Рукопись, найденная в Сарагосе
Как оказалось, рукописи таки не горят. :) Среди прочих старых тетрадок неожиданно обнаружились рукописные черновики моего "Черного бархата"! Конечно, жалкие остатки того, что было некогда написано (это кануло в небытие вместе с компом), но все равно приятно было увидеть хоть что-то сохранившееся, сама читала это, как в первый раз, с нежным умиленным чувством. :) Занятно все-таки: некоторые кусочки вот просто жуть-жуть-жуть, безграмотный наивняк, как раз из серии "мой первый фанфикшен", другие вполне ничего, а некоторые, можно сказать, даже хороши, с учетом моего тогдашнего возраста. :) И вот что меня удивило - это как я ухитрялась описывать вещи, которых я тогда не понимала в принципе, и только сейчас могу объяснить (например, суть странного отношения Луизы к Гонтрану, в основе которого лежало сексуальное притяжение, которое она яростно не желала признавать). Так что решила подстраховаться и хоть в ЖЖ кинуть то, что осталось. Весь вечер убила на то, чтобы пролог и две первых главы набрать, а потом уже тогда доберу кусочки... (Честно говоря, руки чесались подправить кое-что хотя бы стилистически, но героически удержалась, только громатеку с арфографией подправила). Ляпов, конечно, дофигища (одно сравнение с ледоколом и цитата из Сталина чего стоят!), но любопытно, что вот эти самые черновики фактически без правок и зачеркиваний написаны, на одном дыхании - эк меня перло от этих парижских тайн!
[Сама себе Дюма]
Пролог
В середине XVII века весь Париж был заинтригован таинственной куртизанкой Черный Бархат. Никто не знал, кто она, сколько ей лет, даже лица ее, вечно затянутого черной бархатной маской, никто не видел. Она появлялась с одинаковой легкостью в роскошных залах Версаля и в самых грязных притонах Парижа, ей целовал руку сам Король-Солнце Людовик XIV, и в то же время обитатели столичных трущоб могли побиться об заклад, что в юности она разносила напитки в борделе. Болтали, будто Черный Бархат - побочная сестра короля, дочь королевы Анны и кардинала Мазарини, что она беглая испанская монахиня, приговоренная к смерти, даже что она - привидение, дух проклятой ведьмы. Но как бы там ни было, эта молчаливая, вечно одетая в черное женщина привлекала всеобщее внимание, лишь стоило ей появиться на людях.
Была ли она молодой или старой, красивой или безобразной, но сотни мужчин мечтали провести ночвь с ней. И многим это удавалось, но немало из этих счастливчиков вскоре погибало при загадочных обстоятельствах. В Париже уже начали говорить, что вскоре Людовик XIV будет вынужден начать процесс Черный Бархат по обвинению в колдовстве, но настал 1678 год - год знаменитого «Дела о ядах», дела маркизы де Монтеспан, любовницы короля, задумавшей, как говорили, либо погубить Людовика, либо опоить приворотным зельем и заставить жениться на себе, - и таинственная куртизанка исчезла. Навсегда.
Много лет спустя граф Шарль де Модести-Рино, внук одного из погибших любовников Черный Бархат, приехал в маленький английский городок Типпон-на-Арсане. Дело было в 1741 году, когда король Людовик XV уже начал свою охоту за красивыми девушками, и граф надеялся, что если привезет какую-нибудь смазливую девчушку, то сможет добиться возврата своего замка Модести, проданного еще дедом.
Дождливая ночь застала его в дороге, и графу пришлось попросить приюта в доме местного разорившегося помещика и его сестры, слепой старой девы. Их развалившийся домишко был так мал, что графу де Модести пришлось разместиться на чердаке, где он и обнаружил изъеденную крысами черную маску. Граф считал себя знатоком родословной своей семьи, и ему хватило одного взгляда, чтобы понять, что это была та самая маска, которую носила Черный Бархат. На следующее утро граф попробовал расспросить своих хозяев о находке, но те и сами ничего о ней не знали.
Спустя пять дней граф уедет из Англии на родину, где его будут ждать немилость короля и ссылка, но во всех скитаниях его будет сопровождать маска Черный Бархат.
Бесконечные переезды из жаркой Испании в холодную Бретань, из суровой Оверни в болотистый Пуату окончательно подорвали здоровье де Модести-Рино. В 1749 году он скончается от лихорадки, перед смертью сказав сыну: «А ведь я был близко к разгадке, кто такая Черный Бархат, совсем близко… еще бы чуть-чуть, и…»
Его сын, Жан-Антуан, также заинтересовался черной маской, разыскал в Париже девяностолетнего пьяницу, когда-то знавшего Черный Бархат, съездил в Англию и, кажется, раскрыл тайну загадочной куртизанки. На свою беду, граф был нищим и страстным картежником, и его друзья, знавшие о поисках графа и считавшие это милым чудачеством, поставили на кон против ста тысяч ливров согласие графа, что он никогда не расскажет о личности Черной Бархат. Жан-Антуан де Модести-Рино согласился - и проиграл, и до самой своей смерти от раны, полученной на дуэли в 1781 году, никому ничего не сказал. Дочь его вскоре ушла в монастырь, а племянник обменял черную маску на борзую собаку. В 1789 году взбунтовавшиеся крестьяне подожгли замок нового владельца маски, и она сгорела, пережив всех своих хозяев.
