Вишневые сады Семирамиды
Чеховская эпистолярная раститительность прекасно дополняет герценовскую «Кто виноват» и чернышевскую «Что делать». Ту самую, что глубоко перепахала Ленина.
Премьера Садика состоялась 17 января 1904, а всего через 10 дней восемь японских миноносцев, как всегда внезапно, атаковали мирно дремавшую на внешнем рейде Порт-Артура пару наших лучших броненосцев. И началась русско-японская война. Иные хотели от нее компактности и победоносности, но получили нечто совершенно обратное. На сопках Манчжурии были вскрыты чудовищные проблемы во всех внутренних делах Российской Империи. Это спровоцировало первую русскую революцию.
Забавно, но все, что выплеснулось в Кровавом Воскресенье, и все что всплыло в Цусиме - было обозначено Антоном Павловичем в «Вишневом саде» еще до войны за Порт-Артур и Дальний.
Чехов сказал: «Комедия». Станиславский с Немировичем-Данченко возопили: «Трагедия», а Бунин, тот вообще объявил: «Говно». Но прочел внимательно. А если произведение вызывает столь противоречивые эмоции у столь талантливых людей, значит, как говорила Ахеджакова, сапоги хорошие - надо брать.
И берут. Приступом. Со всех сторон. Уже давно. Последний штурм этого висячего вишневого сада случился на Таганке. Милота я вам доложу. Там чудеса, там Ленин бродит, Россия на ветвях висит.
Чехов не шутил. Чехов стебался. Как Грибоедов над низкопоклонством перед Западом, как Гоголь над чиновничеством, так и Чехов, но над всем этим вместе: над слабоумной аристокератической блядью Раневской, над подлым обмудком буржуа Лопахиным, над дегенеративным народным Фирсом, и конечно над собой, то есть над уродливо-импотенским интеллигентом Петей Трофимовым. Причем, высмеивают их всех вместе, в движении, и в нескольких проекциях.
Бунин юмора не оценил, а Станиславкий возрыдал. Ларчик же открывался просто. Суть оного в том, что русский ребус не складывается. Как не жени персонажей, как не пересаживай их, а это все наши сраные национальные характеры. Такие самобытные, такие искренние, такие русские, но совершенно не способные к вменяемому и взаимовыгодному сосуществованию в реальности.
Кстати, Раневская отнюдь не уникальна. Своя Любовь Андреевна есть и в США, и зовут ее Скарлетт О’Хара. И ради Тары она готова лечь под любого, чем и занимается - то есть ложится. В итоге, перетрахавшись со всей Атлантой, она напяливает на себя платье из зеленых занавесок, и едет спасать Тару, то есть отсасывать у Ретта Батлера, у юго-американского Лопахина. И делает она это будучи до розовых соплей влюбленна в какую-то хуйню под названием Эшли Уилкс. Хотя Эшли не вполне хуйня - он американский Петя Трофимов, есичо.
Способна ли наша домашняя Раневская на такое самопожертвование ради своей вишневой Тары? Ну с Лопахиным - ради Сада? Нет. Еще смешнее, что Любовь Андреевна так категорично холодна только к своему - к родному Лопахину. К французскому, перебившему собственных аристократов еще столетие назад - она искренне благоволит. А своего презирает и в тайне, конечно, но боится. И есть от чего.
Ведь Лопахин, падла, вообще в поместье приперся не для помощи. И не для девелоперства дачного. Он пришел мстить. Он мятежный отпрыск Фирса. Такой белый «Джанго Освобожденный», не в голубом костюме, но в желтых ботинках. И он прекрасно понимает Раневскую, и знает кого она в нем видит. Лопахин получает садик без особого труда, ведь вовремя предать, это не предать - это предвидеть, да? Просто нужно чтоб совпали некоторые внешние условия. Дурость, бедность, декаданс и аукцион. А приживала Раневской - Варя, Лопахину конечно нахуй не нужна. Он ведь отчести тоже, как и Петя «выше любви». Но ниже Раневской. К ней бы он воспылал. По крайней мере временно. Ретту Батлеру нужна либо Скарлетт, либо никто. Поэтому, заполучив этот странный висячий вишневый садик, Лопахин мгновенно его вырубает - на глазах у Раневской. Чтоб отдельно и особо оттоптаться по ней. Но настоящего своего соперника Лопахин не видит. И не чувствует. А это конечно же Петя. Который хоть и тоже «выше любви», но уже плотно сожительствует с Аней. С наследницей. С будущим России.
Именно Аня - в обличьи Софьи Перовской, под гипонозом Пети, мочила Александра Второго Освободителя в 1881 на набережной Екатерининского канала.
