Конец Дахау...
29 апреля 1945 года - Освобожден концентрационный лагерь Дахау…
Освобожденные узники
Об освобождении лагеря из книги узника Дахау, писателя Людо ван Экхаута "Это было в Дахау":
"28 апреля в Дахау прибыл последний транспорт из Бухенвальда. Бухенвальд был освобожден 11 апреля, значит, несчастные находились в пути более двух недель без пищи и воды. Погибло около 2600 человек. Оставшиеся в живых были похожи на мертвецов.
Союзники приближались к лагерю. Мы слышали уже не только грохот орудий, но и отдаленный треск пулеметов. А в минуты затишья рождались самые невероятные слухи. Говорили, что лагерь сожгут дотла. Сообщали даже, что операция эта называлась «Волькенбранд». (В действительности под этим наименованием существовал план отравления заключенных.) Предсказывали, что следующей ночью всех оставшихся в живых заключенных уничтожат. А потом прошел слух, будто русские рядом. Затем сообщили, что немцам с помощью секретного оружия удалось отогнать американцев за Рейн, что немцы перешли в наступление на всех фронтах.
- А что же тогда означает эта стрельба?
- Восстало одно из соединений вермахта, и эсэсовцы пытаются подавить восстание.
Мы не знали, чему верить.
Вечером низко над лагерем пролетали самолеты. И среди заключенных поползли новые слухи, будто бы коменданта лагеря видели с повязкой Красного Креста, а эсэсовцы покинули лагерь. Впоследствии выяснилось, что они действительно ушли, но караульные на сторожевых вышках продолжали нести службу.
Наступила последняя ночь Дахау. Никто не спал до утра. Строили догадки о том, что нас ждет. Утром никто не пришел выгонять нас на поверку. Мы услышали оживленные радостные возгласы и вышли из барака. На сторожевой вышке мы увидели белый флаг и со слезами на глазах бросились обниматься. Откуда-то вдруг появились силы, и мы побежали к колючей проволоке. Но тут с другой стороны - со сторожевой вышки - прозвучал залп, и мы повернули обратно.
Около четырех часов дня послышались пулеметные и автоматные очереди. Огонь вели и со сторожевых вышек. Наконец пулеметы замолкли. Услышав шум моторов, мы снова выбежали из бараков и бросились к колючей проволоке. Да, это были они, наши освободители. На странных машинах - джипах, как мы узнали позже. Люди сошли с ума от радости: некоторые бросались на колючую проволоку под током и гибли. Нескольким американцам удалось перелезть через проволоку, они показывали нам на убитых эсэсовцев и смеялись. И мы смеялись вместе с ними.
Людо ван Экхаут (1922-1991)
Затем мы все вышли на плац. Там мы увидели женщину, которую приняли за американскую военную корреспондентку. Позднее печать сообщала, что это была француженка, она первой вошла на территорию лагеря. Но это неверно - первым в лагерь вошел военный корреспондент Пауль М. Г. Леви, в настоящее время он профессор Лувенского университета и заместитель председателя административного совета бельгийского мемориала «Форт ван Бреендонк». Но тогда мы видели только эту женщину, окружили ее, каждый стремился пожать ей руку. Нам хотелось обнять наших освободителей, чтобы убедиться в реальности происходящего.
Казалось бы, наступил конец нашим мучениям, но не все еще было кончено. Прошел слух, что эсэсовцы отравили воду и муку, а у американцев не было провианта на весь лагерь. И все-таки вечером нам выдали по килограммовой банке мясных консервов со складов эсэсовского лагеря, предупредив, чтобы мы не ели все сразу. Но голодные узники не слушали советов, и многие поплатились за это жизнью. Впоследствии немцы заявили, что большинство заключенных умерли после освобождения лагеря.
Смертность действительно была высокой. Но причиной явились не только консервы. Мне кажется, что многие погибли в те дни, так как утратили волю к сопротивлению. Ее хватило лишь до дня освобождения.