Так кто же была Черный Бархат? Старый граф сказал, что близко подобрался к разгадке. Он был прав, но, пожалуй, хорошо, что он не дожил до нее: разгадка не понравилась бы ему, слишком уж была проста.
Глава 1
Улица Всех Скромных Благ находилась неподалеку от тюрьмы Шатле и была узкой и длинной, как кишка. Несмотря на непролазную грязь, царившую здесь в любое время года, улица была чрезвычайно оживлена и могла похвастаться огромным количеством харчевен, гостиниц и кабаков. В глазах пестрило от всевозможных «Синих решеток», «Кошек и петухов», «Полных кружек» и «Пьяных раков».
На перекрестке с улицей Вале де Мизер, на левой стороне, можно было видеть сначала обугленные руины недавно сгоревшего дома, затем неуклюжее каменное здание, чем-то похожее на базилику и служащее приютом семьям мелких чиновников, и, наконец, своеобразное здание таверны «Верховой кабан».
Когда-то это было простое приземистое здание, к которому затем пристроили подстроили одноэтажную, но высокую дощатую башню, потемневшую от времени и дождей. В каждой стене башни были вырезаны по два окна с покосившимися ставнями. Над главным входом покачивался немалых размеров деревянный кабан, накрытый настоящим, некогда богато украшенным, седлом, мечтою всех окрестных мальчишек, которое Арман Тескье, хозяин «Верхового кабана», нашел в канаве в день своего приезда в Париж. Слева от двери был натянут вылинявший, во многих местах порвавшийся навес, летом предоставлявший весьма ненадежную защиту от солнца, а в остальные времена года служивший укрытием для многочисленных пьянчужек, коротавших время, когда какая-нибудь добрая душа, клиент или хозяин, угостит их стаканчиком вина.
В то раннее осеннее утро четверо самых стойких пьянчуг сжимались и клацали зубами, с нетерпением дворовых собак глядя пока еще закрытые двери «Верхового кабана», дожидаясь, когда таверна откроется. Наконец дверь стукнула, и на низкое крыльцо вышла девушка, чтобы выплеснуть помои из ведра прямо на мостовую. Пьяницы, сразу оживившись, бросились к ней.
- О, божественная Луизон, смилуйся над нами!
- Выслушай несчастных!
- Прояви к нам доброту, Луизон!
- Я же просила вас не называть меня «Луизон»! - вспыхнула девушка и сердитым жестом опрокинула ведро, едва не забрызгав пьяниц помоями, на что они, впрочем, никакого внимания не обратили.
Девушка была хороша красотой свеженькой парижаночки, но во всем ее облике сказывалось полное отсутствие вкуса. Чудесные рыжевато-золотистые волосы были забраны под простонародный чепец, причем так небрежно, что две или три выпавших пряди делали ее похожей на цыганку, мешковатая одежда скрывала точеную фигурку, а хмурая гримаса портила ее миленькое личико.
- Ну что вам надо, попрошайки!
Вопли и стенания поднялись с новой силой:
- Мы умираем от жажды!
- Горла наши пересохли и алчут благословенной влаги!
- Не будь жестока, юная Луиза!
- Вынеси нам винца, хоть самого кислого!
- Ну вот еще! Не далее как вчера я вам вынесла кувшинчик, так вы настолько напились, что даже захрапели у порога, отпугнув своим видом какого-то важного сеньора, и мы лишились богатенького клиента! - сердито сказала Луиза и захлопнула за собой дверь, разом отрезав жалобные вопли и проклятия пьянчужек.
- Чтоб их всех от пьянства разорвало, - пробурчала она напоследок.
Ставни еще не открывали, и в обширном зале было сумрачно. Темноту чуть рассеивали угли, потрескивающие в большом камине, по обеим сторонам от которого шеренгами стояли бутылки, прикрывая собой, как и связки лука, многочисленные трещины на беленых стенах. В зале мать Луизы, матушка Аньес, внушительных размеров пожилая дама, и ее невестка, худенькая чернобровая Жозефина, протирали столы, готовя заведение к открытию. Луиза пошла вдоль стены, со стуком открывая ставни и грозя кулачком живо появившимся в окнах испитым лицам пьяниц.
- А ну-ка переоденься в новое платье и марш на улицу привлекать клиентов! - пробурчала Аньес, пытаясь отскоблить от стола винное пятно.
- Вот еще! - фыркнула Луиза, открывая последнее окно. - Только мне этого еще не хватало! Там же эти нахальные пьяницы!
- Когда твой отец только купил эту таверну, я не стыдилась стоять в лучшем наряде на пороге и улыбками приглашала клиентов выпить стаканчик в нашем заведении! - загремела Аньес, растирая мясистыми руками затекшую поясницу. - И нашу таверну стали посещать знатные сеньоры! А ты, молоденькая и хорошенькая, стыдишься покрасоваться в новом платье у двери, чтобы привлечь несколько золотых в кошелек отца!
- И правда, что это за фокусы! - загремел Арман Тескье, расставляя на стойке битые, щербатые кружки. - Переодевайся и иди на улицу!
Тихая и до этого молчавшая Жозефина неожиданно сказала, робко улыбаясь:
- Сестрица, быть может, ты покормишь нашу собаку? Я понимаю, что обычно делаю это сама, но сегодня у меня столько дел…
- Кормить собаку в новом платье, да? - огрызнулась Луиза, но Жозефина уже достала миску с костями, и девушке ничего не оставалось, как взять ее. - Но переодеваться я не собираюсь!
