(no subject)
Мы вышли на крыльцо. Плотная темнота выжидающе стояла на самом краю светлого пятна и было тихо. Удивительно тихо. В этой черной войлочной тишине, как на пустой сцене, подсвеченный фонарями, медленно и торжественно падал снег.
- Наша первая зима… - еле слышно проговорил он.
И я поняла, что зима дается, чтобы ее пережить. Время, когда каждый шаг не остается незамеченным - оставляет след… пусть его и заметет через пять минут, но ты знаешь, что вот он, под ногами - куда-то тебя ведет и кого-то привел к тебе. И невыносимо смотреть на гладкий белый лист, понимая, что потому-то он нетронутый и чистый, что ты стоишь, запрокинув голову - намеренно, чтобы дать шанс подойти сзади, подкрасться, положить руки на талию, развернуть…. Ты стоишь, подняв к небу лицо, смотришь на набитые ватой тучи, и то ли снежинки тают на глазах, то ли мир расплывается пятнами, потому что ты, не заметив, плачешь, а он к тебе так и не пришел…
- Замерзла? - спросил он. - Давай сюда руки.
Я покорно протянула покрасневшие, и вправду озябшие ладошки, он взял их в свои и нырком отправил в карман. Ничего не оставалось, как подойти к нему поближе и прижаться щекой к толстому, в измороси, шарфу - я доставала только до груди. Мои руки грелись в его карманах, он дышал на мой затылок и поглаживал пальцами линию любви - так уж получалось… и я подумала, что зима сближает покрепче беззаботного, самодостаточного лета.
Было время, я очень любила ее. Идти по улице, по яблочному хрусту, подойти к незнакомому подъезду, встать на цыпочки, чтобы можно было дотянуться, и, нервно хихикая (понимаю же, нельзя) оторвать с бахромчатой крыши длинную сосульку. Грызть ее, стылую, отчего-то горькую, но чарующе прозрачную и звонкую, чувствуя, как сводит зубы, и как тает во рту, нагреваясь за секунды, ледяной кусок. Перекатывать его во рту, или выплюнуть под ноги, да пойти дальше, слепить снежок, крепко сжимая ком в варежках, потому что самое в этом деле приятное - не отметить белым самую середину столба, а, избавившись от снежка, выкусывать с шерстяной ладони ледяные комочки, рискуя захватить и варежку, и тогда противно заскрипит на зубах… А еще приятно было затягивать - туго-туго - шнурки на высоких фигурных коньках и шагать не совсем уверенно, на прямых, сжатых ботинками ногах и, наконец, добравшись до льда, позабыть обо всем, кроме длинной линии скольжения, когда едешь, сколько можешь, на одной ноге, а потом, наконец, ставишь на лед и другую, и, нарезав плавных кривых, потренировать разворот или ехать назад, едва-едва двигая бедрами… А еще хорошо было куда-нибудь вернуться - в тепло, и сначала покажется жарко и до ужаса душно, а потом размотаешь шарф, выберешься из многочисленных одежек и сама себе кажешься полуголой, а на столе уже исходит паром чашка чая, и манит книжка и диван, а за окном почему-то сразу темным-темно…
Мы молчали, долго, потом я подняла глаза. Он смотрел куда-то далеко, но сразу вернулся ко мне, выпустил улыбку на краешки рта и неожиданно резко сказал:
- Берегись!
Через секунду я барахталась в сугробе. Через минуту - гналась за ним, на бегу скатывая снежки. Через час - в его постели. За окном сразу стало черным-черно, кто-то хрустел по свежему снегу, прокладывая дорогу - наверняка не «куда-то», а, наверное, к кому… а может быть - в магазин, за сигаретами или тортом… Впереди была целая зима - наша первая, и мне хотелось есть ее, как в детстве снег, большими кусками, чтобы скорее кончилась.
- Наша первая зима… - еле слышно проговорил он.
И я поняла, что зима дается, чтобы ее пережить. Время, когда каждый шаг не остается незамеченным - оставляет след… пусть его и заметет через пять минут, но ты знаешь, что вот он, под ногами - куда-то тебя ведет и кого-то привел к тебе. И невыносимо смотреть на гладкий белый лист, понимая, что потому-то он нетронутый и чистый, что ты стоишь, запрокинув голову - намеренно, чтобы дать шанс подойти сзади, подкрасться, положить руки на талию, развернуть…. Ты стоишь, подняв к небу лицо, смотришь на набитые ватой тучи, и то ли снежинки тают на глазах, то ли мир расплывается пятнами, потому что ты, не заметив, плачешь, а он к тебе так и не пришел…
- Замерзла? - спросил он. - Давай сюда руки.
Я покорно протянула покрасневшие, и вправду озябшие ладошки, он взял их в свои и нырком отправил в карман. Ничего не оставалось, как подойти к нему поближе и прижаться щекой к толстому, в измороси, шарфу - я доставала только до груди. Мои руки грелись в его карманах, он дышал на мой затылок и поглаживал пальцами линию любви - так уж получалось… и я подумала, что зима сближает покрепче беззаботного, самодостаточного лета.
Было время, я очень любила ее. Идти по улице, по яблочному хрусту, подойти к незнакомому подъезду, встать на цыпочки, чтобы можно было дотянуться, и, нервно хихикая (понимаю же, нельзя) оторвать с бахромчатой крыши длинную сосульку. Грызть ее, стылую, отчего-то горькую, но чарующе прозрачную и звонкую, чувствуя, как сводит зубы, и как тает во рту, нагреваясь за секунды, ледяной кусок. Перекатывать его во рту, или выплюнуть под ноги, да пойти дальше, слепить снежок, крепко сжимая ком в варежках, потому что самое в этом деле приятное - не отметить белым самую середину столба, а, избавившись от снежка, выкусывать с шерстяной ладони ледяные комочки, рискуя захватить и варежку, и тогда противно заскрипит на зубах… А еще приятно было затягивать - туго-туго - шнурки на высоких фигурных коньках и шагать не совсем уверенно, на прямых, сжатых ботинками ногах и, наконец, добравшись до льда, позабыть обо всем, кроме длинной линии скольжения, когда едешь, сколько можешь, на одной ноге, а потом, наконец, ставишь на лед и другую, и, нарезав плавных кривых, потренировать разворот или ехать назад, едва-едва двигая бедрами… А еще хорошо было куда-нибудь вернуться - в тепло, и сначала покажется жарко и до ужаса душно, а потом размотаешь шарф, выберешься из многочисленных одежек и сама себе кажешься полуголой, а на столе уже исходит паром чашка чая, и манит книжка и диван, а за окном почему-то сразу темным-темно…
Мы молчали, долго, потом я подняла глаза. Он смотрел куда-то далеко, но сразу вернулся ко мне, выпустил улыбку на краешки рта и неожиданно резко сказал:
- Берегись!
Через секунду я барахталась в сугробе. Через минуту - гналась за ним, на бегу скатывая снежки. Через час - в его постели. За окном сразу стало черным-черно, кто-то хрустел по свежему снегу, прокладывая дорогу - наверняка не «куда-то», а, наверное, к кому… а может быть - в магазин, за сигаретами или тортом… Впереди была целая зима - наша первая, и мне хотелось есть ее, как в детстве снег, большими кусками, чтобы скорее кончилась.