На бараках появились флаги. Бельгийский, красный флаг русских с серпом и молотом. Бело-желтый флаг католической церкви, польский флаг с гордым орлом. Мы не могли понять, каким образом удалось сделать флаги в лагере, но они висели.
На следующий день я снова почувствовал слабость и полнейшую апатию. Меня ничто не интересовало: ни еда, ни газеты, которые вышли в этот день на разных языках. В них сообщались лагерные новости, информация о положении на фронтах (эти газеты сохранил и передал мне мой товарищ по Дахау Вард ван Лакен). Я не мог читать, не мог есть.
У меня отекла вся голова. Я вспомнил тех, кто умирал от водянки. У них отекали руки, ноги, голова. У меня же только голова. Мне казалось, что она разламывается от страшной боли, я ослеп и целый час совсем ничего не видел. Смерть была близка, я ее уже чувствовал совсем рядом. Меня окутала как бы пелена серого тумана. Но потом туман начал рассеиваться, и мне стало ужасно холодно: зуб на зуб не попадал. Я видел, как многие ложились на свои нары, чтобы умереть. Я заставил себя выйти на улицу. Там я встретил своего знакомого из Восселара. Он был арестован одновременно со мной, но в тюрьме Сент-Гиллис мы попали в разные группы. Вначале я не узнал его, это он окликнул меня.
Я спросил, не слышал ли он чего-либо о моем отце.
- Он был очень болен. Мы вместе попали в Флоссенбург, а потом в Герсбрюк, в каменоломню.
По его тону я понял, что отец умер, но не хотел верить этому.
- Мой старик выкарабкается из любой болезни.
- Сначала у него была рожа. Он очень страдал. Потом началась дизентерия…
Мне все стало ясно.
- А Жак Петере? - спросил я.
- Нас привезли сюда на прошлой неделе. Он умер сразу.
- Луи Мертенс?
- О нем я ничего не знаю. Наверное, погиб. Мы были вместе в Флоссенбурге.
- Каликст Миссоттен? Йос Варбрюгген?
- Они в тридцатом блоке. Их тоже привезли сюда из Флоссенбурга. А что с Таверниром?
- Погиб.
- А Жак ван Баел?
- Погиб.
Из нашей группы не осталось почти никого. О моей невесте и тете он ничего не знал. Их отделили от остальных в Кёльнской тюрьме (оказалось, что тетя умерла в лагере смерти Берген-Бельзен, а моя невеста вернулась из Маутхаузена полным инвалидом. Мой второй дядя тоже был арестован и расстрелян немцами. Но обо всем этом я узнал уже дома).
Освобожденные узники
В тот же день я добрался до блока № 30 и разыскал там дядю и Каликста. Встреча была нерадостной. Дядя был невероятно худ, у Каликста началась водянка. Он сидел, прислонившись к стене, и даже не попытался подняться, когда увидел меня. В глазах его уже погасла жизнь.
- Да не сиди ты как чурбан. Я собираюсь в Мол. Поедем вместе,- тормошил я его.
- Я поеду с тобой,- заторопился дядя.
А Каликст молчал. Его уже ничто не интересовало.
В лагере объявили карантин. Никому не разрешалось входить и выходить из него.
Первого мая русские устроили настоящий праздник. Все заключенные собрались на плацу. Пели «Интернационал», каждый на своем языке. Те, кто не знал слов, просто подхватили мелодию. В тот день «Интернационал» звучал как гимн победы.
Второго мая вышла бельгийская газета на двух языках: «Л'Юнион Бельже» и «Де бельгише еендрахт». Голландцы выпустили свою газету под названием «Де стем дер лаге ланден».
Бельгийский представитель отбирал бельгийцев во всех блоках. Он записывал фамилии, номера групп движения Сопротивления, в которые входили узники, их подпольные клички и причину ареста. Мне помнится, что я сообщал данные о себе шепотом и просил представителя закрывать рукой то, что он записывал.
