День. Восстание на броненосце "Потемкин"...
27 июня 1905 года - началось восстание на броненосце "Потёмкин"…
Из книги Б.Гаврилова "Восстание на броненосце "Потемкин" (1987 год):
"13 (26) июня в 7 часов утра броненосец «Потемкин» и миноноска № 267 стали на якорь в четырех верстах от Тендровской косы. В 9 часов с броненосца на Тендру отправились на шестерке прапорщик Н. С. Ястребцов и сопровождавший его матрос.
Оттуда они телеграфом известили Севастополь о приходе «Потемкина». Вернувшись на броненосец, они доложили о результатах поездки. Особое сообщение о продовольствии и ценах ими было сделано ревизору мичману А. Н. Макарову. Однако последний, решив, вероятно, что купит провизию в Одессе дешевле, чем на Тендре, в 13 часов отбыл в Одессу на миноноске № 267.
Миноноска пришла в Одессу в 17 часов. Город находился в напряженном состоянии. Бастующие рабочие вели открытую борьбу с казаками и полицией. Найти достаточное количество провизии в таких условиях оказалось нелегко. Матросы обошли весь город, но безрезультатно. Тогда они предложили мичману вернуться на Тендру и взять мясо из флотских холодильников. Однако ревизор приказал купить несвежее мясо в магазине Копылова. Его вполне устраивала цена, а плохому качеству он не придавал значения. Отобрав нужное количество, Макаров оставил расписку, пообещав зайти и уплатить 15 июня, когда «Потемкину» снова потребуется провизия. Мичман, так спешил уйти из бастующей Одессы, что по дороге к «Потемкину» миноноска налетела в темноте на рыбачью лодку и потопила ее. Находившихся в лодке двух рыбаков пришлось взять на борт.
14 июня в 4 часа утра миноноска подошла к «Потемкину». Матросские кубрики броненосца облетела весть о событиях в Одессе. Влияние их на потемкинцев показало, что уровень революционного движения в войсках зависит от размаха борьбы пролетариата. «Настроение команды как-то сразу изменилось, у нас появилось желание поддержать рабочих», - вспоминал матрос Е. А. Батеев.
Другой участник восстания, комендор Е. Г. Лакий, сообщил, что «было тайное собрание в минно-машинном отделении и было решено, что наступил момент дружно выступить против начальства». На совещании разгорелась борьба между большевистской группой Г. Н. Вакуленчука и группой сторонников немедленного восстания во главе с А. Н. Матюшенко и Е. Р. Бредихиным.
Победили сторонники Вакуленчука: участники сходки постановили дождаться прихода эскадры. Но для начала решили организовать коллективный протест против плохого мяса, чтобы выяснить, пойдет ли за ними команда в случае восстания, и призвать матросов отказаться от обеда. Но как показали дальнейшие события, специально убеждать команду почти не пришлось: протест возник стихийно и охватил практически всех матросов.
15 июня в 5 часов утра команду подняли на молитву. Затем после завтрака началась утренняя приборка, во время которой матросы увидели, что на привезенном мясе, подвешенном с левой стороны спардека, ползают черви. Они стали высказывать свое возмущение вахтенному начальнику прапорщику Н. Я. Ливинцеву. Коки на камбузе поддержали команду и отказались готовить борщ. Н. Я. Ливинцев доложил об этом командиру.
Е. Н. Голиков в сопровождении старшего судового врача титулярного советника С. Г. Смирнова поднялся на спардек. Врач осмотрел мясо и признал его годным.
Тогда Е. Н. Голиков приказал матросам разойтись и распорядился поставить на спардеке дневального для записи всех недовольных. Затем он приказал промыть мясо в соленой воде, рассчитывая такой «дезинфекцией» успокоить матросов. Но когда кусок вынули из рассола, все с отвращением увидели, что мясо буквально кишит червями. Матросы разошлись, полные злобы. За обедом никто не притронулся к борщу.
Прапорщик Н. Я. Ливинцев и старший офицер И. И. Гиляровский пытались заставить команду есть борщ, но встретили решительный отказ. И. И. Гиляровский доложил командиру об угрожающем настроении матросов. Е. Н. Голиков приказал выстроить команду на юте в четыре шеренги. Когда матросы построились, командир вызвал коков и артельщиков и спросил, почему команда не хочет обедать. Коки и артельщики объяснили, что мясо с червями.
«Их нужно проучить, Евгений Николаевич, чтобы они весь свой век помнили», - заявил командиру старший офицер И. И. Гиляровский. По приказу Е. Н. Голикова принесли бак с борщом. Старший врач С. Г. Смирнов на виду у матросов съел несколько ложек борща, предварительно процедив его. Сняв пробу, он заявил, что борщ «чудесный». Командир спросил кока и артельщиков: «Вы пробу давали мне из этого мяса?» Те, боясь наказания, ответили: «Так точно».
Тогда командир сказал, что прикажет запечатать бак с борщом и отправить к военному прокурору в Севастополь, но матросы, которые откажутся повиноваться, будут повешены. Затем он приказал не желающим бунтовать выйти из рядов к орудийной башне, однако, кроме кондуктóров, никто не двинулся с места. Е. Н. Голиков вызвал караул. Он хотел расправиться с непокорными матросами поодиночке.
Наступил решающий момент. Социал-демократы, не желая раньше времени обострять конфликт и дать повод к выделению «зачинщиков» для расправы, первыми перешли к башне. За ними последовали и остальные матросы.
