крепкий водочный перегар, которым он дышит, в тысячу раз приятнее, чем лицемерная речь и зловещий взгляд трезвенника Батисты.
Простерев руки, майор перешел к заключительной части своего выступления, в голосе его послышалось рыдание:
- Столько собраний, речей, столько похвал. Педро Аршанжо, который их заслужил, он заслужил и большего, - но есть и обратная сторона медали! Члены семьи, потомки Педро Аршанжо, плоть от плоти его, прозябают в крайней нищете, погибают от голода и холода. Как раз здесь, добросердечные дамы и господа, в этом пышном праздничном зале страдает близкая родственница Аршанжо, мать семи детей, ожидающая восьмого, вдова, оплакивающая горячо любимого мужа, ей нужны врач, больница, лекарства, деньги, чтоб прокормить детей… Здесь, в этом зале, где воздавалось столько хвалы Педро Аршанжо, здесь… - Он указал на мулатку, сидевшую в зале: - Встаньте, дочь моя, поднимитесь, пусть все видят, в каком состоянии находится близкая родственница бессмертного Педро Аршанжо, нашей славы и гордости, славы Баии, Бразилии, слава родины!
Мулатка поднялась с кресла и стояла, потупившись, не зная, куда девать руки: огромный живот, стоптанные наискось каблуки, ветхое платье - образ крайней нужды. Чтобы разглядеть ее, многие вставали.
- Дамы и господа, я прошу у вас не хвалебных эпитетов, прошу пожертвовать обол этой бедной женщине, в чьих жилах течет кровь Аршанжо!
Сойдя с трибуны, Дамиан стал обходить зал со шляпой в руке. Начал с президиума и дошел до последнего ряда, не пропустив никого.
- Этим примерным актом христианского милосердия мы заканчиваем наше собрание, - объявил губернатор, а майор высыпал в подол смущенной мулатки содержимое шляпы, целый ворох ассигнаций разного достоинства. Покончив с этим, взял под руку Арно Мело:
- Послушай, друг любезный, не угостишь ли пивом, горло пересохло, сил нет, а я без гроша.
Они направились в бар "Мужской разговор".
Жоржи Амаду и Жозе Сарамаго
Зал понемногу пустел. Профессор Фрага Нето, усы и бородка которого поседели, но нрав оставался задиристым и боевым, подошел к несчастной близкой родственнице Педро Аршанжо.
- Я дружил с Аршанжо, дитя мое, но не знал, что у него была семья, дети. Чья вы дочь и кем ему приходитесь?
Еще не оправившись от смущения, крепко сжимая в руках простенькую сумку, куда она запихала деньги - первый раз в жизни видела столько денег сразу! - мулатка подняла глаза на подошедшего к ней любопытного старика:
- Сеньор, я не знаю. И с этим самым сеу Аршанжо я не знакома, не ведаю, кто он такой, вот здесь только о нем и услышала. А насчет остального не сомневайтесь, все верно: нужда, малые дети, ну, не семь, а четверо-то есть, вот что, да и муж мой не помер, а ушел и оставил меня без гроша… Что ж мне было делать? Я пошла к майору просить помощи, нашла его в баре «Триумф», а он говорит, нет, мол, у меня денег, но пойдем, я знаю, где тебе помогут. Вот и привел меня сюда…
Женщина улыбнулась и пошла к выходу, качая бедрами, хоть ей и мешал живот; покойный Аршанжо тоже ходил вразвалку, в походке у нее было сходство с ним.
Профессор Фрага Нето улыбнулся ей в ответ, покачал головой. От первоначальной идеи Зезиньо Пинто до речи Батисты об охране Традиции и Собственности - «ну и скотина, с ним поосторожней!» - все в юбилейных торжествах было лицемерием и фарсом, букетом нелепиц.
Пожалуй, единственной правдой и оказалась выдумка майора с этой голодной беременной мулаткой, бедной и честной, мнимой, нет - подлинной родственницей Аршанжо, это его народ, его мир. В памяти всплыли строки: "Народный вымысел есть единственная настоящая правда, и никакая власть не сможет ни похерить ее, ни растлить"…