Такая разная рациональность
Одна из самых важных вещей - адекватное понимание существа того или иного явления, человека, политического режима и т.д. Но именно с этим дело обстоит обычно плохо. Если в отношении единичного лица разобраться бывает нетрудно (легко допустить, что это придурок или сумасшедший), то относительно сообществ обычны различные иллюзии, предполагающие наличие в их деятельности рациональных мотивов или хотя бы житейского здравого смысла.
Не ангажированному той или иной "большой идеей" человеку бывает трудно представить, что такие сообщества (партии, конфессиональные объединения и т.п.) и соответственно, создаваемые ими государственные режимы могут руководствоваться совершенно иными, чем соображения практической пользы и целесообразности, ценностями. "Ну не могут же они…", "Должны же они понимать…". Да еще как могут. Потому что у "них" другие приоритеты.
В 20-30-х подобная наивность многим «бывшим» в Совдепии довольно дорого обошлась. Причем остается только удивляться, насколько некоторые из них в этой наивности были укоренены. Был, скажем, один очень видный химик, с самого начала большевицкой власти абсолютно лояльный (и настолько в том отличившийся, что, когда ему все-таки пришлось бежать, прошедшие Гражданскую войну его сыновья-офицеры, отказались с ним встретиться).
Ему приходилось слышать откровения функционеров соввласти: "Буржуазные специалисты нам нужны, говорить не приходится, но только до поры до времени; как только наши партийцы от них научатся всей премудрости, мы их выведем в расход; теперь мы поступаем с ними подобно коровам, предназначенными на убой: хорошо обращаемся, лучше кормим и содержим, а когда будет надо, то расправимся с ними, как и с другими буржуями".
Но ухитрился не придать им значения, полагая, их чем-то типа частной инициативы (между тем, как показали события 1928-1931 и последующих лет они отражали генеральную линию исключительно точно). Не особо впечатлили его ни расстрелы его знакомых из смежных сфер, ни сообщение доброжелателя, в какой последовательности будут «брать» людей его окружения, прежде его самого (решился он бежать лишь когда в соответствии с этим предсказанием до него оставалось одно звено).
Такая беспечность может показаться глупой, но она имела рациональные оправдания в представлениях о собственной лояльности и значимости для «народного хозяйства». Мысль о том, что уничтожение «буржуя» в конечном счете важнее, чем польза от его дальнейшего использования, казалась «бывшим» вследствие непонимания ими существа господствующей идеи слишком экзотической. Однако эта мысль также не была лишена рациональных оснований: идея-то была такова, что для ее торжества ликвидация «неправильных» людей действительно была важнее любых иных соображений.
Не ангажированному той или иной "большой идеей" человеку бывает трудно представить, что такие сообщества (партии, конфессиональные объединения и т.п.) и соответственно, создаваемые ими государственные режимы могут руководствоваться совершенно иными, чем соображения практической пользы и целесообразности, ценностями. "Ну не могут же они…", "Должны же они понимать…". Да еще как могут. Потому что у "них" другие приоритеты.
В 20-30-х подобная наивность многим «бывшим» в Совдепии довольно дорого обошлась. Причем остается только удивляться, насколько некоторые из них в этой наивности были укоренены. Был, скажем, один очень видный химик, с самого начала большевицкой власти абсолютно лояльный (и настолько в том отличившийся, что, когда ему все-таки пришлось бежать, прошедшие Гражданскую войну его сыновья-офицеры, отказались с ним встретиться).
Ему приходилось слышать откровения функционеров соввласти: "Буржуазные специалисты нам нужны, говорить не приходится, но только до поры до времени; как только наши партийцы от них научатся всей премудрости, мы их выведем в расход; теперь мы поступаем с ними подобно коровам, предназначенными на убой: хорошо обращаемся, лучше кормим и содержим, а когда будет надо, то расправимся с ними, как и с другими буржуями".
Но ухитрился не придать им значения, полагая, их чем-то типа частной инициативы (между тем, как показали события 1928-1931 и последующих лет они отражали генеральную линию исключительно точно). Не особо впечатлили его ни расстрелы его знакомых из смежных сфер, ни сообщение доброжелателя, в какой последовательности будут «брать» людей его окружения, прежде его самого (решился он бежать лишь когда в соответствии с этим предсказанием до него оставалось одно звено).
Такая беспечность может показаться глупой, но она имела рациональные оправдания в представлениях о собственной лояльности и значимости для «народного хозяйства». Мысль о том, что уничтожение «буржуя» в конечном счете важнее, чем польза от его дальнейшего использования, казалась «бывшим» вследствие непонимания ими существа господствующей идеи слишком экзотической. Однако эта мысль также не была лишена рациональных оснований: идея-то была такова, что для ее торжества ликвидация «неправильных» людей действительно была важнее любых иных соображений.