Через минуту у правого борта оставалось не более 30 человек. Но тут выступил старший офицер И. И. Гиляровский. Вместе с прапорщиком Н. Я. Ливинцевым он остановил перебегавших матросов и приказал записать их фамилии, а остальным велел разойтись. Едва боцманмат В. И. Михайленко начал переписывать матросов, как из толпы у башни послышался крик: «Кто переписывает, тот будет висеть на рее сегодня с Голиковым!» И. И. Гиляровский приказал принести брезент, и матросы поняли, что готовится расстрел.
Из группы обреченных раздались голоса: «Ваше высокоблагородие, не стреляйте, мы не бунтовщики!»
Зловещую тишину разорвал призыв А. Н. Матюшенко: «Братцы, что они делают с нашими товарищами? Забирай винтовки и патроны! Бей их, хамов!»
Революционные моряки с криками «ура!» бросились на батарейную палубу и расхватали винтовки. Но патронов не было. Несколько обойм, спрятанных заранее за иконой Николая Угодника, разобрали моментально. Тогда машинный ученик П. И. Глаголев взломал замок оружейного погреба, а подручный хозяина трюмных отсеков Я. Медведев вынес оттуда патроны. В ответ на растерянный вопрос лейтенанта В. К. Тона: «Чего же вы хотите?» - десятки гневных голосов грянули: «Свободы!»
На ходу заряжая винтовки, вооруженные матросы разъяренным потоком разлились по верхней палубе. Пытаясь остановить их, старший офицер И. И. Гиляровский кинулся к левому проходу с батарейной палубы. А. Н. Матюшенко ударил его прикладом по ноге. Испуганный Гиляровский метнулся к Е. Н. Голикову: «Что же это делается, Евгений Николаевич?! Что же это делается?!»
А. Н. Матюшенко метнул в командира штык, но не попал. Е. Н. Голиков приказал строевому квартирмейстеру А. Я. Денчику взять часть караула и собрать всех матросов, на которых можно положиться. Денчик отобрал восемь караульных, но не успели они двинуться с места, как раздались выстрелы.
Первый выстрел - в воздух - сделал трюмный В. З. Никишкин, а третьим был убит лейтенант Л. К. Неупокоев.
Матросы кричали караулу: «Братцы, не стреляйте, ведь все мы братья!»
Караул разбежался, но старший офицер И. И. Гиляровский успел взять у одного из караульных винтовку и укрыться за башней.
Услышав шум и крики, наверх выбежали обедавшие в кают-компании офицеры. Матросы Н. П. Рыжий и Е. Р. Бредихин перерезали провода в радиорубке, чтобы не дать им возможности сообщить о «бунте» в Севастополь. Восставшие заняли важнейшие посты на корабле в соответствии с заранее намеченным планом.
В изложении дальнейших событий источники не содержат серьезных противоречий, за исключением вопроса о смерти Г. Н. Вакуленчука. Некоторые потемкинцы утверждают, что в ответ на возмущение команды приказом о расстреле И. И. Гиляровский выхватил револьвер и убил Г. Н. Вакуленчука, подозревая в нем вожака матросов, смерть которого и послужила сигналом к восстанию. Другие свидетельствуют, что Вакуленчук погиб уже в ходе восстания.
После раздачи оружия в батарейной палубе Г. Н. Вакуленчук вышел наверх и в погоне за лейтенантом Л. К. Неупокоевым забежал на башню. Здесь его ранил из винтовки И. И, Гиляровский, но Вакуленчук бросился на него и вырвал винтовку. В это время сзади в Вакуленчука выстрелили строевой квартирмейстер А. Я. Денчик и один из караульных, тяжело ранив его в голову и спину. Теряя сознание, Вакуленчук упал на палубу, залив ее кровью. В этот момент за башню забежал А. Н. Матюшенко. Он застрелил И. И. Гиляровского, но не оказал помощи Г. Н. Вакуленчуку, считая его убитым. Затем Матюшенко отошел от башни и взял на себя руководство восстанием.
Г. Н. Вакуленчук, придя в сознание, хотел добраться до лазарета, но силы оставили его. Он схватился за бортовой леер (ограждение) и упал в море, где его подобрали матросы с шестерки, стоявшей у трапа…"
***
Из статьи Корнея Чуковского "К годовщине потемкинских дней" (1906 год):
"15 июня 1905 года… За день до этого забастовщики действовали мало, словно по принуждению.
Помню какого-то лохматого, пьяного господина, который театрально кричал: «Товарищи! Вот, идет поезд! Ляжем костьми на рельсы! Будем лежать, покуда он не станет!»
И многие, точно стыдясь друг друга, ложились на рельсы- в пыль, в грязь, и лежали там в нелепых, неудобных позах.
Слышался гул поезда, свистки - господин вскакивал с рельс, все на ним - и поезд беспрепятственно проходил мимо.
Люди отряхали от одежды пыль, им неловко было поднять глаза, а пьяный господин продолжал демосвенствовать, как ни в чем ни бывало.
Жарко, скучно, пыльно.
Так этот господин и остался для меня почему-то символом интеллигентской революции.
Но вот, утром, на другой день опьяняющее известие о броненосце, который «за нас», который «с нами», о «нашем» броненосце. Он добудет нам правду, справедливость, свободу, он сразу даст нам все, что мы теперь выторговываем по мелочам. Он поддержит нас, он отмстит.
Когда я прибежал к бульвару, откуда был вид на море, я застал там, именно, такое настроение.
Фото места, где было выставлено тело Г. Вакуленчука
Глаза у всех горели, все мечтали вслух и влюбленно глядели на море.