Каждый мечтал поскорее покинуть лагерь. Смертность росла. Мы слабели с каждым днем. Шли разговоры о репатриации, но я старался не слушать их, силы и так были на исходе. Я уже был не в состоянии навещать дядю и Каликста.
8 мая было получено сообщение, что война кончилась. Оно не произвело на нас большого впечатления: для нас война все еще продолжалась. Для нас она кончится лишь тогда, когда мы выйдем за ворота лагеря.
И все же отъезд оказался неожиданным. Сначала у нас взяли кровь на анализ, чтобы проверить, не больны ли мы тифом. Я дрожал от страха, что анализ окажется положительным.
12 мая уезжала первая группа бельгийцев, среди которых были я, мой дядя и Каликст Миссоттен. Дядя оказался настолько слаб, что в пути его пришлось высадить из поезда и отправить в больницу во Франции. Он вернулся домой через несколько месяцев. Каликста доставили на самолете в Брюссель, где он умер в больнице.
Поездка в товарном вагоне была крайне утомительной. Три дня и две ночи показались мне вечностью. Но встреча в Лёике была незабываемой. Толпы людей на тротуарах. На всех домах флаги. Нас приветствовали торжественнее, чем любую армию победителей. Нас разместили на ночлег в высоком здании. В моей памяти остались только лестницы, много лестниц. Я отказался от ужина и сразу уснул. Я спал в одежде: в новых черных брюках и серой непромокаемой накидке, которые мне выдали перед отъездом из Дахау. Проснувшись утром, я обнаружил, что остался один в комнате - все уже ушли.
Американские солдаты заставляют приседать бывших сотрудников Дахау
Я вышел и с опаской стал спускаться с лестницы. От слабости кружилась голова. На улице было оживленное движение, и я в нерешительности остановился на тротуаре. Ко мне подошел невысокий мужчина лет тридцати в рабочей одежде и крепко взял меня за руку.
- Пойдем со мной.
- Куда?
- Ко мне домой. Для меня большая честь принять политического заключенного. Жена хорошо угостит тебя.
- Мне не хочется есть. Я ничего не ем уже несколько дней.
- Она приготовит то, что ты захочешь.
- Жареный картофель и бифштекс? - с недоверием спросил я.
- Конечно, - ответил он.
Я пошел с ним. По дороге он объяснял всем, что его гость - политический заключенный. Хозяйка дома и в самом деле приготовила жареный картофель и бифштекс, и, к своему удивлению, я набросился на еду как волк. Пришли соседи, не из любопытства, а чтобы выразить мне свои дружеские чувства.
- В этом районе живут в основном коммунисты. Мы бедные люди, но сделаем для тебя все, что сможем.
Они собрали для меня семьсот франков и продукты: около килограмма сыра, кусок сала, хлеб, яйца. Я взял подарки, чувствуя себя совершенно счастливым. Только сейчас я по-настоящему понял, что вернулся домой.
Вечером мы ходили в кино. Сначала меня не хотели пропускать, так как мой вид не внушал контролерам доверия. Но Друг сказал:
- Как хотите, но сейчас я приведу сюда мужчин с нашей улицы, и мы выгоним всех зрителей из зала и будем крутить картину только для этого парня.
После этого меня пропустили без билета. Меня уложили спать на кровати в спальне. Проворочавшись полчаса с боку на бок, я начал задыхаться от кашля, мне было душно. Тогда я улегся на полу и сразу уснул.
На следующий день мои гостеприимные хозяева стали расспрашивать, как я жил в лагере и откуда я родом. Рассказывать о лагере у меня не было желания, а возвращаться домой с известием о смерти отца я боялся. Тогда я еще не знал, что фамилии узников Дахау, прибывших в Лёйк, в тот же день были переданы по радио, и мои родные уже приезжали за мной на такси, но, к их глубокому огорчению, им не удалось найти меня в городе.