- Ну ладно, ладно, и так сойдешь, - миролюбиво сказала мать. - Только дай я на тебе платье поправлю…
Не успела Луиза оглянуться, как Аньес уже оказалась около нее, молниеносно заправила ей волосы под чепец, одернула юбку, подтянула поясок - и девушка стала привлекательней даже в своей более чем скромной одежде.
- Ну вот, - удовлетворенно сказала мать и отступила на шаг назад, чтобы полюбоваться дочерью. - Теперь ты выглядишь точь-в-точь, как я в молодости…
- А мне ты всегда говорила, что я похожа на отца! - съязвила Луиза и хотела уже идти к двери, но мать задержала ее, задумчиво сказав:
- Да и на меня тоже: когда-то и я была высокой и худенькой, как ты… Как время течет!
- Какие наши годы! - весело отозвался Арман и, похлопав жену по заду, обернулся к дочери.
Внешность у него весьма комичная: четыре подбородка, заросших редкой колючей щетиной, закрывали на удивление тонкую шею, похожую на цыплячью косточку, не сочетаясь с большой круглой головой и могучим торсом.
- Ну, иди и покорми собачку получше!
Луиза мрачно кивнула и вышла на крыльцо, где ее встретил дружный хохот собравшихся пьянчужек. Не обращая внимания на их непристойные шутки, девушка постучала по крыльцу, и наружу из тесного узкого погребка выбрался огромный лохматый пес, радостно завилявший хвостом при виде костей.
Какое-то время она кормила собаку, изредка улыбаясь и перешучиваясь с прохожими, немало из которых решили позавтракать в «Верховом кабане», затем, заметив в конце улицы знакомую фигуру в сером плаще, сжалась и, замолчав, наклонилась поближе к собаке, будто надеясь спрятаться за ней.
Привлеченная слишком громким хохотом пьянчуг, мешавших посетителям, Аньес подошла было к двери, чтобы разобраться с ними, но тоже замерла. Тем временем человек в сером плаще поравнялся с девушкой, остановился и, слегка прикоснувшись к своей потрепанной шляпе, сказал:
- Доброе утро, мадемуазель.
- Доброе утро, господин Марси, - торопливо ответила Луиза, упорно не оборачиваясь, хотя миска была уже пуста.
Не только девушка, но даже обычно неугомонные пьянчужки притихли и опасливо отодвинулись, хотя ничего опасного или угрожающего в облике этого человека не было. Возраст - около тридцати, внешность самая обыкновенная, даже невзрачная, единственное привлекательное - и отталкивающее - в его лице лишь глаза, огромные, карие, бархатные, но странно неподвижный, рыбий взгляд. Он слегка улыбнулся, сверкнув крепкими белыми зубами:
- Чем же вы заняты?
- Кормлю собаку, месье, - ее так и подмывало ответить: «А вы что, не видите?», но Луиза сдержалась и поспешно и совсем некстати сказала: - До свидания.
Луиза прямо спиной почувствовала, что его глаза сверлят ей спину, и без труда различила иронию в его голосе:
- Ну что ж, до свидания, мадемуазель.
Луиза подождала для верности, пока он скроется за поворотом, затем поднялась на ослабевшие ноги, облегченно выдохнула, затем запрыгнула за порог и пробежала наполненный зал, ловко уворачиваясь от наглых рук клиентов, и в кухне опустила горящее лицо в бочку с водой, еще раз возблагодарив господа за то, что он не дал больше времени для беседы с этим человеком.
- Не понимаю, почему ты так дичишься Гонтрана Марси, - так неожиданно сказала мать за ее спиной, что девушка даже вздрогнула. - Ты ему явно нравишься, и сделай ты усилие над собой, могла бы стать, пожалуй, даже его женой!
- Мама! - Луиза с видом мученицы медленно повернулась к матери и отвела рукой мокрые волосы со лба. - Только не с ним, мама, только не с ним! Лучше я в монастырь уйду!
- Да, это правда, мамаша, - поддержал девушку повар Робер, ловко ощипывая костлявыми пальцами курицу. - Папаше Тескье лучше не иметь в зятьях фараона: соседи сразу решат, что он доносчик.
- Только твоего мнения не спросили, - буркнула Аньес, но, посмотрев на дочь, решила сменить тактику.
- Ну почему ты его боишься? - вкрадчиво начала она. - Да, он полицейский, ну и что же? У него нет ни рогов, ни хвоста…
- Это еще проверить надо! - опять вставил реплику Робер, но Аньес решила не отвлекаться по пустякам.
- Даже когда ты была маленькой - а ты была жуткой трусихой, вспомни! - я никогда не замечала, чтобы ты так пугалась его появления. А сейчас? Ты так груба с ним…
- Нормальный человек не будет без крайней необходимости говорить с фараоном, - хмыкнул Робер.
- Кроме того, я знала отца Гонтрана, и могу уверить, что сын такого человека просто не может быть плохим! Он был святым! Я как сейчас помню согнутую фигуру старика Марси за крайним столиком - в те времена он частенько захаживал к нам. Ему было нелегко после смерти жены, и я не осуждала, когда он женился второй раз… Такой скромный, ученый - вечно с книгами, как наш Профессор…
- О, кстати о Профессоре, - Луиза обрадовалась поводу улизнуть. - Я пойду поищу его!