Там, недалеко от входа в гавань, в саженях двадцати от маяка, стоял «Потемкин».
Его катер медленно тащил к нему какой-то пароход, и за этим катером следили, как за живым существом.
- Какой это пароход?
- Это угольщик.
- Зачем он нужен «Потемкину»?
- А чтобы взять у него уголь, чтобы сделать запас.
Толпа знала, как зовут владельца этого угольщика, сколько он получил от «Потемкина» за уголь, сколько, вообще, денег у «Потемкина», - толпа знала все. От нее же узнал я, что матрос, убитый офицером броненосца, находится теперь в гавани, и тотчас же бросился туда.
Митинга над телом Г. Вакуленчука
I.
В минуту сбежал я по огромной одесской лестнице. Миновал деревянную эстакаду.
В самом конце мола - палатка, сложенная из бревен и брезента.
В палатке труп матроса. На груди у него бумага, где фиолетовыми буквами пишущей машинки изображено:
«Товарищи. Матрос Омельчук (кажется, так) зверски убит за то, что сказал, что борщ не хорош. Осените себя крестным знамением и отомстите тиранам».
Возле покойника его товарищ-матрос без перерыва читает эту бумагу, как псалтырь. Бабы слушают, крестятся и плачут.
Но, странно, горя или озабоченности ни у кого не видал я тогда.
Все были как-то праздничны.
Появились мелкие торговцы.
- Квасу, квасу! Вишень, черешень, семечек, подсолнухов!
Бабы разостлали свои платки, уселись в тени - и пред ними обычная водка и нарезанная колбаса.
Много детей, прыгающих, смеющихся. Не революция, а пикник.
С пароходов, даже иностранных, стали сходить матросы. Забастовали.
Появились красные флаги - откуда? - их отобрали у стрелочников: недалеко от мола проходят поезда. Интеллигенции нет, и потому все мечтают, и никто не хочет думать. Безпечальная, веселая южная революция!
Труп немного попахивает. Матрос в колеблющейся палатке в тысячный раз читает, как псалтырь, свое неуклюжее воззвание: «Осените себя крестным знаменьем.. а которые евреи, так по своему» - снисходительно говорит он иногда. Море сверкает, и всем весело, и все едят вишни, рассказывают новоприбывшим «все с самого начала». Все говорят, и никто никого не слушает.
А там, наверху, на высокой террасе бульвара, столпились тысячи белых солдатских рубах, блестит безсильное оружие, и все власти обречены на сознание свой беспомощности.
Когда около часу дня взбежал я по лестнице, у самой верхней ступени стоял верховой казак, который не захотел пропустить меня. Зараженный духом легкомысленной свободы, которая только что окружала меня, я на глазах у всех перелез решетку, составлявшую перила лестницы, и попал в ресторан, раскинутый тут же на бульваре под открытым небом. И тут же у нас созрело нерасчетливое решение: отправиться на броненосец, - зачем, мы не знали; повидать «потемкинцев», расспросить - о чем, это было нам неизвестно; рассказать им - что, об этом мы тоже не задумывались.
Окольными путями сбежали мы вниз. Нас было шестеро: один врач, один художник, один приезжий артист императорских театров, два студента и я. Возле трупа все еще толпились люди.
Но простонародья было меньше.
Появилось много пиджаков и грязных манишек.
Вишен никто уже не покупал.
Какие-то девицы подбрасывали прокламации и сами же их поднимали.
Афанасий Матюшенко
Из города приехала «фура» хлеба для потемкинцев, заказанного по телеграфу из Севастополя еще командиром броненосца. Возле нее хозяин. Он слушает речи ораторов, и по глазам его видно, что для него революция революцией, а деньги деньгами.
На бочке, неподалеку от трупа, стоит пожилая, некрасивая женщина, и, ударая кулаком по ладони, говорит привычную речь, заканичивая каждую свою фразу спондаически: «тиранами», «Победоносцев», «самодержавие»…
Кроме этой женщины, было еще много ораторов, но все они говорили о своих теориях, о своих программах, о своих конечных целях, все они полемизировали друг с другом, а о том, что делать сейчас, сию минуту, как использовать нынешнее положение, и не заикались.
Бундисты нападали на эсеров, эсеры на эсдеков, эсдеки на анархистов - толпа сумрачно слушала их и молчала. Мы кликнули лодочника - «Хотим ехать на броненосец!». Толпа отнеслась к нам неодобрительно.
- Вот еще что выдумали! Люди там к смерти готовятся, а вы на них глазеть будете.
Кто-то крикнул нашему лодочнику: - «Отчаливай, грек проклятый, со своей лодкой!».
Тот отчалил. Я бросился к булочнику.
- Дайте нам ваш хлеб, мы свезем на броненосец!
Он плаксиво заморгал глазами.
- Ой, и не говорите этого громко, а то у меня весь хлеб эти пьяницы отнимут.
- Никто у тебя хлеба не возьмет, - обиженно и солидно сказал ему какой-то хохол из толпы. - Хиба мы злодии?
Вообще, чувство законности и единения было в толпе необычайное. Не толкались, уступали друг другу дорогу; как в церкви, передавали пятаки через головы, прося ближе стоящих к трупу передать их матросу, так что иной пятак проходил через десятки рук и неизменно доходил по назначению. Со мною были толстые книги, они мне мешали; я отдал их незнакомому босяку и через 3 дня получил их в целости обратно.
