МЫ - ОТДЕЛЬНАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ
Почитайте двухтомник Сергея Алексеева "Сорок уроков русского"(издательство "Страга Севера")
Оригинал взят у stragasevera в МЫ - ОТДЕЛЬНАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ
Архив : N35. 02.09.2005
Сергей Трофимович Алексеев родился в 1952 году в Томской области, живёт в Вологде, окончил Томский геологоразведочный техникум, работал геологом, инспектором уголовного розыска, журналистом, редактором Томского отделения Западно-Сибирского книжного издательства, член Союза писателей России, лауреат литературной премии.
им. Ленинского комсомола (1985 г.), литературной премии Союза писателей РСФСР (1986 г.), премии им. М.А. Шолохова (1995 г.), один из наиболее популярных прозаиков России, автор около двадцати романов.
В первых романах С.Т. Алексеев следовал в основном традициям так называемой деревенской прозы. В романе <Крамола> Алексеев изображает гражданскую войну
в России 1918 - 1920 годов. Основой романа <Возвращение Каина> являлся расстрел российского парламента в 1993 году. Приключенческие романы Алексеева, как <Сокровища Валькирии>, занимают сегодня прочное место в рейтингах бестселлеров.
- Сергей Трофимович, расскажите, пожалуйста, как вы, мальчик из сибирской деревни, стали писателем?
- Совершенно случайно. Для меня писатель был как некий небожитель. Семья у нас была большая - четверо взрослых и пятеро детей. Вятские переселенцы. Говорили у нас в деревне на вятском диалекте. Видимо, на меня и повлияла вот та языковая среда. Как в детстве человек напитается языком, вот то и будет потом на всю жизнь... Видимо, к какому-то моменту накопился определённый багаж. В армии я много читал, там была очень хорошая библиотека.
- А где вы служили?
- Я в Москве служил. И я всё перечитал там, запирался в каптёрке и читал. Но каким-то толчком к попыткам осмыслить мир, в котором я живу, послужил Маркес, которого я там прочитал, это книга <Сто лет одиночества>. Я читал и сначала ничего не понимал, какая-то Колумбия, но как он здорово всё это показал, тот мир незнакомый, пугающий и при этом очень узнаваемый. А потом после армии я окончил техникум, съездил поработал на Таймыре, вернулся в Томск, а я уже был коммунистом, пошёл вставать на партучёт, а мне и говорят: пойдёшь работать в милицию, в уголовный розыск. Я думаю - здорово, интересно, и пошёл. Я там больше двух лет отработал. Сначала всё было очень интересно - засады, захваты, но вся эта романтика быстро стала заканчиваться. Я учился на геолого-географическом факультете в университете, а мне говорят, давай поступай на юридический, и я бросил географию и поступил на юридический. И на втором курсе юридического - я заочно учился - в семьдесят шестом году начал готовиться к экзаменам, зимняя сессия была. А на работе отпуск не давали - то одно, то другое. День на работе, ночью сидел, читал-читал, отупел уже совершенно, ничего не понимаю. И начал что-то вспоминать - детство, юность. И вдруг пришла сумасшедшая идея - сесть и написать. Сел и написал. Писал до шести утра, а мне к восьми на работу. Лёг поспать. Просыпаюсь - исписанные листы на столе. Думаю - кто увидит, скажут, с ума сошёл, я тут же изорвал и выбросил. И думаю - нет, больше ничего писать не буду, это какая-то заумь. Год не писал. Хотя в мыслях уже опять что-то крутилось, уже жалел, что порвал то, что было написано. И написал новый рассказ спустя год почти. И пошло - я за учебник, а меня тянет писать. Сессию очередную не сдал, из университета пишут письмо на работу. А я всё бросил и давай писать. Решил увольняться из милиции. Написал рапорт и перестал выходить на работу. Спрятался, уехал к другу в деревню и сижу пишу. Месяц пишу, а меня не увольняют, и даже зарплату платят. И в это время я написал фельетон и передал в областную газету, его опубликовали. Написал второй фельетон, его опять опубликовали. И позвали работать в газету. Я говорю - из милиции не могу уволиться. Ничего, говорят, это мы всё решим. И решили буквально в три дня. И я пошёл в газету. Проработал там года два, в восьмидесятом я уже уволился.