- Куда с мокрыми волосами? - закричала было Аньес, но Луиза уже скрылась за дверью, напоследок отозвавшись:
- По дороге высохнут!
- Тьфу! - плюнула в сердцах Аньес и, уперев руки в боки, с грозным видом воззрилась на Робера, который, разведя руками, заметил:
- Что поделаешь, мамаша! Сын за отца не отвечает!
- Иди отсюда! - рявнула на него Аньес.
Глава 2
Прохладный ветер в самом деле быстро высушил волосы Луизы, и, наспех расчесав их пальцами, девушка направилась к кабаку «Золотые рожки», где любил проводить утра Профессор, но до того, как она дошла до кабака, ее окликнул стоявший на входе в мясную лавку молодой человек, и Луиза неохотно остановилась.
- А, это ты, Флип.
Флипу было лет двадцать, но его грубое крестьянское лицо, казалось, принадлежало зрелому мужчине. Темные волосы спадали на ворот простой, но чистой рубашки. Отец Флипа был состоятельным мясником, а мать играла далеко не последнюю роль в гильдии цветочниц.
*************************************************************************************
*************************************************************************************
*************************************************************************************
Глава 3
Торговля на Новом мосту была в самом разгаре. Нищие и грязные оборванные дети шастали у прохожих под ногами, жонглеры и глотатели огня удивляли публику своим искусством, торговки рыбой и пирожками совали свой товар прямо под нос покупателям, сотни уличных зазывал надрывали глотки. В толпе шныряли подозрительные субъекты с подбитыми глазами, затевая потасовки в толпе и ловко избавляя от кошельков растяп. Аромат цветов смешивался с запахом пережаренных пирогов, навоза и подозрительных снадобий, поднимался в небо и дрожал в горячем воздухе необычно жаркого для осени дня.
Мамаша Аньес, облаченная в цветастое платье и накрахмаленный чепец, продвигалась через толпу подобно ледоколу, расталкивая прохожих огромной корзиной, в которой легко поместился бы молодой бычок. За ней еле поспевала Луиза, одетая так же, но с более маленькой корзиной. Из-под жесткого края чепца по-прежнему выбивались шаловливые золотистые пряди, а веселые глаза восемнадцатилетней девушки с с живейшим любопытством смотрели на происходящее.
Вот торговец фальшивыми драгоценностями жестом фокусника вывалил на прилавок сверкающие браслеты и ожерелья, и, заглядевшись на украшения, Луиза едва не упустила мать из вида, бросилась за ней и столкнулась с дородной крестьянкой, торговавшей поросятами, на нее наскочил мальчишка-оборванец, продававший уличные стишки, и маленькие розовые хрюшки с визгом вывалились из плетеной клетушки и посыпались в толпу, которая с хохотом принялась ловить их.
Прежде чем крестьянка обрушилась на Луизу, подоспевшая Аньес схватила дочь за руку и потащила подальше от разъяренной торговки. Остановились они только у лотка разносчика, продававшего сладкие пирожки. Охая, мамаша Аньес вытащила из кошелька сорок су и купила две яблочные оладьи. Проголодавшаяся и порядком перепачкавшаяся во время ловли поросят, Луиза охотно протянула руку за лакомством и, впившись в оладью зубами, принялась осматриваться.
Слева от них столпилась довольно большая группа народа, из которой то и дело доносились смешки. Переглянувшись, мать и дочь протолкались поближе к рассказчику, словами которого, очевидно, и были вызваны слегка испуганные ухмылки слушателей.
У лавки торговца рыбой была вкопана в грязь бочка, на которой восседал сейчас молодой человек. В его волосах запуталась солома, рубашка была серой от пыли, а башмаки его просили каши, но глаза его были веселыми, а звонкий красивый голос заставлял забыть об его невзрачном виде. Вряд ли этот человек был больше чем на год старше Луизы. Он разглагольствовал, пересыпая свою речь словечками из парижского жаргона:
- Вот вы думаете, легка жизнь короля? Да ни черта подобного! Вот представьте себе: встает король утром с кровати, целует королеву, целует дофина и спешит к тощей и слезливой Лавальер, целует ее, целует ее детей, но тут необходимо бежать уже к мадам де Монтеспан и ее королевским деткам! Тяжело, верно? - В толпе раздались смешки и подтверждения. - Но это еще не все: ведь по дороге к красотке Атенаис ему приходится пробираться через комнату ее фрейлин, которым король должен показать свою любовь к народу… Верно? - Кто-то, сально захихикав, попросил рассказать об этом подробнее. - А, это ты, хромой Пепо? Хочешь узнать побольше? Спроси об этом у своей жены, которую просвятил на этот счет красавчик мушкетер - все дамы утверждают, что в этом месте он точная копия короля! Ну что, продолжим? Через полтора часа король выходит, пошатываясь, - что поделаешь, ведь она горяча! - из спальни Монтеспан, опираясь на своих незаменимых помощников. Ему робко сообщают, что пора приниматься за государственные дела, и король, на ходу подтягивая штаны, торжественно отправляется в кабинет, где, нахмурив брови, садится за стол и, царственно неподвижный, слушает своего секретаря о положении в стране. И вот его брови сдвигаются все больше и больше, он привстает, бьет кулаком по столу и гневно смотрит на секретаря, который от страха, как и положено в таких случаях, падает в обморок. Его выносят, а другой секретарь, хлопнувшись лбом о пол так, что дворец вздрагивает, смиренно выслушивает гневную тираду владыки… - Две подружки-белошвейки во втором ряду даже ахнули и перестали грызть яблоки. - Что, вам жаль секретаря, девушки? Не беспокойтесь, ему за это хорошо платят, к тому же его безмозглую пустую голову совсем легко склеить! Король в гневе ходит по кабинету: как народ осмелился жить лучше - теперь крестьяне смеют есть вместе со свиньями, отбирая у благородных животных их корм, а горожане делят корку хлеба не на семерых, а на четверых! Да как же это возможно! Скоро эти нахалы будут жить лучше короля!