Вообще, господствовало торжественное настроение. Лодки нам тоже не давали из особых этических побуждений. Кто-то в толпе сказал: «вот, если бы вы повезли туда квасу, тогда другое дело». Мы ухватились за эту мысль, толпа отнеслась к нам сочувственно.
- Подъезжай, грек проклятый, подавай лодку! - крикнул тот, который только что прогнал его. Мы закупили целую квасню, с английского парохода нам дали мешков, добровольцы снесли мешки к лодке, и через четверть часа грек, который взял по «цетыредесять» копеек с каждого, греб по направлению к «Потемкину».
II.
Подъезжаем - целая крепость.
Благоговейно рассматриваем одиннадцатидюймовки. Видим издали матросов. Поражает, что они не стоят в геройских позах, а сосредоточенно ведут обычную, ежедневную работу. Моют швабрами палубу, загрязненную после грузки угля, чистят медные части броненосца. Мы приумолкли с невольным уважением.
Вдруг наш товарищ-художник кричит:
- Здорово, ребята!
Мне стало стыдно. Какие они нам ребята? Что мы за начальство такое? Я сказал, что если кто-нибудь выкрикнет хоть одно слово, я поверну лодку назад. Художник захотел понравиться, и, когда мы подъехали ближе, выкрикнул:
- Не бойтесь, ребята, мы за вас!
Это выходило уже окончательно глупо. Из маленькой лодченки кричать громадному броненосцу: не бойся - можно только при интеллигентской нашей самоуверенности. Я велел греку повернуть лодку, но тут к нам подъехала большая шлюпка, полная матросов. Взглянул я на их фуражки и обомлел: там написано не «Потемкин», а «Веха». Пропали мы, думаю. Должно быть, «Веха» казенное судно, которое ловит всех, кто заводит сношения с «Потемкиным»…
- «Куда едете? Что везете?» - спрашивают с «Вехи».
- Везем «Потемкину» квас, - отвечаем мы.
К нашему удивлению, матросы «Вехи» нас не только не арестовали, но очень подробно объяснили, как лучше всего взойти на броненосец. Как потом оказалось, матросы «Вехи» тоже перешли на сторону потемкницев, взявши в плен их капитана.
Подъехали мы к сходню. Заявляем, что привезли квас. Никто нашего квасу не берет: «никого пускать не велено».
- Не нужно нам квасу.
- Что же вам нужно?
- Ничего нам не нужно.
Думали уезжать. Вдруг сверху какой-то тоненький, девичий голосок спрашивает:
- А нет ли с вами прокламаций социал-демократической партии?
Глянули мы наверх: студентик молоденький, безусый, в новенькой, синенькой фуражке. Мы приветствовали его. Он осмотрел нас, покраснел и добавил:
- Потому что наши товарищи с «Вехи» еще недостаточно сознательны.
Такой молоденький, наивный. Но авторитетом пользовался, очевидно, большим. Потому что, когда они, узнав кого-то из наших спутников, замахал руками и сказал: «да взойдите же сюда, наверх», матросы расступились, и мы вместе со своим квасом беспрепятствено поднялись по трапу.
Поставили мы квас на пол, сами стоим лицом с героями-потемкинцами и не знаем, что с собой делать. Ни одного слова нет на языке.
- А много у вас денег? - спрашивает вдруг почему-то художник.
- Да тысяч сто! - отвечает один из них, толстый, коротконогий, с серьгой в ухе, которого я в уме назвал почему-то Матюшенкой.
- Только всего, - говорит почему-то художник. И подумав, прибавляет: - а вот этот квас, тут 80 бутылок, стоит 8 рублей. По 5 копеек за бутылку налогу…
Чтобы прервать его, я говорю:
- Вы извините, что квас. Мы просто не знали, что вам нужно.
- Ничего нам не нужно, - говорит «Матюшенко». - вот если бы вы мыла привезли, тогда другое дело. И бутылки две-три хорошего вина захватили для наших больных.
- Мы все хорошее вино выбросили в море, - замечает студент.
- И не только вино, а и все, вообще, напитки. Ах, если бы на берегу тоже выбросили все вино в море… Скажите, там много пьяных?
Я говорю, что пьяных почти нет, что все стоят дружно и крепко надеются на броненосец.
- Скажите им там, чтобы они не пьянствовали, чтобы никого не били, с полицией не вступали бы в стычке. Вообще, чтобы они ничего сами без нас не предпринимали. Пусть они никого не грабят, никого не обижают, пусть они меж собою не спорят из-за партийных вопросов. Скажите им, что мы им поможем, если они будут в единении с нами, а иначе их перебьют по одиночке, - говорит студент.
- И нас перебьют, - добавляет «Матюшенко», солидно кивая головой, и тут только я замечаю, что на голове у него ссадина. Волосы слиплись от крови. Я спрашиваю, отчего это?
- Это ночью один офицер об койку меня головой.
Он звал матросов товарищцами, но видно было, что это для него внове, и что они по-прежнему чувствуют в нем начальство.
По крайней мере, когда мы сходили вниз, матросы, которые при нем не говорили ни слова, обступили нас и наперерыв давали нам адреса своих родных, своих жен, матерей.
- Вот, если меня убьют, так вы кланяйтесь.
Мы расцеловались с ними, дали им папирос и хотели уже сойти в лодку, как вдруг догоняет нас студентик и нервно, горячо жмет нам руки.
- Страшно вам тут оставаться? - спрашивает кто-то из нас.