После обеда супруги проводили меня на вокзал, помогли сесть в вагон и не уходили до тех пор, пока поезд не тронулся. Я доехал до Хасселта. Там мне тоже помогли выйти из вагона, усадили на скамейку и позвонили в Мол.
Через час я встретился с мамой и со своим будущим тестем.
- Ты неплохо выглядишь,- сказала мама. Ее обмануло мое отекшее лицо и новенькая
накидка. Я почувствовал, как она сразу сникла, когда обняла меня. Отец Мариетты молчал.
- Как Мариетта? - спросил я.
- Едва не погибла.
- Где она?
- В Швейцарии. Она еще не в состоянии ехать домой. Наверное, она уже никогда не сможет ходить.
Но я уже не беспокоился - раз она жива и не в лагере, значит, все в порядке. И если она никогда не сможет ходить, то это не так важно. После ада лагерей любая жизнь покажется раем.
- Папа умер,- сказал я наконец.
Итак, я дома. Когда я встал на весы, во мне оказалось 35 килограммов. - Надо вызвать врача,- сказала мама.
- Не надо. У меня же ничего не болит. Завтра пойду на рыбалку, - успокоил я ее.
Но врач все-таки пришел, и меня немедленно уложили в постель. Врач сказал, что я опасно болен. У меня оказался двусторонний плеврит. А кроме того, воспаление сердечной мышцы, синусит и тахикардия. Я был обречен почти на год постельного режима.
А в это время газеты уже начали писать, что нельзя слишком строго судить военных преступников за их «заблуждения..."
***
Об авторе: Людо ван Экхаут (1922-1991) - бельгийский писатель, узник Дахау. Во время войны Экхаут - активный участник бельгийского Сопротивления - сам оказался в гестаповских застенках, и пережитое легло в основу его книг. Он был арестован в марте 1944 года за участие в вооруженном сопротивлении и помощь сбитым британским и американским летчикам.
Его отправили в Дахау, его невесту в Равенсбрюк. После войны побывал в концлагерях для сбора информации для задуманных книг. Написал 14 романов о концлагерях…
Освобожденные узники
Об освобождении лагеря из книги узника Дахау, писателя Людо ван Экхаута "Это было в Дахау":
"28 апреля в Дахау прибыл последний транспорт из Бухенвальда. Бухенвальд был освобожден 11 апреля, значит, несчастные находились в пути более двух недель без пищи и воды. Погибло около 2600 человек. Оставшиеся в живых были похожи на мертвецов.
Союзники приближались к лагерю. Мы слышали уже не только грохот орудий, но и отдаленный треск пулеметов. А в минуты затишья рождались самые невероятные слухи. Говорили, что лагерь сожгут дотла. Сообщали даже, что операция эта называлась «Волькенбранд». (В действительности под этим наименованием существовал план отравления заключенных.) Предсказывали, что следующей ночью всех оставшихся в живых заключенных уничтожат. А потом прошел слух, будто русские рядом. Затем сообщили, что немцам с помощью секретного оружия удалось отогнать американцев за Рейн, что немцы перешли в наступление на всех фронтах.
- А что же тогда означает эта стрельба?
- Восстало одно из соединений вермахта, и эсэсовцы пытаются подавить восстание.
Мы не знали, чему верить.
Вечером низко над лагерем пролетали самолеты. И среди заключенных поползли новые слухи, будто бы коменданта лагеря видели с повязкой Красного Креста, а эсэсовцы покинули лагерь. Впоследствии выяснилось, что они действительно ушли, но караульные на сторожевых вышках продолжали нести службу.
Наступила последняя ночь Дахау. Никто не спал до утра. Строили догадки о том, что нас ждет. Утром никто не пришел выгонять нас на поверку. Мы услышали оживленные радостные возгласы и вышли из барака. На сторожевой вышке мы увидели белый флаг и со слезами на глазах бросились обниматься. Откуда-то вдруг появились силы, и мы побежали к колючей проволоке. Но тут с другой стороны - со сторожевой вышки - прозвучал залп, и мы повернули обратно.