Спустя непродолжительное время, Лопахин будет бежать к Графской пристани - от Пети, и от Ани, и от проснувшегося Фирса. Раневскую они уже к тому времени уконтропупят в подвале Ипатьевского дома. Не без деятельного участия Лопахиных - экспортных и импортных. Это мы увидим у Булгакова в Беге.
А что же Фирс? Он тоже есть у Тарантино, тоже в «Джанго Освобожденном», его там великолепно играет Сэмюэл Л Джексон. Это американская версия угнетенного, но повязанного со своим угнетателем народа. Повязанного любовью. Он же Мамушка при Скарлетт О’Харе. Надо отметить, что наша потаскуха Раневская предает не только Сад, семью и дом, но и его - своего Фирса, свою Мамушку. Правда его не бросят - возьмут в оборот. В светлое будущее. Те у кого оно есть - то есть Аня с Петей.
Кстати, Раневскую и несколько мутировавшего Лопахина, еще какое-то время можно будет наблюдать у Булгакова в «Зойкиной квартире». Имение сожмется до ее размеров.
И там все окончательно встанет на свои места. Любовь Андреевна придет туда на заработок - чтоб скопить и уехать во все тот же Париж к любимому. То есть она будет согласна откровенно торгануть собой - ради призрачной надежды вернуться к французскому Лопахину. От кого же она так бежит? От Гуся, то есть от Лопахина советизировавшегося, отечественного, но теперь на коленях просящего у нее руки и сердца. И снова «правда характеров» и несложившийся пазл. С кем угодно - но только не с ним.
Сбросим маски.
Наше государство и актуальная правящая элита не согласна на равный союз с собственным частным капиталом. В нем видят исключительно подчиненную субстанцию, свобода воли которой - бесит неимоверно. Точно так же элитарии рассматривают и собственный народ, но с ним возможен симбиоз и родственная связь, а с частным капиталом - тупо вынужденное сожительство. И это без вариантов.
Отечественный капитал не хочет той роли, какую отводит ему государство. И равным союзом он не удовлеторится. Он - редиска, предаст при первой возможности. Ибо в душе ненавидит государство - люто. А на народ ему насрать. И тоже - люто. Он тяготится родством с ним. В его понимании это скот и было. И быдло еще.
Интеллигенция… Ну она мятущаяся - «выше любви» и «против всех». Ей вечно мерещается какие-то прогрессы и царство справедливости. Она всегда чеканит шаг в рукопожатном марше мира.
Молодежь. Эта ждет перемен. И перевумен. И тоже всегда. И везде. Верните кокаин в Кока-колу. ЯМЫ_НАВАЛЬНЫЙ и СЛАВА_УКРАИНЕ.
Народ? Он просто безмолвствует и спит на диване. Но до поры до времени. Потом он просыпается и наступает. Как пиздец - то есть всем, одновременно и неотвратимо.
В 1905 году, в рамках русско-японской войны, государство-Раневская будет загнанно в угол «буржуазным международным сообществом», а Лопахин-отечественный ударит ей в спину и потребует сад себе. Молодежь-Аня побежит на телеграф отправлять японскому императору поздравительную телеграмму - в честь Цусимы. Народ-Фирс, ведомый Гапоном-Трофимовым, выдвинется к государству-Раневской «за правдой» - и получит Кровавое Воскресенье.
Все это повторится в 1916-1921, но с поправкой на ветер. Вернее на бурю.
А что сегодня?
В 1991 году Раневская встала в коленно-локтевую позу, а пара Лопахиных драли ее в два смычка. Один из заграницы, в лице Клинтона, МВФ и Сороса, другой дома - Ходор, Гусинский и Березовский. Трофимов и Аня - в клубах, борделях, и офисах, энергично подмахивали Лопахиным. Фирс работал на него же, и вяло старался не подохнуть. В Вишневом саду «раздавался топор дровосека». Особо отчетливо он был слышен в Чечне.
Потом Раневская внезапно протрезвела, и сперва отогнала от себя Лопахина домашнего, а затем стала вежливо выпроваживать Лопахиных инстранных. Понимая, что ей пиздец, Раневская мигом воспылала нежными чувствами к подыхающему Фирсу. И кое-какое время даже Аня с Петей благословляли наступившую идиллию и ренессанс. Но не долго. Родовое уродство Пети и юношеское слабоумие Ани мигом привели их к привычному идиотизму - теперь к союзу с Лопахиными всех мастей, но в первую очередь с Ходором и с США.
Свято место путсо не бывает, и если Раневская не стремится в Париж, то туда будет стремится Анна и Петя. И пазл опять не сложится… Проклятый сад. Или прОклятый?
Только не понятно - а что же здесь смешного?..
Есть версия, что когда мы искренне сумеем посмеяться над подвешенными чеховскими вопросами, это и станет знаком их разрешения. И расцветет наше вишневое дерево 🤦♂️🤣😇
Осталось выяснить только одно - зОчем Епиходов кий сломал? ;))