- Не то что страшно, а нехорошо, очень нехорошо. Никакого ладу нет у нас. Один говорит одно, другой другое. Мы надеемся на вас, вы надеетесь на нас. Ну, прощайте. Никогда больше не увидимся…"
Из книги Б.Гаврилова "Восстание на броненосце "Потемкин" (1987 год):
"13 (26) июня в 7 часов утра броненосец «Потемкин» и миноноска № 267 стали на якорь в четырех верстах от Тендровской косы. В 9 часов с броненосца на Тендру отправились на шестерке прапорщик Н. С. Ястребцов и сопровождавший его матрос.
Оттуда они телеграфом известили Севастополь о приходе «Потемкина». Вернувшись на броненосец, они доложили о результатах поездки. Особое сообщение о продовольствии и ценах ими было сделано ревизору мичману А. Н. Макарову. Однако последний, решив, вероятно, что купит провизию в Одессе дешевле, чем на Тендре, в 13 часов отбыл в Одессу на миноноске № 267.
Миноноска пришла в Одессу в 17 часов. Город находился в напряженном состоянии. Бастующие рабочие вели открытую борьбу с казаками и полицией. Найти достаточное количество провизии в таких условиях оказалось нелегко. Матросы обошли весь город, но безрезультатно. Тогда они предложили мичману вернуться на Тендру и взять мясо из флотских холодильников. Однако ревизор приказал купить несвежее мясо в магазине Копылова. Его вполне устраивала цена, а плохому качеству он не придавал значения. Отобрав нужное количество, Макаров оставил расписку, пообещав зайти и уплатить 15 июня, когда «Потемкину» снова потребуется провизия. Мичман, так спешил уйти из бастующей Одессы, что по дороге к «Потемкину» миноноска налетела в темноте на рыбачью лодку и потопила ее. Находившихся в лодке двух рыбаков пришлось взять на борт.
14 июня в 4 часа утра миноноска подошла к «Потемкину». Матросские кубрики броненосца облетела весть о событиях в Одессе. Влияние их на потемкинцев показало, что уровень революционного движения в войсках зависит от размаха борьбы пролетариата. «Настроение команды как-то сразу изменилось, у нас появилось желание поддержать рабочих», - вспоминал матрос Е. А. Батеев.
Другой участник восстания, комендор Е. Г. Лакий, сообщил, что «было тайное собрание в минно-машинном отделении и было решено, что наступил момент дружно выступить против начальства». На совещании разгорелась борьба между большевистской группой Г. Н. Вакуленчука и группой сторонников немедленного восстания во главе с А. Н. Матюшенко и Е. Р. Бредихиным.
Победили сторонники Вакуленчука: участники сходки постановили дождаться прихода эскадры. Но для начала решили организовать коллективный протест против плохого мяса, чтобы выяснить, пойдет ли за ними команда в случае восстания, и призвать матросов отказаться от обеда. Но как показали дальнейшие события, специально убеждать команду почти не пришлось: протест возник стихийно и охватил практически всех матросов.
15 июня в 5 часов утра команду подняли на молитву. Затем после завтрака началась утренняя приборка, во время которой матросы увидели, что на привезенном мясе, подвешенном с левой стороны спардека, ползают черви. Они стали высказывать свое возмущение вахтенному начальнику прапорщику Н. Я. Ливинцеву. Коки на камбузе поддержали команду и отказались готовить борщ. Н. Я. Ливинцев доложил об этом командиру.
Е. Н. Голиков в сопровождении старшего судового врача титулярного советника С. Г. Смирнова поднялся на спардек. Врач осмотрел мясо и признал его годным.
Тогда Е. Н. Голиков приказал матросам разойтись и распорядился поставить на спардеке дневального для записи всех недовольных. Затем он приказал промыть мясо в соленой воде, рассчитывая такой «дезинфекцией» успокоить матросов. Но когда кусок вынули из рассола, все с отвращением увидели, что мясо буквально кишит червями. Матросы разошлись, полные злобы. За обедом никто не притронулся к борщу.
Прапорщик Н. Я. Ливинцев и старший офицер И. И. Гиляровский пытались заставить команду есть борщ, но встретили решительный отказ. И. И. Гиляровский доложил командиру об угрожающем настроении матросов. Е. Н. Голиков приказал выстроить команду на юте в четыре шеренги. Когда матросы построились, командир вызвал коков и артельщиков и спросил, почему команда не хочет обедать. Коки и артельщики объяснили, что мясо с червями.
«Их нужно проучить, Евгений Николаевич, чтобы они весь свой век помнили», - заявил командиру старший офицер И. И. Гиляровский. По приказу Е. Н. Голикова принесли бак с борщом. Старший врач С. Г. Смирнов на виду у матросов съел несколько ложек борща, предварительно процедив его. Сняв пробу, он заявил, что борщ «чудесный». Командир спросил кока и артельщиков: «Вы пробу давали мне из этого мяса?» Те, боясь наказания, ответили: «Так точно».
Тогда командир сказал, что прикажет запечатать бак с борщом и отправить к военному прокурору в Севастополь, но матросы, которые откажутся повиноваться, будут повешены. Затем он приказал не желающим бунтовать выйти из рядов к орудийной башне, однако, кроме кондуктóров, никто не двинулся с места. Е. Н. Голиков вызвал караул. Он хотел расправиться с непокорными матросами поодиночке.
Наступил решающий момент. Социал-демократы, не желая раньше времени обострять конфликт и дать повод к выделению «зачинщиков» для расправы, первыми перешли к башне. За ними последовали и остальные матросы.