- Пойдем отсюда, - наклонившись к дочери, прошептала Аньес. - Скоро здесь станет жарковато.
- Мама, ну давай еще постоим минуточку, ведь интересно, - умоляюще прошептала Луиза, ловя каждое, пусть и непристойное, но верное слово молодого человека.
Вздохнув, мамаша Аньес осталась, бросая беспокойные взгляды по сторонам.
- А они еще смеют подавать прошения и говорят о своей бедности! Король возмущен. Гнать этих вшивых мужиков!..
Неожиданно в толпе началось движение: с десяток полицейских грубо расчищали себе путь. Кто-то отчаянно завопил:
- Сматывайся, Этьен, фараоны!
Затем раздался звук удара, ругательство и стон. Этьен живо вскочил на ноги, выудил из-за бочки холщовую сумку, вытащил стопку бумажек с памфлетами, кинул их в толпу с криком «Держите!» и бросился было бежать, но какой-то тип подставил ему ножку, Этьен упал, его сумка отлетела прямо к ногам Луизы. Хотя сразу же дюжина рук схватила предателя и потащила его подальше, но полицейский был уже близко, а Этьен, очевидно, вывихнувший ногу, не мог подняться даже с помощью.
Сама не понимая, что делает, Луиза схватила сумку и спрятала ее в корзину почти в ту самую минуту, как полиция наконец расчистила себе путь.
Тягостный островок тишины воцарился среди шумного базара. Настороженно поглядывая по сторонам, полицейский подошел к лежащему на мостовой Этьену и пнул его под ребра. Молодой человек застонал и после второго удара перекатился на спину, судорожно вдыхая воздух. Толпа заволновалась, но вид вооруженных полицейских заставил ее опять замолчать. Подоспевший второй полицейский рывком поднял Этьена на ноги, угрожающе пробурчав:
- Ну вот ты и попался, неуловимый Этьен!
- Помилуйте, начальник, - заныл молодой человек с таким овернским акцентом, что Луиза с трудом разобрала его слова, - какой Этьен? Меня зовут Морис, вашбродь, я из…
--- Заткнись, - главный полицейский с размаху ударил его кулаком в лицо. Этьен закашлялся и выплюнул кровь и выбитый зуб. Толпа опять загудела, и стало ясно, что дело может дойти до схватки. У полицейских были шпаги и пистолеты, но народа было гораздо больше, чем их противников, и исход стычки предугадать было весьма сложно. Главный полицейский занервничал, явно не зная, что делать, когда Гонтран Марси, которого Луиза до того не видела, подошел к начальнику и сказал внешне почтительным, но совершенно равнодушным голосом:
- Мы не можем знать, Этьен ли этот человек, пока не отыщем доказательств. Его, - он кивнул в сторону молодого человека, - необходимо обыскать, и если ничего не найдем, то лучше отпустить этого парня.
- Да он уже небось избавился от бумажек, - проворчал главный, - здесь у него куча сообщников. Надо отвести его в Шатле, а завтра вздернуть…
Видимо, взгляд Гонтрана заставил его переменить свое решение, потому что он махнул рукой и сухо велел обыскать Этьена.
Чем все это закончилось, Луиза не увидела, так как мать с силой потянула ее за руку и вытащила из толпы. Бродя по рынку почти час, они не разговаривали, и лишь почти на пороге дома мать угрюмо сказала:
- Вот видишь, до чего догулялись? Поменьше надо встревать в такие дела. Зачем ты подняла сумку с памфлетами этого писаки? Твоя глупость могла бы стоить нам свободы, а ты себе и представить не можешь, что такое оказаться в тюрьме.
«Может быть, и знаю», - подумала Луиза, но кивнула, соглашаясь с матерью.
Пьяницы опять подбежали к Аньес и девушке, клянча мелочь на стаканчик, и Луиза совсем забыла о памфлетах и памфлетисте.
Лишь вечером, расчесывая волосы, девушка решила разобрать свою корзину и, наткнувшись на холщовую сумку, сначала не поняла, что это такое, затем, поколебавшись, вытащила один листок, серый, как старый пепел, и подошла к окну, чтобы прочитать написанное в меркнувшем красноватом свете заходящего солнца.
Пафмлет был написан рифмованной прозой, непристойно, местами даже гнусно, но так искусно, что невольно прочитанное западало в голову. Лишь дочитав последнюю строчку, Луиза опустила руку с зажатым в ней листком и задумалась. Несмотря на площадные выражения и чрезмерную упрощенность действия было ясно, что памфлет написан человеком, близко знакомым с придворными нравами: о том же сплетничали заходившие в «Верхового кабана» знатные сеньоры и их слуги. Да, этот Этьен опасен для власть имущих, которых слово «правда» страшнее, чем ладан для черта.
Луизе стало жарко, и она распахнула ставни, жадно вдыхая пусть и не слишком благовонный, но прохладный воздух.