- А первый роман <Слово> в каком году появился?
- В восемьдесят втором я его написал, в восемьдесят третьем он уже вышел книгой. Я сначала повести, рассказы писал. А с первым романом долго мучился. Сначала повесть написал, потом вижу - этого не хватает, там надо раскрутить, и получился роман. И больше я рассказов не писал. Роман, мне кажется, это форма, где можно наиболее полно выразить своё мироощущение, и героев каких-то нарисовать, и вообще поговорить о жизни...
- Можно поспорить. Чехов романов не писал.
- Ну, видимо, у меня романное мышление. Малая форма, как у Чехова или Бунина, например, тоже не всем даётся. Я не рассказчик.
- Я первым из ваших романов прочитал <Крамолу>, кажется, году в девяносто первом, и был восхищён им. Потом <Слово>, который мне тоже понравился, а затем <Рой>, который мне показался слабее первых...
- <Рой> более автобиографичный.
- Не секрет, что вы на сегодняшний день один из наиболее коммерчески успешных писателей в России. Но мне кажется, что все ваши последние романы, вся серия <Валькирии>, может быть, кроме первого романа - это чисто коммерческая литература. Коммерческая в ущерб художественности.
- Дело в том, что я это делаю умышленно. По этому поводу у меня есть целая теория. Мы, писатели, виноваты в том, что упустили своего читателя. Вину эту никто с нас не снимет, если мы её не смоем некими новыми формами, которые будут опять востребованы этими же читателями. Все эти приключения, авантюрные штуки сделаны умышленно. Тот прекрасный мощный пласт советской литературы не работает сейчас, нужно дать читателю сладкую облатку - горькую пилюлю сделать сладкой. Я нашёл форму, читатель будет читать всё, что я ему дам, и он воспримет все мысли, которые я туда заложил. Я вижу, что литературный процесс очень сильно трансформировался, и если мы в эту трансформацию не войдём, значит, мы выпадем из процесса. И естественно, что такая литература будет коммерческой. Ведь издатели-то тоже на сладкую облатку клюют. Сейчас принеси им обычный, в старой традиции роман, они скажут - нет, мы это не продадим...
- Последнее из написанного вами, что мне действительно понравилось, - <Кольцо принцессы>. Читал и думал - только бы не писал продолжение. Хотя ясно, что продолжение будет написано...
- Нет, не будет.
- Там есть какая-то сказка, настоящая, не объяснённая, детская мечта, белый парус...
- Да, совершенно верно...
- А в <Валькириях>, мне кажется, вы сказку низводите до какого-то материального уровня, приземляете, объясняете... Как, например, в Великом Устюге <родину Деда Мороза> сделали, и дети в него теперь уже никогда не поверят...
- Да... В <Валькириях> у меня другая задача стояла, <Сокровища Валькирии> писались в 92-м - 95-м годах, когда всё рухнуло. Люди оказались растерянными, без духовных ориентиров, не знали, куда идти, что делать... Что происходит, когда рушатся вот такие империи, - обломками заваливает всех. И мне нужно было во что бы то ни стало поддержать дух - не всё ещё потеряно, всё ещё есть, есть нечто необъяснимое, не надо отчаиваться. Вот это был первоначальный замысел <Сокровищ Валькирии>...
- В своих произведениях вы часто затрагиваете вопросы веры - язычество, христианство. а как вы относитесь к такому явлению в нашем обществе, как <неоязычество>?
- Неоязычество к тем древним верованиям никакого отношения не имеет. Эти люди мне надоели уже, они всё время лезут ко мне, бумаги присылают - почтовый ящик забит...