Через минуту у правого борта оставалось не более 30 человек. Но тут выступил старший офицер И. И. Гиляровский. Вместе с прапорщиком Н. Я. Ливинцевым он остановил перебегавших матросов и приказал записать их фамилии, а остальным велел разойтись. Едва боцманмат В. И. Михайленко начал переписывать матросов, как из толпы у башни послышался крик: «Кто переписывает, тот будет висеть на рее сегодня с Голиковым!» И. И. Гиляровский приказал принести брезент, и матросы поняли, что готовится расстрел.
Из группы обреченных раздались голоса: «Ваше высокоблагородие, не стреляйте, мы не бунтовщики!»
Зловещую тишину разорвал призыв А. Н. Матюшенко: «Братцы, что они делают с нашими товарищами? Забирай винтовки и патроны! Бей их, хамов!»
Революционные моряки с криками «ура!» бросились на батарейную палубу и расхватали винтовки. Но патронов не было. Несколько обойм, спрятанных заранее за иконой Николая Угодника, разобрали моментально. Тогда машинный ученик П. И. Глаголев взломал замок оружейного погреба, а подручный хозяина трюмных отсеков Я. Медведев вынес оттуда патроны. В ответ на растерянный вопрос лейтенанта В. К. Тона: «Чего же вы хотите?» - десятки гневных голосов грянули: «Свободы!»
На ходу заряжая винтовки, вооруженные матросы разъяренным потоком разлились по верхней палубе. Пытаясь остановить их, старший офицер И. И. Гиляровский кинулся к левому проходу с батарейной палубы. А. Н. Матюшенко ударил его прикладом по ноге. Испуганный Гиляровский метнулся к Е. Н. Голикову: «Что же это делается, Евгений Николаевич?! Что же это делается?!»
А. Н. Матюшенко метнул в командира штык, но не попал. Е. Н. Голиков приказал строевому квартирмейстеру А. Я. Денчику взять часть караула и собрать всех матросов, на которых можно положиться. Денчик отобрал восемь караульных, но не успели они двинуться с места, как раздались выстрелы.
Первый выстрел - в воздух - сделал трюмный В. З. Никишкин, а третьим был убит лейтенант Л. К. Неупокоев.
Матросы кричали караулу: «Братцы, не стреляйте, ведь все мы братья!»
Караул разбежался, но старший офицер И. И. Гиляровский успел взять у одного из караульных винтовку и укрыться за башней.
Услышав шум и крики, наверх выбежали обедавшие в кают-компании офицеры. Матросы Н. П. Рыжий и Е. Р. Бредихин перерезали провода в радиорубке, чтобы не дать им возможности сообщить о «бунте» в Севастополь. Восставшие заняли важнейшие посты на корабле в соответствии с заранее намеченным планом.
В изложении дальнейших событий источники не содержат серьезных противоречий, за исключением вопроса о смерти Г. Н. Вакуленчука. Некоторые потемкинцы утверждают, что в ответ на возмущение команды приказом о расстреле И. И. Гиляровский выхватил револьвер и убил Г. Н. Вакуленчука, подозревая в нем вожака матросов, смерть которого и послужила сигналом к восстанию. Другие свидетельствуют, что Вакуленчук погиб уже в ходе восстания.
После раздачи оружия в батарейной палубе Г. Н. Вакуленчук вышел наверх и в погоне за лейтенантом Л. К. Неупокоевым забежал на башню. Здесь его ранил из винтовки И. И, Гиляровский, но Вакуленчук бросился на него и вырвал винтовку. В это время сзади в Вакуленчука выстрелили строевой квартирмейстер А. Я. Денчик и один из караульных, тяжело ранив его в голову и спину. Теряя сознание, Вакуленчук упал на палубу, залив ее кровью. В этот момент за башню забежал А. Н. Матюшенко. Он застрелил И. И. Гиляровского, но не оказал помощи Г. Н. Вакуленчуку, считая его убитым. Затем Матюшенко отошел от башни и взял на себя руководство восстанием.
Г. Н. Вакуленчук, придя в сознание, хотел добраться до лазарета, но силы оставили его. Он схватился за бортовой леер (ограждение) и упал в море, где его подобрали матросы с шестерки, стоявшей у трапа…"
***
Из статьи Корнея Чуковского "К годовщине потемкинских дней" (1906 год):
"15 июня 1905 года… За день до этого забастовщики действовали мало, словно по принуждению.
Помню какого-то лохматого, пьяного господина, который театрально кричал: «Товарищи! Вот, идет поезд! Ляжем костьми на рельсы! Будем лежать, покуда он не станет!»
И многие, точно стыдясь друг друга, ложились на рельсы- в пыль, в грязь, и лежали там в нелепых, неудобных позах.
Слышался гул поезда, свистки - господин вскакивал с рельс, все на ним - и поезд беспрепятственно проходил мимо.
Люди отряхали от одежды пыль, им неловко было поднять глаза, а пьяный господин продолжал демосвенствовать, как ни в чем ни бывало.
Жарко, скучно, пыльно.
Так этот господин и остался для меня почему-то символом интеллигентской революции.
Но вот, утром, на другой день опьяняющее известие о броненосце, который «за нас», который «с нами», о «нашем» броненосце. Он добудет нам правду, справедливость, свободу, он сразу даст нам все, что мы теперь выторговываем по мелочам. Он поддержит нас, он отмстит.
Когда я прибежал к бульвару, откуда был вид на море, я застал там, именно, такое настроение.
Фото места, где было выставлено тело Г. Вакуленчука
Глаза у всех горели, все мечтали вслух и влюбленно глядели на море.
Там, недалеко от входа в гавань, в саженях двадцати от маяка, стоял «Потемкин».
