Без посредников
Розанов Василий Васильевич: Русская церковь
Дух. Судьба. Очарование и ничтожество. Главный вопрос.
(Отрывок)
Дрожа от страха, семилетком, «у нас на кухне в Костроме», я слушал, как говорил дед:
- Старые люди говорят, что кто Божественное Писание все до конца поймет, тот ума лишится.
В.В.Розанов: «Люди лунного света»
Русские были крещены в 988 г. при киевском князе св. Владимире от греческого духовенства. Хотя они приняли христианство еще до формального и окончательного разделения Церкви на Восточную и Западную, - однако, так как связи у них были только с одною Византиею, то, по скором отделении Византии от Западной Церкви, и русские были уведены из древнего общего христианского русла в специальный поток византийского церковного движения. Или исторически точнее: русские вслед за Византиею вошли как бы в тихий, недоступный волнениям и вместе недоступный оживлению затон, тогда как западноевропейские народы, увлеченные за кораблем Рима, вступили в океан необозримого движения, опасностей, поэзии, творчества и связанного со всем этим черным трудом неблагообразия. Разница между тишиною и движением, между созерцательностью и работою, между страдальческим терпением и активною борьбою со злом - вот что психологически и метафизически отделяет Православие от Католичества и Протестантства, и, как религия есть душа нации, - отделяет и противополагает Россию западным народностям.
Слишком понятно, что крестившие нас греки показались нам столь же необыкновенными по мудрости, учености, по древним связям, почти по самому происхождению, как туземцам Гванагани и Кубы показались спутники Колумба. Младенческий ум русских не отделял существа веры от принесших веру людей. Византийцы сразу же этим воспользовались, стараясь превратить младенческое поклонение в обязательное и суровое повиновение грубого и невежественного народа авторитету их политической, церковной и всяческой мудрости. Долгое время русские, имея уже свое духовенство, свои школы, не смели поставить митрополита из русских: ясный знак фетишизма, перенесенного из религии на племя, из строя церковного на строителей церковных. Византийцы частный повод своей ссоры с папами, именно упреки константинопольского патриарха Фотия папам за некоторые формальные отступления от “Устава церковного” (другой способ печения просфор и т.п.) возвели в принцип, окружили нервностью, придали ему принципиальное значение, и постарались всю эту мелочность поводов разделения привить вновь крещеному народу, новому своему другу, помощнику и возможному в будущем защитнику своей исторической дряхлости. Разлагаясь, умирая, Византия нашептала России все свои предсмертные ярости и стоны, и завещала крепко их хранить России. Россия, у постели умирающего, очаровалась этими предсмертными его вздохами, приняла их нежно к детскому своему сердцу, и дала клятвы умирающему - смертельной ненависти и к племенам западным, более счастливым по исторической своей судьбе, и к самому корню их особого существования - принципу жизни, акции, деятельности. Наступил для всей России от 988 г. до 1700 года (реформы Петра Великого) период “Византийского строя”, “Византийского влияния”, “Византийской уставности”.
Дитя-Россия приняла вид сморщенного старичка. Так как нарушение “Устава” папами было причиною отделения Восточной Церкви от Западной, или разделения всего христианства на две половины, то Византия нашептала России, что “устав”, “уставность” - это-то и есть главное в религии, сущность веры, способ спасения души, путь на Небо. Дитя-Россия испуганно приняла эту непонятную, но святую для нее мысль; и совершила все усилия, гигантские, героические, до мученичества и самораспятия, чтобы отроческое существо свое вдавить в формы старообразной мумии, завещавшей ей свои вздохи. Как “уподобиться” Византии, - в этом состояло существо исторических забот России в течение более чем полутысячелетия. И, в конце концов, ведь форма влияет на дух. Россия чем далее - тем глубже “умерщвлялась” и духовно. “Умерщвляться” - это стало не только понятием, идеалом древней России; но это гибельное явление так и называлось этим словом, не внушавшим никаких о себе сомнений, никакого перед собою страха. Для русских “близиться к смерти” и “близиться к святости” до того слилось в единый путь, отождествилось, что даже теперь и даже образованные классы не вполне свободны от этого понятия. Оно есть нравственная и метафизическая аксиома в наших монастырях до сих пор; им проникнут и теперь весь наш народ в многомиллионной свой массе. Самые образованные люди, как Тургенев, как Герцен, и атеисты, нигилисты - в серьезные минуты жизни вдруг видят в себе возрожденною эту древнейшую, первоначальную веру своего народа: что умереть - святее нежели жить, что смерть угоднее Богу (для верующих), Высшему Существу (для философов), чему-то (для атеистов), нежели жизнь. Эта грустная и ужасная (по мнению пишущего эти строки) мысль сообщила главный нравственный колорит всей восточной, русской Европе: чего-то меланхолического и погибшего в смысле прогресса, чего-то страдающего и страшно дорогого, чему никто не сумеет помочь. И тем дороже это существо (Россия), и тем страшнее за нее. Матери в деревнях, когда умирают их дети на первом или втором году их жизни, с радостью говорят: “Славу Богу, он [еще] не нагрешил”. Вы испуганы, стараетесь возразить, рассеять “предрассудок”, как вам кажется. Но слышите ответ красивой, здоровой, разумной женщины: “Жить - это только грешить; так и в церковных молитвах поется: не может человек единой минуты прожить без греха. О чем же плакать? Мой младенец у Бога; и нам с вами (т.е. взрослым людям) не будет так хорошо там” (т.е. на небе). Русские люди, как в молодом возрасте, так и в летах возмужалости, когда силы жизни берут верх над смертными началами в человеке, когда практические нужды, служба, работа приковывают ум к реальной жизни - мало посещают церковь, подсмеиваются над церковью, религиею, даже иногда отрицают Бога. Но это - возраст, годы. Самое существо “веры русской” (так называют иногда православие; но “вера русская” очевидно, шире этого церковного термина) - не молодо, не юно и даже не возмужало; и в эти годы просто человек не находит ничего себе соответственного в храмах наших, в службах, в напевах церковных, в смысле слов, так слышимых, в церковной живописи. Все жизненное, живучее, крепкое земле, преданное труду, надеющееся на людей и их свойства человеческие -не только стерто здесь, но вырвано с корнями; и выброшена за порог церковный самая земля, на которой могли бы укрепить свои корни эти земные лилии. Вся Церковь, символически сказать, наполнена лилиями уже не земными, предполагаемо-небесными, как бы сперва умершими и потом воскресшими для какого-то странного, неосязаемого, призрачного существования “там” (на небе, за гробом). Вся религия русская - по ту сторону гроба...
Источник
Чтобы Божественное Писание - почитаемые записи Священных Преданий - понять, нужно адекватные тексты разыскать, проверить, признать, честно перевести на понятные языки и изучить как азбуку без посредников.
Что касается русской «третьеримности», то я уж который год твержу: Россия - ни третий, ни второй, ни первый; Россия - сама по себе единственный, исходный, эндогенный мир, раз и навсегда. Подлинное русское возрождение и самостояние возможно только на исходных, аборигенных началах.
́