(no subject)
Ужасно хочется на ручки к кому-то большому и сильному. Чтобы покачал, дал отдохнуть, помог исправить и пережить.
Но большой и сильный тут я. И я держу, сколько могу. Держу наших подопечных, держу их семьи, держу себя, держу близких, а близкие держат меня. Все мы как хрустальные фигурки - так хочется прижаться, и так страшно пустить трещину. И все равно трещины бегут.
В семьях происходят беды, сотрудники интерната и опеки демонстрируют мутировавшую заботу и помощь, подопечные уходят в обострения, всем больно, плохо, тревожно. Ничего невозможно изменить на корню, а значимость маленьких шагов растворяется в собственном ужасе, горе, бессилии.
Где-то в поселке Шахты сидит дома с мамой моя бывшая напарница по тренировочной квартире. Человек, с которым не о чем дружить, но всегда можно подавать патроны, прикрывать спину, и знать, что смотрим одними глазами.
Хочется в лес, дышать, сидеть, молчать, быть рядом.
Но держать тех, кому тяжело, важно. И вот зыбкие планы забрать Амазона из интерната, вот девушка В. потихоньку начинает расслабляться, спокойнее делает выбор, вот Амазонка, пусть и раз в несколько недель, вышла из отделения спеть с нами и побыть вместе, вот Михус и новые выученные жесты, вот поликлинический день для БГ - я обещала, вот громкая обида человека, который мне верит, но знает, что люди всегда могут не вернуться, вот два часа разговора с мамой моего_друга_Великана сквозь ее смех и слезы, вот призрачная надежда найти деньги на лагерь.
И очень страшно не смочь больше, не смочь дальше.
А еще ужасно хочется заплакать слезами.
Но большой и сильный тут я. И я держу, сколько могу. Держу наших подопечных, держу их семьи, держу себя, держу близких, а близкие держат меня. Все мы как хрустальные фигурки - так хочется прижаться, и так страшно пустить трещину. И все равно трещины бегут.
В семьях происходят беды, сотрудники интерната и опеки демонстрируют мутировавшую заботу и помощь, подопечные уходят в обострения, всем больно, плохо, тревожно. Ничего невозможно изменить на корню, а значимость маленьких шагов растворяется в собственном ужасе, горе, бессилии.
Где-то в поселке Шахты сидит дома с мамой моя бывшая напарница по тренировочной квартире. Человек, с которым не о чем дружить, но всегда можно подавать патроны, прикрывать спину, и знать, что смотрим одними глазами.
Хочется в лес, дышать, сидеть, молчать, быть рядом.
Но держать тех, кому тяжело, важно. И вот зыбкие планы забрать Амазона из интерната, вот девушка В. потихоньку начинает расслабляться, спокойнее делает выбор, вот Амазонка, пусть и раз в несколько недель, вышла из отделения спеть с нами и побыть вместе, вот Михус и новые выученные жесты, вот поликлинический день для БГ - я обещала, вот громкая обида человека, который мне верит, но знает, что люди всегда могут не вернуться, вот два часа разговора с мамой моего_друга_Великана сквозь ее смех и слезы, вот призрачная надежда найти деньги на лагерь.
И очень страшно не смочь больше, не смочь дальше.
А еще ужасно хочется заплакать слезами.