- Может быть, вы своим творчеством даёте им повод для этого?
- Нет, они хотят, чтобы я разделил их убеждения. Но когда начинаешь смотреть, что это такое, то, что они называют <неоязычеством>, - это какая-то дикая смесь из христианства, древнего до-христианского православия, из буддизма, кришнаитства и т.д. У них нет мировоззрения. Допустим, в христианстве всё понятно, христианство расписано мировоззренчески от начала до конца. Но христианство сейчас в упадке.
- Это же от нас зависит - упадок или не упадок...
- Конечно. Но за семьдесят лет атеистического воспитания исчезло религиозное мироощущение. Мы хотим верить, пытаемся ходить в храм, но если нет религиозного мироощущения, ничего не получится.
- Я не согласен с этим. Это мироощущение в нашем народе есть.
- Нет.
- Душа ведь христианка...
- Душа, да... Но что такое мироощущение - это, например, семнадцатый век, никонианский раскол, богатейшие люди уходят в раскол, сжигают сами себя. Разве мы можем сегодня достигнуть такого уровня? Вот тогда было христианское мироощущение. Нам сейчас как кажется - крестился, походил в церковь, и я уже христианин. Нет. После раскола, начиная с Петра, идёт угасание христианского мироощущения в России, потому что появилось вместе с Петром, проникло на Русь европейское отношение к религии вообще. С этого началась и уже четыреста лет продолжается вакханалия, которая привела к полному отрицанию религии и революции семнадцатого года...
- Сергей Трофимович, по-моему, в вашем романе <Аз Бога ведаю> очень чётко прослеживается мысль, что христианство подсунуто нам, русским, взамен традиционного язычества, дабы ослабить нас.
- Подсунуть религию невозможно. Понятно, что крестили огнём и мечом; по-моему, из шестнадцати миллионов населения той Руси после крещения осталось девять, примерно в течение ста лет. Но не в этом дело. В то время был полный упадок того, что я называю <дохристианское православие>, призванием варягов подтверждалось отсутствие собственной национальной элиты. Но призванием варягов не решались духовные проблемы. А Византия в то время уже была очень развитым, выстроенным христианским государством. Русь имела теснейшие сношения с Византией: военные, политические, торговые. И христианство естественно пришло на Русь, никакого выбора веры на самом деле не было.
- Как по-вашему - писатель должен участвовать в политике, заниматься политикой?
- Даже если писатель будет только писать детские стишки, он всё равно будет политиком. Писатель более политик, нежели собственно политики - депутаты и т.д. Я бы бросил всю эту работу, если бы не чувствовал, что всё это пространство, на которое я работаю, отзывается на моё слово. Если твоё слово не слышат с одной стороны, значит, надо с другой стороны заходить. Мы, писатели, всё-таки влияем на душу человека. Официальная политика к душе никакого отношения не имеет. У писателя, особенно у поэта, самая прямая связь с душой человека. И русский писатель должен видеть две-три ипостаси в каждом человеке. Слава богу, что эта сложность человеческой натуры есть ещё у нас. В Европе человек уже стал прямой, как карандаш, в нём уже больше ничего нет. В России совсем другое дело. И сложность нашего человека как раз и говорит о том, что мы не умираем ещё. Да, мы стихийны, спонтанны. Ведь что такое подвиг? Кстати, только в русском языке слово <подвиг> есть. Духовный взрыв. В каждом русском человеке, я считаю, законсервирована вот эта сила, способность к духовному подвигу. А наши противники не берут это в расчёт. Вот эта загадочная русская душа. Сегодня это один человек, а завтра - совсем другой, послезавтра - третий... Вот в чём, наверное, смысл бытия-то русского. Мы - отдельная цивилизация. И когда сами к себе начнём относиться, как к отдельной цивилизации, тогда всё у нас начнёт поправляться...