Интересно, чем все это закончилось? Отпустили ли памфлетиста? Конечно, отпустили, в ином случае шестерых, пусть и вооруженных, фараонов просто раздавили бы, как мух. И мама еще хочет, чтобы она вышла замуж за Гонтрана Марси! Луиза невесело рассмеялась. За этого негодяя, мерзавца она не выйдет замуж даже под угрозой смерти. Этот тип коварен как змея и хитер как лис, и от него стоит держаться подальше, Робер правильно говорит. Если Марси узнает, что это она спрятала памфлеты, то без всяких колебаний сгноит ее в тюрьме, как и обещал. Кстати, что делать с памфлетами? Сжечь? Утопить? Или оставить? Утро вечера мудренее…
Луизе стало холодно, и она закрыла окно, но перед этим все же высунулась в него, желая посмотреть, не появится ли из-за угла фигура в сером плаще, затем накинула крючок и залезла в согретую горячим кирпичом постель. Устроившись поудобнее, она какое-то время думала о событиях прошедшего дня и уснула, решив для себя, что жизнь весьма неплохая штука, не обращая внимания на топот и крики, доносившиеся с улицы и из таверны.
Выплывшая луна пробралась сквозь щели в ставнях и осветила бледное лицо спящей девушки так, что в тени остались лоб и глаза. Казалось, что кто-то, возможно, судьба, спрятала свежее личико Луизы в полумаску.
Ночь, похожая на все ночи до нее, царила над Парижем. Храпели почтенные обыватели, предавались амурным утехам придворные, в очередной раз сдвигали стаканы выпивохи, закутанные в темные плащи люди сбрасывали труп в Сену, и никому даже в голову не приходило, что в эту обычную ночь незаметно сдвинулись, изменились судьбы нескольких людей, спокойно или тревожно проводивших эту ночь в столице.
[Сама себе Дюма]
Пролог
В середине XVII века весь Париж был заинтригован таинственной куртизанкой Черный Бархат. Никто не знал, кто она, сколько ей лет, даже лица ее, вечно затянутого черной бархатной маской, никто не видел. Она появлялась с одинаковой легкостью в роскошных залах Версаля и в самых грязных притонах Парижа, ей целовал руку сам Король-Солнце Людовик XIV, и в то же время обитатели столичных трущоб могли побиться об заклад, что в юности она разносила напитки в борделе. Болтали, будто Черный Бархат - побочная сестра короля, дочь королевы Анны и кардинала Мазарини, что она беглая испанская монахиня, приговоренная к смерти, даже что она - привидение, дух проклятой ведьмы. Но как бы там ни было, эта молчаливая, вечно одетая в черное женщина привлекала всеобщее внимание, лишь стоило ей появиться на людях.
Была ли она молодой или старой, красивой или безобразной, но сотни мужчин мечтали провести ночвь с ней. И многим это удавалось, но немало из этих счастливчиков вскоре погибало при загадочных обстоятельствах. В Париже уже начали говорить, что вскоре Людовик XIV будет вынужден начать процесс Черный Бархат по обвинению в колдовстве, но настал 1678 год - год знаменитого «Дела о ядах», дела маркизы де Монтеспан, любовницы короля, задумавшей, как говорили, либо погубить Людовика, либо опоить приворотным зельем и заставить жениться на себе, - и таинственная куртизанка исчезла. Навсегда.
Много лет спустя граф Шарль де Модести-Рино, внук одного из погибших любовников Черный Бархат, приехал в маленький английский городок Типпон-на-Арсане. Дело было в 1741 году, когда король Людовик XV уже начал свою охоту за красивыми девушками, и граф надеялся, что если привезет какую-нибудь смазливую девчушку, то сможет добиться возврата своего замка Модести, проданного еще дедом.
Дождливая ночь застала его в дороге, и графу пришлось попросить приюта в доме местного разорившегося помещика и его сестры, слепой старой девы. Их развалившийся домишко был так мал, что графу де Модести пришлось разместиться на чердаке, где он и обнаружил изъеденную крысами черную маску. Граф считал себя знатоком родословной своей семьи, и ему хватило одного взгляда, чтобы понять, что это была та самая маска, которую носила Черный Бархат. На следующее утро граф попробовал расспросить своих хозяев о находке, но те и сами ничего о ней не знали.
Спустя пять дней граф уедет из Англии на родину, где его будут ждать немилость короля и ссылка, но во всех скитаниях его будет сопровождать маска Черный Бархат.
Бесконечные переезды из жаркой Испании в холодную Бретань, из суровой Оверни в болотистый Пуату окончательно подорвали здоровье де Модести-Рино. В 1749 году он скончается от лихорадки, перед смертью сказав сыну: «А ведь я был близко к разгадке, кто такая Черный Бархат, совсем близко… еще бы чуть-чуть, и…»
Его сын, Жан-Антуан, также заинтересовался черной маской, разыскал в Париже девяностолетнего пьяницу, когда-то знавшего Черный Бархат, съездил в Англию и, кажется, раскрыл тайну загадочной куртизанки. На свою беду, граф был нищим и страстным картежником, и его друзья, знавшие о поисках графа и считавшие это милым чудачеством, поставили на кон против ста тысяч ливров согласие графа, что он никогда не расскажет о личности Черной Бархат. Жан-Антуан де Модести-Рино согласился - и проиграл, и до самой своей смерти от раны, полученной на дуэли в 1781 году, никому ничего не сказал. Дочь его вскоре ушла в монастырь, а племянник обменял черную маску на борзую собаку. В 1789 году взбунтовавшиеся крестьяне подожгли замок нового владельца маски, и она сгорела, пережив всех своих хозяев.