Около четырех часов дня послышались пулеметные и автоматные очереди. Огонь вели и со сторожевых вышек. Наконец пулеметы замолкли. Услышав шум моторов, мы снова выбежали из бараков и бросились к колючей проволоке. Да, это были они, наши освободители. На странных машинах - джипах, как мы узнали позже. Люди сошли с ума от радости: некоторые бросались на колючую проволоку под током и гибли. Нескольким американцам удалось перелезть через проволоку, они показывали нам на убитых эсэсовцев и смеялись. И мы смеялись вместе с ними.
Людо ван Экхаут (1922-1991)
Затем мы все вышли на плац. Там мы увидели женщину, которую приняли за американскую военную корреспондентку. Позднее печать сообщала, что это была француженка, она первой вошла на территорию лагеря. Но это неверно - первым в лагерь вошел военный корреспондент Пауль М. Г. Леви, в настоящее время он профессор Лувенского университета и заместитель председателя административного совета бельгийского мемориала «Форт ван Бреендонк». Но тогда мы видели только эту женщину, окружили ее, каждый стремился пожать ей руку. Нам хотелось обнять наших освободителей, чтобы убедиться в реальности происходящего.
Казалось бы, наступил конец нашим мучениям, но не все еще было кончено. Прошел слух, что эсэсовцы отравили воду и муку, а у американцев не было провианта на весь лагерь. И все-таки вечером нам выдали по килограммовой банке мясных консервов со складов эсэсовского лагеря, предупредив, чтобы мы не ели все сразу. Но голодные узники не слушали советов, и многие поплатились за это жизнью. Впоследствии немцы заявили, что большинство заключенных умерли после освобождения лагеря.
Смертность действительно была высокой. Но причиной явились не только консервы. Мне кажется, что многие погибли в те дни, так как утратили волю к сопротивлению. Ее хватило лишь до дня освобождения.
На бараках появились флаги. Бельгийский, красный флаг русских с серпом и молотом. Бело-желтый флаг католической церкви, польский флаг с гордым орлом. Мы не могли понять, каким образом удалось сделать флаги в лагере, но они висели.
На следующий день я снова почувствовал слабость и полнейшую апатию. Меня ничто не интересовало: ни еда, ни газеты, которые вышли в этот день на разных языках. В них сообщались лагерные новости, информация о положении на фронтах (эти газеты сохранил и передал мне мой товарищ по Дахау Вард ван Лакен). Я не мог читать, не мог есть.
У меня отекла вся голова. Я вспомнил тех, кто умирал от водянки. У них отекали руки, ноги, голова. У меня же только голова. Мне казалось, что она разламывается от страшной боли, я ослеп и целый час совсем ничего не видел. Смерть была близка, я ее уже чувствовал совсем рядом. Меня окутала как бы пелена серого тумана. Но потом туман начал рассеиваться, и мне стало ужасно холодно: зуб на зуб не попадал. Я видел, как многие ложились на свои нары, чтобы умереть. Я заставил себя выйти на улицу. Там я встретил своего знакомого из Восселара. Он был арестован одновременно со мной, но в тюрьме Сент-Гиллис мы попали в разные группы. Вначале я не узнал его, это он окликнул меня.
Я спросил, не слышал ли он чего-либо о моем отце.
- Он был очень болен. Мы вместе попали в Флоссенбург, а потом в Герсбрюк, в каменоломню.
По его тону я понял, что отец умер, но не хотел верить этому.
- Мой старик выкарабкается из любой болезни.
- Сначала у него была рожа. Он очень страдал. Потом началась дизентерия…
Мне все стало ясно.
- А Жак Петере? - спросил я.
- Нас привезли сюда на прошлой неделе. Он умер сразу.
- Луи Мертенс?
- О нем я ничего не знаю. Наверное, погиб. Мы были вместе в Флоссенбурге.
- Каликст Миссоттен? Йос Варбрюгген?