Беседу вёл Дмитрий ЕРМАКОВ
г. ВОЛОГДА
Оригинал взят у stragasevera в МЫ - ОТДЕЛЬНАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ
Архив : N35. 02.09.2005
Сергей Трофимович Алексеев родился в 1952 году в Томской области, живёт в Вологде, окончил Томский геологоразведочный техникум, работал геологом, инспектором уголовного розыска, журналистом, редактором Томского отделения Западно-Сибирского книжного издательства, член Союза писателей России, лауреат литературной премии.
им. Ленинского комсомола (1985 г.), литературной премии Союза писателей РСФСР (1986 г.), премии им. М.А. Шолохова (1995 г.), один из наиболее популярных прозаиков России, автор около двадцати романов.
В первых романах С.Т. Алексеев следовал в основном традициям так называемой деревенской прозы. В романе <Крамола> Алексеев изображает гражданскую войну
в России 1918 - 1920 годов. Основой романа <Возвращение Каина> являлся расстрел российского парламента в 1993 году. Приключенческие романы Алексеева, как <Сокровища Валькирии>, занимают сегодня прочное место в рейтингах бестселлеров.
- Сергей Трофимович, расскажите, пожалуйста, как вы, мальчик из сибирской деревни, стали писателем?
- Совершенно случайно. Для меня писатель был как некий небожитель. Семья у нас была большая - четверо взрослых и пятеро детей. Вятские переселенцы. Говорили у нас в деревне на вятском диалекте. Видимо, на меня и повлияла вот та языковая среда. Как в детстве человек напитается языком, вот то и будет потом на всю жизнь... Видимо, к какому-то моменту накопился определённый багаж. В армии я много читал, там была очень хорошая библиотека.
- А где вы служили?
- Я в Москве служил. И я всё перечитал там, запирался в каптёрке и читал. Но каким-то толчком к попыткам осмыслить мир, в котором я живу, послужил Маркес, которого я там прочитал, это книга <Сто лет одиночества>. Я читал и сначала ничего не понимал, какая-то Колумбия, но как он здорово всё это показал, тот мир незнакомый, пугающий и при этом очень узнаваемый. А потом после армии я окончил техникум, съездил поработал на Таймыре, вернулся в Томск, а я уже был коммунистом, пошёл вставать на партучёт, а мне и говорят: пойдёшь работать в милицию, в уголовный розыск. Я думаю - здорово, интересно, и пошёл. Я там больше двух лет отработал. Сначала всё было очень интересно - засады, захваты, но вся эта романтика быстро стала заканчиваться. Я учился на геолого-географическом факультете в университете, а мне говорят, давай поступай на юридический, и я бросил географию и поступил на юридический. И на втором курсе юридического - я заочно учился - в семьдесят шестом году начал готовиться к экзаменам, зимняя сессия была. А на работе отпуск не давали - то одно, то другое. День на работе, ночью сидел, читал-читал, отупел уже совершенно, ничего не понимаю. И начал что-то вспоминать - детство, юность. И вдруг пришла сумасшедшая идея - сесть и написать. Сел и написал. Писал до шести утра, а мне к восьми на работу. Лёг поспать. Просыпаюсь - исписанные листы на столе. Думаю - кто увидит, скажут, с ума сошёл, я тут же изорвал и выбросил. И думаю - нет, больше ничего писать не буду, это какая-то заумь. Год не писал. Хотя в мыслях уже опять что-то крутилось, уже жалел, что порвал то, что было написано. И написал новый рассказ спустя год почти. И пошло - я за учебник, а меня тянет писать. Сессию очередную не сдал, из университета пишут письмо на работу. А я всё бросил и давай писать. Решил увольняться из милиции. Написал рапорт и перестал выходить на работу. Спрятался, уехал к другу в деревню и сижу пишу. Месяц пишу, а меня не увольняют, и даже зарплату платят. И в это время я написал фельетон и передал в областную газету, его опубликовали. Написал второй фельетон, его опять опубликовали. И позвали работать в газету. Я говорю - из милиции не могу уволиться. Ничего, говорят, это мы всё решим. И решили буквально в три дня. И я пошёл в газету. Проработал там года два, в восьмидесятом я уже уволился.