Так кто же была Черный Бархат? Старый граф сказал, что близко подобрался к разгадке. Он был прав, но, пожалуй, хорошо, что он не дожил до нее: разгадка не понравилась бы ему, слишком уж была проста.
Глава 1
Улица Всех Скромных Благ находилась неподалеку от тюрьмы Шатле и была узкой и длинной, как кишка. Несмотря на непролазную грязь, царившую здесь в любое время года, улица была чрезвычайно оживлена и могла похвастаться огромным количеством харчевен, гостиниц и кабаков. В глазах пестрило от всевозможных «Синих решеток», «Кошек и петухов», «Полных кружек» и «Пьяных раков».
На перекрестке с улицей Вале де Мизер, на левой стороне, можно было видеть сначала обугленные руины недавно сгоревшего дома, затем неуклюжее каменное здание, чем-то похожее на базилику и служащее приютом семьям мелких чиновников, и, наконец, своеобразное здание таверны «Верховой кабан».
Когда-то это было простое приземистое здание, к которому затем пристроили подстроили одноэтажную, но высокую дощатую башню, потемневшую от времени и дождей. В каждой стене башни были вырезаны по два окна с покосившимися ставнями. Над главным входом покачивался немалых размеров деревянный кабан, накрытый настоящим, некогда богато украшенным, седлом, мечтою всех окрестных мальчишек, которое Арман Тескье, хозяин «Верхового кабана», нашел в канаве в день своего приезда в Париж. Слева от двери был натянут вылинявший, во многих местах порвавшийся навес, летом предоставлявший весьма ненадежную защиту от солнца, а в остальные времена года служивший укрытием для многочисленных пьянчужек, коротавших время, когда какая-нибудь добрая душа, клиент или хозяин, угостит их стаканчиком вина.
В то раннее осеннее утро четверо самых стойких пьянчуг сжимались и клацали зубами, с нетерпением дворовых собак глядя пока еще закрытые двери «Верхового кабана», дожидаясь, когда таверна откроется. Наконец дверь стукнула, и на низкое крыльцо вышла девушка, чтобы выплеснуть помои из ведра прямо на мостовую. Пьяницы, сразу оживившись, бросились к ней.
- О, божественная Луизон, смилуйся над нами!
- Выслушай несчастных!
- Прояви к нам доброту, Луизон!
- Я же просила вас не называть меня «Луизон»! - вспыхнула девушка и сердитым жестом опрокинула ведро, едва не забрызгав пьяниц помоями, на что они, впрочем, никакого внимания не обратили.
Девушка была хороша красотой свеженькой парижаночки, но во всем ее облике сказывалось полное отсутствие вкуса. Чудесные рыжевато-золотистые волосы были забраны под простонародный чепец, причем так небрежно, что две или три выпавших пряди делали ее похожей на цыганку, мешковатая одежда скрывала точеную фигурку, а хмурая гримаса портила ее миленькое личико.
- Ну что вам надо, попрошайки!
Вопли и стенания поднялись с новой силой:
- Мы умираем от жажды!
- Горла наши пересохли и алчут благословенной влаги!
- Не будь жестока, юная Луиза!
- Вынеси нам винца, хоть самого кислого!
- Ну вот еще! Не далее как вчера я вам вынесла кувшинчик, так вы настолько напились, что даже захрапели у порога, отпугнув своим видом какого-то важного сеньора, и мы лишились богатенького клиента! - сердито сказала Луиза и захлопнула за собой дверь, разом отрезав жалобные вопли и проклятия пьянчужек.
- Чтоб их всех от пьянства разорвало, - пробурчала она напоследок.
Ставни еще не открывали, и в обширном зале было сумрачно. Темноту чуть рассеивали угли, потрескивающие в большом камине, по обеим сторонам от которого шеренгами стояли бутылки, прикрывая собой, как и связки лука, многочисленные трещины на беленых стенах. В зале мать Луизы, матушка Аньес, внушительных размеров пожилая дама, и ее невестка, худенькая чернобровая Жозефина, протирали столы, готовя заведение к открытию. Луиза пошла вдоль стены, со стуком открывая ставни и грозя кулачком живо появившимся в окнах испитым лицам пьяниц.
- А ну-ка переоденься в новое платье и марш на улицу привлекать клиентов! - пробурчала Аньес, пытаясь отскоблить от стола винное пятно.
- Вот еще! - фыркнула Луиза, открывая последнее окно. - Только мне этого еще не хватало! Там же эти нахальные пьяницы!
- Когда твой отец только купил эту таверну, я не стыдилась стоять в лучшем наряде на пороге и улыбками приглашала клиентов выпить стаканчик в нашем заведении! - загремела Аньес, растирая мясистыми руками затекшую поясницу. - И нашу таверну стали посещать знатные сеньоры! А ты, молоденькая и хорошенькая, стыдишься покрасоваться в новом платье у двери, чтобы привлечь несколько золотых в кошелек отца!
- И правда, что это за фокусы! - загремел Арман Тескье, расставляя на стойке битые, щербатые кружки. - Переодевайся и иди на улицу!