- Они в тридцатом блоке. Их тоже привезли сюда из Флоссенбурга. А что с Таверниром?
- Погиб.
- А Жак ван Баел?
- Погиб.
Из нашей группы не осталось почти никого. О моей невесте и тете он ничего не знал. Их отделили от остальных в Кёльнской тюрьме (оказалось, что тетя умерла в лагере смерти Берген-Бельзен, а моя невеста вернулась из Маутхаузена полным инвалидом. Мой второй дядя тоже был арестован и расстрелян немцами. Но обо всем этом я узнал уже дома).
Освобожденные узники
В тот же день я добрался до блока № 30 и разыскал там дядю и Каликста. Встреча была нерадостной. Дядя был невероятно худ, у Каликста началась водянка. Он сидел, прислонившись к стене, и даже не попытался подняться, когда увидел меня. В глазах его уже погасла жизнь.
- Да не сиди ты как чурбан. Я собираюсь в Мол. Поедем вместе,- тормошил я его.
- Я поеду с тобой,- заторопился дядя.
А Каликст молчал. Его уже ничто не интересовало.
В лагере объявили карантин. Никому не разрешалось входить и выходить из него.
Первого мая русские устроили настоящий праздник. Все заключенные собрались на плацу. Пели «Интернационал», каждый на своем языке. Те, кто не знал слов, просто подхватили мелодию. В тот день «Интернационал» звучал как гимн победы.
Второго мая вышла бельгийская газета на двух языках: «Л'Юнион Бельже» и «Де бельгише еендрахт». Голландцы выпустили свою газету под названием «Де стем дер лаге ланден».
Бельгийский представитель отбирал бельгийцев во всех блоках. Он записывал фамилии, номера групп движения Сопротивления, в которые входили узники, их подпольные клички и причину ареста. Мне помнится, что я сообщал данные о себе шепотом и просил представителя закрывать рукой то, что он записывал.
Каждый мечтал поскорее покинуть лагерь. Смертность росла. Мы слабели с каждым днем. Шли разговоры о репатриации, но я старался не слушать их, силы и так были на исходе. Я уже был не в состоянии навещать дядю и Каликста.
8 мая было получено сообщение, что война кончилась. Оно не произвело на нас большого впечатления: для нас война все еще продолжалась. Для нас она кончится лишь тогда, когда мы выйдем за ворота лагеря.
И все же отъезд оказался неожиданным. Сначала у нас взяли кровь на анализ, чтобы проверить, не больны ли мы тифом. Я дрожал от страха, что анализ окажется положительным.
12 мая уезжала первая группа бельгийцев, среди которых были я, мой дядя и Каликст Миссоттен. Дядя оказался настолько слаб, что в пути его пришлось высадить из поезда и отправить в больницу во Франции. Он вернулся домой через несколько месяцев. Каликста доставили на самолете в Брюссель, где он умер в больнице.
Поездка в товарном вагоне была крайне утомительной. Три дня и две ночи показались мне вечностью. Но встреча в Лёике была незабываемой. Толпы людей на тротуарах. На всех домах флаги. Нас приветствовали торжественнее, чем любую армию победителей. Нас разместили на ночлег в высоком здании. В моей памяти остались только лестницы, много лестниц. Я отказался от ужина и сразу уснул. Я спал в одежде: в новых черных брюках и серой непромокаемой накидке, которые мне выдали перед отъездом из Дахау. Проснувшись утром, я обнаружил, что остался один в комнате - все уже ушли.
Американские солдаты заставляют приседать бывших сотрудников Дахау
Я вышел и с опаской стал спускаться с лестницы. От слабости кружилась голова. На улице было оживленное движение, и я в нерешительности остановился на тротуаре. Ко мне подошел невысокий мужчина лет тридцати в рабочей одежде и крепко взял меня за руку.
- Пойдем со мной.
- Куда?
- Ко мне домой. Для меня большая честь принять политического заключенного. Жена хорошо угостит тебя.
