Последние дни Коха...
27 мая скончался Роберт Кох (1843-1910), "отец бактериологии", лауреат Нобелевской премии (1905)…
Из книги Миньоны Яновской "Роберт Кох" (1962 год):
"9 апреля 1910 года Кох, как обычно, работал утром в лаборатории, потом пошел в вечерний обход своих больных в "Шарите". Он успел осмотреть только одного больного и едва отошел от его койки, как почувствовал себя дурно и вынужден был прислониться к стене.
Кто-то подхватил его, кто-то поддержал под руки, кто-то подвел к свободной кровати. Он не видел, кто это был, не слышал тревожного шепота вокруг. Ему не хватало воздуха, он почти терял сознание.
Его отвезли домой, на Курфюрстендам, 52. Испуганная жена уложила его в постель, настежь открыла все окна. Доктор Бригер, давний его сотрудник, сокрушенно покачал головой. Гедвига поняла, что надо ждать худшего…
Кох заснул, но проспал недолго: его разбудила сильнейшая одышка. Обливаясь потом, в полном изнеможении он ловил воздух широко раскрытым ртом. Потом началась изнурительная рвота, сильная боль в сердце, заставившая его громко застонать. В груди что-то хрипело, как будто там со скрипом раздували мехи. Доктор Бригер с трудом нащупал пульс - нитевидный и неправильный.
Через день у Коха развился отек легкого, слабость сердечной деятельности стала угрожающей.
Его лечили наперстянкой, морфием, крепким кофе; на сердце, к рукам и ногам прикладывали горячие припарки… Но никто не надеялся на выздоровление. Никто, кроме него самого.
Едва придя в себя, он стал уверять врачей, что это, наверное, вспыхнула его старая болезнь. Никто не понял, что он имеет в виду. Тогда он пояснил:
- Когда-то я заразился бугорчаткой. Должно быть, во время своих поисков туберкулезной бациллы. Я думаю, теперь болезнь, воспользовавшись моим переутомлением и возрастом, проснулась и вспыхнула. Но вы не беспокойтесь: туберкулез мне не страшен…
До чего же он все-таки был упрям; как он верил в свой туберкулин вопреки всем фактам, говорящим против него! Так верил, что не боялся собственного заболевания: он рассчитывал вылечить его своим средством!
Врачи не выводили его из этого заблуждения - пусть будет бугорчатка, раз он ее не боится. Но они-то знали, что туберкулез тут ни при чем: у Коха развилась тяжелая сердечная болезнь. И этот приступ в ночь с 9 на 10 апреля, по-видимому, был первым инфарктом сердечной мышцы.
Туберкулином он, правда, не стал лечиться - через две недели дело пошло на улучшение, и ободренный Кох, едва поднявшись с постели, принялся за работу. Через месяц после начала болезни он уже составлял проект сооружения новой туберкулезной больницы Берлинского магистрата.
А с наступлением тепла его потянуло на отдых. Жена увезла его в Баден-Баден. Здесь, в отличном санатории доктора Денглера, Кох почувствовал себя совсем хорошо. Настолько хорошо, что через неделю, 27 мая, собрался принять участие в обеде за общим столом.
Гедвига одела его и усадила в удобное глубокое кресло у двери, ведущей на балкон. В ожидании, когда за ним придут, чтобы вести его в зал, Кох задремал. Гедвига на цыпочках вышла из комнаты.
Через несколько минут она вернулась - и страшно вскрикнула: Кох, раскинув руки, лежал на полу. Она бросилась к нему…
Все было кончено: Роберта Коха не стало…
Когда-то, когда он впервые начал чувствовать сердечные боли, он составил завещание. Между прочим, он просил тело его после смерти сжечь, а урну с прахом замуровать в стену Института инфекционных болезней в Берлине.