- А первый роман <Слово> в каком году появился?
- В восемьдесят втором я его написал, в восемьдесят третьем он уже вышел книгой. Я сначала повести, рассказы писал. А с первым романом долго мучился. Сначала повесть написал, потом вижу - этого не хватает, там надо раскрутить, и получился роман. И больше я рассказов не писал. Роман, мне кажется, это форма, где можно наиболее полно выразить своё мироощущение, и героев каких-то нарисовать, и вообще поговорить о жизни...
- Можно поспорить. Чехов романов не писал.
- Ну, видимо, у меня романное мышление. Малая форма, как у Чехова или Бунина, например, тоже не всем даётся. Я не рассказчик.
- Я первым из ваших романов прочитал <Крамолу>, кажется, году в девяносто первом, и был восхищён им. Потом <Слово>, который мне тоже понравился, а затем <Рой>, который мне показался слабее первых...
- <Рой> более автобиографичный.
- Не секрет, что вы на сегодняшний день один из наиболее коммерчески успешных писателей в России. Но мне кажется, что все ваши последние романы, вся серия <Валькирии>, может быть, кроме первого романа - это чисто коммерческая литература. Коммерческая в ущерб художественности.
- Дело в том, что я это делаю умышленно. По этому поводу у меня есть целая теория. Мы, писатели, виноваты в том, что упустили своего читателя. Вину эту никто с нас не снимет, если мы её не смоем некими новыми формами, которые будут опять востребованы этими же читателями. Все эти приключения, авантюрные штуки сделаны умышленно. Тот прекрасный мощный пласт советской литературы не работает сейчас, нужно дать читателю сладкую облатку - горькую пилюлю сделать сладкой. Я нашёл форму, читатель будет читать всё, что я ему дам, и он воспримет все мысли, которые я туда заложил. Я вижу, что литературный процесс очень сильно трансформировался, и если мы в эту трансформацию не войдём, значит, мы выпадем из процесса. И естественно, что такая литература будет коммерческой. Ведь издатели-то тоже на сладкую облатку клюют. Сейчас принеси им обычный, в старой традиции роман, они скажут - нет, мы это не продадим...
- Последнее из написанного вами, что мне действительно понравилось, - <Кольцо принцессы>. Читал и думал - только бы не писал продолжение. Хотя ясно, что продолжение будет написано...
- Нет, не будет.
- Там есть какая-то сказка, настоящая, не объяснённая, детская мечта, белый парус...
- Да, совершенно верно...
- А в <Валькириях>, мне кажется, вы сказку низводите до какого-то материального уровня, приземляете, объясняете... Как, например, в Великом Устюге <родину Деда Мороза> сделали, и дети в него теперь уже никогда не поверят...
- Да... В <Валькириях> у меня другая задача стояла, <Сокровища Валькирии> писались в 92-м - 95-м годах, когда всё рухнуло. Люди оказались растерянными, без духовных ориентиров, не знали, куда идти, что делать... Что происходит, когда рушатся вот такие империи, - обломками заваливает всех. И мне нужно было во что бы то ни стало поддержать дух - не всё ещё потеряно, всё ещё есть, есть нечто необъяснимое, не надо отчаиваться. Вот это был первоначальный замысел <Сокровищ Валькирии>...
- В своих произведениях вы часто затрагиваете вопросы веры - язычество, христианство. а как вы относитесь к такому явлению в нашем обществе, как <неоязычество>?
- Неоязычество к тем древним верованиям никакого отношения не имеет. Эти люди мне надоели уже, они всё время лезут ко мне, бумаги присылают - почтовый ящик забит...
