Вова
Уже и борода поперла, а Вова Тимошкин все еще питал брошюрками и диетическими газетами свои иллюзии, на что последние реагировали вялостью и разжижением. В частности, Вова верил в справедливость. Вселенскую, коммунистическую, человеческую или, на худой конец, именную Вовину, но верил. Не то чтобы у него было сил немного, просто очень бережно он их тратил, в надежде когда-нибудь совершить этакое великое дело, которое выжмет без остатка, опустошит и, возможно, прикует к постели, но принесет известность и прибавку к пенсии. Посему оформить справедливость в универсалию, умную книгу или талон на доброе дело, Тимошкин пока не спешил. Оставались редкие джоули в теле рядового, на переноску своего рюкзака, поклажи сержанта Бихтурова и комплекта старшего лейтенанта Дягтерева, да нескольких довольно неприятно крупных камней, возложенных сержантом в довесок, для «укрепления мышца, духа и терпимость».
- Привал! Покурим, - Дягтерев сел на поваленную сосну, не переставая отмахиваться веточкой в белой руке от насекомых. Их было не так уж много, не то что час назад, когда отряд шел рядом с болотом, но то ли по привычке, то ли ввиду красоты жеста, лейтенант, не утомляясь, помахивал кустистым веером. Бихтуров примостился рядом, и Дягтерев угостил его папироской.
Глядя, как портсигар исчезает в кармане Дягтерева, Тимошкин не выдержал и пискнул:
- А мне?!
Лейтенант черными беззастенчиво мудрыми глазами посмотрел на бойца и окончательно спрятал блестящую коробочку:
- А тебе Вова нельзя. И не потому, что ты амеба бесправная. А потому как вред в дыму сизом находится. Внутри тебя все чернеет, слизью обтекает и к концу ведет. А ты молодой, тебе жить да жить. Не в пример я и товарищ Бихтуров. Мы свое отжили-попробывали.
Сержант утверждающе кивнул и ухмыльнулся, но в себе загрустил. Хоть был старше Вовы на сто сорок пять дней, а женщины не касался и прежде вина не употреблял, так как жил в кишлаке и пас козу. Их и связывали отношения.
Загрустил и Дягтерев, вспомнив, как гуляли по проспектам со студентками из Сельхоз института, как пили кислый портвейн и тискались в университетском дендрарии.
Вова, насколько это было возможно, уничижительно сопел. Он не был плохим, не был «мудило», как ласково его гонял Дягтерев, он просто был другим. И грусти он не знал. Знал обиду и злость, а спокойное вселенское чувство безысходности и потери, которое блестело в глазах командира, было ему неведомо.
Тимошкин прислонился к березе и задрал голову к небу. Попытался всмотреться, увидеть то, о чем пишут в некоторых книгах - глубину и неизвестность. Но как не напрягал нервы, кроме синей мякоти, знакомой с детства, ничего и не заметил.
А там глубоко в яблоке мира, застряла черная косточка.
Мгновенье покоя - звезды сверкнули на титановом брюхе и баллистическая ракета раскрылась над океаном.
Через семь секунд Вова испарился.
- Привал! Покурим, - Дягтерев сел на поваленную сосну, не переставая отмахиваться веточкой в белой руке от насекомых. Их было не так уж много, не то что час назад, когда отряд шел рядом с болотом, но то ли по привычке, то ли ввиду красоты жеста, лейтенант, не утомляясь, помахивал кустистым веером. Бихтуров примостился рядом, и Дягтерев угостил его папироской.
Глядя, как портсигар исчезает в кармане Дягтерева, Тимошкин не выдержал и пискнул:
- А мне?!
Лейтенант черными беззастенчиво мудрыми глазами посмотрел на бойца и окончательно спрятал блестящую коробочку:
- А тебе Вова нельзя. И не потому, что ты амеба бесправная. А потому как вред в дыму сизом находится. Внутри тебя все чернеет, слизью обтекает и к концу ведет. А ты молодой, тебе жить да жить. Не в пример я и товарищ Бихтуров. Мы свое отжили-попробывали.
Сержант утверждающе кивнул и ухмыльнулся, но в себе загрустил. Хоть был старше Вовы на сто сорок пять дней, а женщины не касался и прежде вина не употреблял, так как жил в кишлаке и пас козу. Их и связывали отношения.
Загрустил и Дягтерев, вспомнив, как гуляли по проспектам со студентками из Сельхоз института, как пили кислый портвейн и тискались в университетском дендрарии.
Вова, насколько это было возможно, уничижительно сопел. Он не был плохим, не был «мудило», как ласково его гонял Дягтерев, он просто был другим. И грусти он не знал. Знал обиду и злость, а спокойное вселенское чувство безысходности и потери, которое блестело в глазах командира, было ему неведомо.
Тимошкин прислонился к березе и задрал голову к небу. Попытался всмотреться, увидеть то, о чем пишут в некоторых книгах - глубину и неизвестность. Но как не напрягал нервы, кроме синей мякоти, знакомой с детства, ничего и не заметил.
А там глубоко в яблоке мира, застряла черная косточка.
Мгновенье покоя - звезды сверкнули на титановом брюхе и баллистическая ракета раскрылась над океаном.
Через семь секунд Вова испарился.