Его катер медленно тащил к нему какой-то пароход, и за этим катером следили, как за живым существом.
- Какой это пароход?
- Это угольщик.
- Зачем он нужен «Потемкину»?
- А чтобы взять у него уголь, чтобы сделать запас.
Толпа знала, как зовут владельца этого угольщика, сколько он получил от «Потемкина» за уголь, сколько, вообще, денег у «Потемкина», - толпа знала все. От нее же узнал я, что матрос, убитый офицером броненосца, находится теперь в гавани, и тотчас же бросился туда.
Митинга над телом Г. Вакуленчука
I.
В минуту сбежал я по огромной одесской лестнице. Миновал деревянную эстакаду.
В самом конце мола - палатка, сложенная из бревен и брезента.
В палатке труп матроса. На груди у него бумага, где фиолетовыми буквами пишущей машинки изображено:
«Товарищи. Матрос Омельчук (кажется, так) зверски убит за то, что сказал, что борщ не хорош. Осените себя крестным знамением и отомстите тиранам».
Возле покойника его товарищ-матрос без перерыва читает эту бумагу, как псалтырь. Бабы слушают, крестятся и плачут.
Но, странно, горя или озабоченности ни у кого не видал я тогда.
Все были как-то праздничны.
Появились мелкие торговцы.
- Квасу, квасу! Вишень, черешень, семечек, подсолнухов!
Бабы разостлали свои платки, уселись в тени - и пред ними обычная водка и нарезанная колбаса.
Много детей, прыгающих, смеющихся. Не революция, а пикник.
С пароходов, даже иностранных, стали сходить матросы. Забастовали.
Появились красные флаги - откуда? - их отобрали у стрелочников: недалеко от мола проходят поезда. Интеллигенции нет, и потому все мечтают, и никто не хочет думать. Безпечальная, веселая южная революция!
Труп немного попахивает. Матрос в колеблющейся палатке в тысячный раз читает, как псалтырь, свое неуклюжее воззвание: «Осените себя крестным знаменьем.. а которые евреи, так по своему» - снисходительно говорит он иногда. Море сверкает, и всем весело, и все едят вишни, рассказывают новоприбывшим «все с самого начала». Все говорят, и никто никого не слушает.
А там, наверху, на высокой террасе бульвара, столпились тысячи белых солдатских рубах, блестит безсильное оружие, и все власти обречены на сознание свой беспомощности.
Когда около часу дня взбежал я по лестнице, у самой верхней ступени стоял верховой казак, который не захотел пропустить меня. Зараженный духом легкомысленной свободы, которая только что окружала меня, я на глазах у всех перелез решетку, составлявшую перила лестницы, и попал в ресторан, раскинутый тут же на бульваре под открытым небом. И тут же у нас созрело нерасчетливое решение: отправиться на броненосец, - зачем, мы не знали; повидать «потемкинцев», расспросить - о чем, это было нам неизвестно; рассказать им - что, об этом мы тоже не задумывались.
Окольными путями сбежали мы вниз. Нас было шестеро: один врач, один художник, один приезжий артист императорских театров, два студента и я. Возле трупа все еще толпились люди.
Но простонародья было меньше.
Появилось много пиджаков и грязных манишек.
Вишен никто уже не покупал.
Какие-то девицы подбрасывали прокламации и сами же их поднимали.
Афанасий Матюшенко
Из города приехала «фура» хлеба для потемкинцев, заказанного по телеграфу из Севастополя еще командиром броненосца. Возле нее хозяин. Он слушает речи ораторов, и по глазам его видно, что для него революция революцией, а деньги деньгами.
На бочке, неподалеку от трупа, стоит пожилая, некрасивая женщина, и, ударая кулаком по ладони, говорит привычную речь, заканичивая каждую свою фразу спондаически: «тиранами», «Победоносцев», «самодержавие»…
Кроме этой женщины, было еще много ораторов, но все они говорили о своих теориях, о своих программах, о своих конечных целях, все они полемизировали друг с другом, а о том, что делать сейчас, сию минуту, как использовать нынешнее положение, и не заикались.
Бундисты нападали на эсеров, эсеры на эсдеков, эсдеки на анархистов - толпа сумрачно слушала их и молчала. Мы кликнули лодочника - «Хотим ехать на броненосец!». Толпа отнеслась к нам неодобрительно.
- Вот еще что выдумали! Люди там к смерти готовятся, а вы на них глазеть будете.
Кто-то крикнул нашему лодочнику: - «Отчаливай, грек проклятый, со своей лодкой!».
Тот отчалил. Я бросился к булочнику.
- Дайте нам ваш хлеб, мы свезем на броненосец!
Он плаксиво заморгал глазами.
- Ой, и не говорите этого громко, а то у меня весь хлеб эти пьяницы отнимут.
- Никто у тебя хлеба не возьмет, - обиженно и солидно сказал ему какой-то хохол из толпы. - Хиба мы злодии?
Вообще, чувство законности и единения было в толпе необычайное. Не толкались, уступали друг другу дорогу; как в церкви, передавали пятаки через головы, прося ближе стоящих к трупу передать их матросу, так что иной пятак проходил через десятки рук и неизменно доходил по назначению. Со мною были толстые книги, они мне мешали; я отдал их незнакомому босяку и через 3 дня получил их в целости обратно.
Вообще, господствовало торжественное настроение. Лодки нам тоже не давали из особых этических побуждений. Кто-то в толпе сказал: «вот, если бы вы повезли туда квасу, тогда другое дело». Мы ухватились за эту мысль, толпа отнеслась к нам сочувственно.