- Может быть, вы своим творчеством даёте им повод для этого?
- Нет, они хотят, чтобы я разделил их убеждения. Но когда начинаешь смотреть, что это такое, то, что они называют <неоязычеством>, - это какая-то дикая смесь из христианства, древнего до-христианского православия, из буддизма, кришнаитства и т.д. У них нет мировоззрения. Допустим, в христианстве всё понятно, христианство расписано мировоззренчески от начала до конца. Но христианство сейчас в упадке.
- Это же от нас зависит - упадок или не упадок...
- Конечно. Но за семьдесят лет атеистического воспитания исчезло религиозное мироощущение. Мы хотим верить, пытаемся ходить в храм, но если нет религиозного мироощущения, ничего не получится.
- Я не согласен с этим. Это мироощущение в нашем народе есть.
- Нет.
- Душа ведь христианка...
- Душа, да... Но что такое мироощущение - это, например, семнадцатый век, никонианский раскол, богатейшие люди уходят в раскол, сжигают сами себя. Разве мы можем сегодня достигнуть такого уровня? Вот тогда было христианское мироощущение. Нам сейчас как кажется - крестился, походил в церковь, и я уже христианин. Нет. После раскола, начиная с Петра, идёт угасание христианского мироощущения в России, потому что появилось вместе с Петром, проникло на Русь европейское отношение к религии вообще. С этого началась и уже четыреста лет продолжается вакханалия, которая привела к полному отрицанию религии и революции семнадцатого года...
- Сергей Трофимович, по-моему, в вашем романе <Аз Бога ведаю> очень чётко прослеживается мысль, что христианство подсунуто нам, русским, взамен традиционного язычества, дабы ослабить нас.
- Подсунуть религию невозможно. Понятно, что крестили огнём и мечом; по-моему, из шестнадцати миллионов населения той Руси после крещения осталось девять, примерно в течение ста лет. Но не в этом дело. В то время был полный упадок того, что я называю <дохристианское православие>, призванием варягов подтверждалось отсутствие собственной национальной элиты. Но призванием варягов не решались духовные проблемы. А Византия в то время уже была очень развитым, выстроенным христианским государством. Русь имела теснейшие сношения с Византией: военные, политические, торговые. И христианство естественно пришло на Русь, никакого выбора веры на самом деле не было.
- Как по-вашему - писатель должен участвовать в политике, заниматься политикой?
- Даже если писатель будет только писать детские стишки, он всё равно будет политиком. Писатель более политик, нежели собственно политики - депутаты и т.д. Я бы бросил всю эту работу, если бы не чувствовал, что всё это пространство, на которое я работаю, отзывается на моё слово. Если твоё слово не слышат с одной стороны, значит, надо с другой стороны заходить. Мы, писатели, всё-таки влияем на душу человека. Официальная политика к душе никакого отношения не имеет. У писателя, особенно у поэта, самая прямая связь с душой человека. И русский писатель должен видеть две-три ипостаси в каждом человеке. Слава богу, что эта сложность человеческой натуры есть ещё у нас. В Европе человек уже стал прямой, как карандаш, в нём уже больше ничего нет. В России совсем другое дело. И сложность нашего человека как раз и говорит о том, что мы не умираем ещё. Да, мы стихийны, спонтанны. Ведь что такое подвиг? Кстати, только в русском языке слово <подвиг> есть. Духовный взрыв. В каждом русском человеке, я считаю, законсервирована вот эта сила, способность к духовному подвигу. А наши противники не берут это в расчёт. Вот эта загадочная русская душа. Сегодня это один человек, а завтра - совсем другой, послезавтра - третий... Вот в чём, наверное, смысл бытия-то русского. Мы - отдельная цивилизация. И когда сами к себе начнём относиться, как к отдельной цивилизации, тогда всё у нас начнёт поправляться...
Беседу вёл Дмитрий ЕРМАКОВ
г. ВОЛОГДА