Все было выполнено в точности. А на том месте, где запрятанная в стену стоит урна с прахом Коха, ярко забелела мраморная доска с лаконичной надписью:
"Роберт Кох. 11/XII-1843-27/V-1910"…
Из книги Миньоны Яновской "Роберт Кох" (1962 год):
"9 апреля 1910 года Кох, как обычно, работал утром в лаборатории, потом пошел в вечерний обход своих больных в "Шарите". Он успел осмотреть только одного больного и едва отошел от его койки, как почувствовал себя дурно и вынужден был прислониться к стене.
Кто-то подхватил его, кто-то поддержал под руки, кто-то подвел к свободной кровати. Он не видел, кто это был, не слышал тревожного шепота вокруг. Ему не хватало воздуха, он почти терял сознание.
Его отвезли домой, на Курфюрстендам, 52. Испуганная жена уложила его в постель, настежь открыла все окна. Доктор Бригер, давний его сотрудник, сокрушенно покачал головой. Гедвига поняла, что надо ждать худшего…
Кох заснул, но проспал недолго: его разбудила сильнейшая одышка. Обливаясь потом, в полном изнеможении он ловил воздух широко раскрытым ртом. Потом началась изнурительная рвота, сильная боль в сердце, заставившая его громко застонать. В груди что-то хрипело, как будто там со скрипом раздували мехи. Доктор Бригер с трудом нащупал пульс - нитевидный и неправильный.
Через день у Коха развился отек легкого, слабость сердечной деятельности стала угрожающей.
Его лечили наперстянкой, морфием, крепким кофе; на сердце, к рукам и ногам прикладывали горячие припарки… Но никто не надеялся на выздоровление. Никто, кроме него самого.
Едва придя в себя, он стал уверять врачей, что это, наверное, вспыхнула его старая болезнь. Никто не понял, что он имеет в виду. Тогда он пояснил:
- Когда-то я заразился бугорчаткой. Должно быть, во время своих поисков туберкулезной бациллы. Я думаю, теперь болезнь, воспользовавшись моим переутомлением и возрастом, проснулась и вспыхнула. Но вы не беспокойтесь: туберкулез мне не страшен…
До чего же он все-таки был упрям; как он верил в свой туберкулин вопреки всем фактам, говорящим против него! Так верил, что не боялся собственного заболевания: он рассчитывал вылечить его своим средством!
Врачи не выводили его из этого заблуждения - пусть будет бугорчатка, раз он ее не боится. Но они-то знали, что туберкулез тут ни при чем: у Коха развилась тяжелая сердечная болезнь. И этот приступ в ночь с 9 на 10 апреля, по-видимому, был первым инфарктом сердечной мышцы.
Туберкулином он, правда, не стал лечиться - через две недели дело пошло на улучшение, и ободренный Кох, едва поднявшись с постели, принялся за работу. Через месяц после начала болезни он уже составлял проект сооружения новой туберкулезной больницы Берлинского магистрата.
А с наступлением тепла его потянуло на отдых. Жена увезла его в Баден-Баден. Здесь, в отличном санатории доктора Денглера, Кох почувствовал себя совсем хорошо. Настолько хорошо, что через неделю, 27 мая, собрался принять участие в обеде за общим столом.
Гедвига одела его и усадила в удобное глубокое кресло у двери, ведущей на балкон. В ожидании, когда за ним придут, чтобы вести его в зал, Кох задремал. Гедвига на цыпочках вышла из комнаты.
Через несколько минут она вернулась - и страшно вскрикнула: Кох, раскинув руки, лежал на полу. Она бросилась к нему…
Все было кончено: Роберта Коха не стало…
Когда-то, когда он впервые начал чувствовать сердечные боли, он составил завещание. Между прочим, он просил тело его после смерти сжечь, а урну с прахом замуровать в стену Института инфекционных болезней в Берлине.
Все было выполнено в точности. А на том месте, где запрятанная в стену стоит урна с прахом Коха, ярко забелела мраморная доска с лаконичной надписью:
"Роберт Кох. 11/XII-1843-27/V-1910"…