- Подъезжай, грек проклятый, подавай лодку! - крикнул тот, который только что прогнал его. Мы закупили целую квасню, с английского парохода нам дали мешков, добровольцы снесли мешки к лодке, и через четверть часа грек, который взял по «цетыредесять» копеек с каждого, греб по направлению к «Потемкину».
II.
Подъезжаем - целая крепость.
Благоговейно рассматриваем одиннадцатидюймовки. Видим издали матросов. Поражает, что они не стоят в геройских позах, а сосредоточенно ведут обычную, ежедневную работу. Моют швабрами палубу, загрязненную после грузки угля, чистят медные части броненосца. Мы приумолкли с невольным уважением.
Вдруг наш товарищ-художник кричит:
- Здорово, ребята!
Мне стало стыдно. Какие они нам ребята? Что мы за начальство такое? Я сказал, что если кто-нибудь выкрикнет хоть одно слово, я поверну лодку назад. Художник захотел понравиться, и, когда мы подъехали ближе, выкрикнул:
- Не бойтесь, ребята, мы за вас!
Это выходило уже окончательно глупо. Из маленькой лодченки кричать громадному броненосцу: не бойся - можно только при интеллигентской нашей самоуверенности. Я велел греку повернуть лодку, но тут к нам подъехала большая шлюпка, полная матросов. Взглянул я на их фуражки и обомлел: там написано не «Потемкин», а «Веха». Пропали мы, думаю. Должно быть, «Веха» казенное судно, которое ловит всех, кто заводит сношения с «Потемкиным»…
- «Куда едете? Что везете?» - спрашивают с «Вехи».
- Везем «Потемкину» квас, - отвечаем мы.
К нашему удивлению, матросы «Вехи» нас не только не арестовали, но очень подробно объяснили, как лучше всего взойти на броненосец. Как потом оказалось, матросы «Вехи» тоже перешли на сторону потемкницев, взявши в плен их капитана.
Подъехали мы к сходню. Заявляем, что привезли квас. Никто нашего квасу не берет: «никого пускать не велено».
- Не нужно нам квасу.
- Что же вам нужно?
- Ничего нам не нужно.
Думали уезжать. Вдруг сверху какой-то тоненький, девичий голосок спрашивает:
- А нет ли с вами прокламаций социал-демократической партии?
Глянули мы наверх: студентик молоденький, безусый, в новенькой, синенькой фуражке. Мы приветствовали его. Он осмотрел нас, покраснел и добавил:
- Потому что наши товарищи с «Вехи» еще недостаточно сознательны.
Такой молоденький, наивный. Но авторитетом пользовался, очевидно, большим. Потому что, когда они, узнав кого-то из наших спутников, замахал руками и сказал: «да взойдите же сюда, наверх», матросы расступились, и мы вместе со своим квасом беспрепятствено поднялись по трапу.
Поставили мы квас на пол, сами стоим лицом с героями-потемкинцами и не знаем, что с собой делать. Ни одного слова нет на языке.
- А много у вас денег? - спрашивает вдруг почему-то художник.
- Да тысяч сто! - отвечает один из них, толстый, коротконогий, с серьгой в ухе, которого я в уме назвал почему-то Матюшенкой.
- Только всего, - говорит почему-то художник. И подумав, прибавляет: - а вот этот квас, тут 80 бутылок, стоит 8 рублей. По 5 копеек за бутылку налогу…
Чтобы прервать его, я говорю:
- Вы извините, что квас. Мы просто не знали, что вам нужно.
- Ничего нам не нужно, - говорит «Матюшенко». - вот если бы вы мыла привезли, тогда другое дело. И бутылки две-три хорошего вина захватили для наших больных.
- Мы все хорошее вино выбросили в море, - замечает студент.
- И не только вино, а и все, вообще, напитки. Ах, если бы на берегу тоже выбросили все вино в море… Скажите, там много пьяных?
Я говорю, что пьяных почти нет, что все стоят дружно и крепко надеются на броненосец.
Click to view- Скажите им там, чтобы они не пьянствовали, чтобы никого не били, с полицией не вступали бы в стычке. Вообще, чтобы они ничего сами без нас не предпринимали. Пусть они никого не грабят, никого не обижают, пусть они меж собою не спорят из-за партийных вопросов. Скажите им, что мы им поможем, если они будут в единении с нами, а иначе их перебьют по одиночке, - говорит студент.
- И нас перебьют, - добавляет «Матюшенко», солидно кивая головой, и тут только я замечаю, что на голове у него ссадина. Волосы слиплись от крови. Я спрашиваю, отчего это?
- Это ночью один офицер об койку меня головой.
Он звал матросов товарищцами, но видно было, что это для него внове, и что они по-прежнему чувствуют в нем начальство.
По крайней мере, когда мы сходили вниз, матросы, которые при нем не говорили ни слова, обступили нас и наперерыв давали нам адреса своих родных, своих жен, матерей.
- Вот, если меня убьют, так вы кланяйтесь.
Мы расцеловались с ними, дали им папирос и хотели уже сойти в лодку, как вдруг догоняет нас студентик и нервно, горячо жмет нам руки.
- Страшно вам тут оставаться? - спрашивает кто-то из нас.
- Не то что страшно, а нехорошо, очень нехорошо. Никакого ладу нет у нас. Один говорит одно, другой другое. Мы надеемся на вас, вы надеетесь на нас. Ну, прощайте. Никогда больше не увидимся…"