- Мне не хочется есть. Я ничего не ем уже несколько дней.
- Она приготовит то, что ты захочешь.
- Жареный картофель и бифштекс? - с недоверием спросил я.
- Конечно, - ответил он.
Я пошел с ним. По дороге он объяснял всем, что его гость - политический заключенный. Хозяйка дома и в самом деле приготовила жареный картофель и бифштекс, и, к своему удивлению, я набросился на еду как волк. Пришли соседи, не из любопытства, а чтобы выразить мне свои дружеские чувства.
- В этом районе живут в основном коммунисты. Мы бедные люди, но сделаем для тебя все, что сможем.
Они собрали для меня семьсот франков и продукты: около килограмма сыра, кусок сала, хлеб, яйца. Я взял подарки, чувствуя себя совершенно счастливым. Только сейчас я по-настоящему понял, что вернулся домой.
Вечером мы ходили в кино. Сначала меня не хотели пропускать, так как мой вид не внушал контролерам доверия. Но Друг сказал:
- Как хотите, но сейчас я приведу сюда мужчин с нашей улицы, и мы выгоним всех зрителей из зала и будем крутить картину только для этого парня.
После этого меня пропустили без билета. Меня уложили спать на кровати в спальне. Проворочавшись полчаса с боку на бок, я начал задыхаться от кашля, мне было душно. Тогда я улегся на полу и сразу уснул.
На следующий день мои гостеприимные хозяева стали расспрашивать, как я жил в лагере и откуда я родом. Рассказывать о лагере у меня не было желания, а возвращаться домой с известием о смерти отца я боялся. Тогда я еще не знал, что фамилии узников Дахау, прибывших в Лёйк, в тот же день были переданы по радио, и мои родные уже приезжали за мной на такси, но, к их глубокому огорчению, им не удалось найти меня в городе.
После обеда супруги проводили меня на вокзал, помогли сесть в вагон и не уходили до тех пор, пока поезд не тронулся. Я доехал до Хасселта. Там мне тоже помогли выйти из вагона, усадили на скамейку и позвонили в Мол.
Через час я встретился с мамой и со своим будущим тестем.
- Ты неплохо выглядишь,- сказала мама. Ее обмануло мое отекшее лицо и новенькая
накидка. Я почувствовал, как она сразу сникла, когда обняла меня. Отец Мариетты молчал.
- Как Мариетта? - спросил я.
- Едва не погибла.
- Где она?
- В Швейцарии. Она еще не в состоянии ехать домой. Наверное, она уже никогда не сможет ходить.
Но я уже не беспокоился - раз она жива и не в лагере, значит, все в порядке. И если она никогда не сможет ходить, то это не так важно. После ада лагерей любая жизнь покажется раем.
- Папа умер,- сказал я наконец.
Итак, я дома. Когда я встал на весы, во мне оказалось 35 килограммов. - Надо вызвать врача,- сказала мама.
- Не надо. У меня же ничего не болит. Завтра пойду на рыбалку, - успокоил я ее.
Но врач все-таки пришел, и меня немедленно уложили в постель. Врач сказал, что я опасно болен. У меня оказался двусторонний плеврит. А кроме того, воспаление сердечной мышцы, синусит и тахикардия. Я был обречен почти на год постельного режима.
А в это время газеты уже начали писать, что нельзя слишком строго судить военных преступников за их «заблуждения..."
***
Об авторе: Людо ван Экхаут (1922-1991) - бельгийский писатель, узник Дахау. Во время войны Экхаут - активный участник бельгийского Сопротивления - сам оказался в гестаповских застенках, и пережитое легло в основу его книг. Он был арестован в марте 1944 года за участие в вооруженном сопротивлении и помощь сбитым британским и американским летчикам.
Его отправили в Дахау, его невесту в Равенсбрюк. После войны побывал в концлагерях для сбора информации для задуманных книг. Написал 14 романов о концлагерях…