Тихая и до этого молчавшая Жозефина неожиданно сказала, робко улыбаясь:
- Сестрица, быть может, ты покормишь нашу собаку? Я понимаю, что обычно делаю это сама, но сегодня у меня столько дел…
- Кормить собаку в новом платье, да? - огрызнулась Луиза, но Жозефина уже достала миску с костями, и девушке ничего не оставалось, как взять ее. - Но переодеваться я не собираюсь!
- Ну ладно, ладно, и так сойдешь, - миролюбиво сказала мать. - Только дай я на тебе платье поправлю…
Не успела Луиза оглянуться, как Аньес уже оказалась около нее, молниеносно заправила ей волосы под чепец, одернула юбку, подтянула поясок - и девушка стала привлекательней даже в своей более чем скромной одежде.
- Ну вот, - удовлетворенно сказала мать и отступила на шаг назад, чтобы полюбоваться дочерью. - Теперь ты выглядишь точь-в-точь, как я в молодости…
- А мне ты всегда говорила, что я похожа на отца! - съязвила Луиза и хотела уже идти к двери, но мать задержала ее, задумчиво сказав:
- Да и на меня тоже: когда-то и я была высокой и худенькой, как ты… Как время течет!
- Какие наши годы! - весело отозвался Арман и, похлопав жену по заду, обернулся к дочери.
Внешность у него весьма комичная: четыре подбородка, заросших редкой колючей щетиной, закрывали на удивление тонкую шею, похожую на цыплячью косточку, не сочетаясь с большой круглой головой и могучим торсом.
- Ну, иди и покорми собачку получше!
Луиза мрачно кивнула и вышла на крыльцо, где ее встретил дружный хохот собравшихся пьянчужек. Не обращая внимания на их непристойные шутки, девушка постучала по крыльцу, и наружу из тесного узкого погребка выбрался огромный лохматый пес, радостно завилявший хвостом при виде костей.
Какое-то время она кормила собаку, изредка улыбаясь и перешучиваясь с прохожими, немало из которых решили позавтракать в «Верховом кабане», затем, заметив в конце улицы знакомую фигуру в сером плаще, сжалась и, замолчав, наклонилась поближе к собаке, будто надеясь спрятаться за ней.
Привлеченная слишком громким хохотом пьянчуг, мешавших посетителям, Аньес подошла было к двери, чтобы разобраться с ними, но тоже замерла. Тем временем человек в сером плаще поравнялся с девушкой, остановился и, слегка прикоснувшись к своей потрепанной шляпе, сказал:
- Доброе утро, мадемуазель.
- Доброе утро, господин Марси, - торопливо ответила Луиза, упорно не оборачиваясь, хотя миска была уже пуста.
Не только девушка, но даже обычно неугомонные пьянчужки притихли и опасливо отодвинулись, хотя ничего опасного или угрожающего в облике этого человека не было. Возраст - около тридцати, внешность самая обыкновенная, даже невзрачная, единственное привлекательное - и отталкивающее - в его лице лишь глаза, огромные, карие, бархатные, но странно неподвижный, рыбий взгляд. Он слегка улыбнулся, сверкнув крепкими белыми зубами:
- Чем же вы заняты?
- Кормлю собаку, месье, - ее так и подмывало ответить: «А вы что, не видите?», но Луиза сдержалась и поспешно и совсем некстати сказала: - До свидания.
Луиза прямо спиной почувствовала, что его глаза сверлят ей спину, и без труда различила иронию в его голосе:
- Ну что ж, до свидания, мадемуазель.
Луиза подождала для верности, пока он скроется за поворотом, затем поднялась на ослабевшие ноги, облегченно выдохнула, затем запрыгнула за порог и пробежала наполненный зал, ловко уворачиваясь от наглых рук клиентов, и в кухне опустила горящее лицо в бочку с водой, еще раз возблагодарив господа за то, что он не дал больше времени для беседы с этим человеком.
- Не понимаю, почему ты так дичишься Гонтрана Марси, - так неожиданно сказала мать за ее спиной, что девушка даже вздрогнула. - Ты ему явно нравишься, и сделай ты усилие над собой, могла бы стать, пожалуй, даже его женой!
- Мама! - Луиза с видом мученицы медленно повернулась к матери и отвела рукой мокрые волосы со лба. - Только не с ним, мама, только не с ним! Лучше я в монастырь уйду!
- Да, это правда, мамаша, - поддержал девушку повар Робер, ловко ощипывая костлявыми пальцами курицу. - Папаше Тескье лучше не иметь в зятьях фараона: соседи сразу решат, что он доносчик.
- Только твоего мнения не спросили, - буркнула Аньес, но, посмотрев на дочь, решила сменить тактику.
- Ну почему ты его боишься? - вкрадчиво начала она. - Да, он полицейский, ну и что же? У него нет ни рогов, ни хвоста…
- Это еще проверить надо! - опять вставил реплику Робер, но Аньес решила не отвлекаться по пустякам.
- Даже когда ты была маленькой - а ты была жуткой трусихой, вспомни! - я никогда не замечала, чтобы ты так пугалась его появления. А сейчас? Ты так груба с ним…
- Нормальный человек не будет без крайней необходимости говорить с фараоном, - хмыкнул Робер.
- Кроме того, я знала отца Гонтрана, и могу уверить, что сын такого человека просто не может быть плохим! Он был святым! Я как сейчас помню согнутую фигуру старика Марси за крайним столиком - в те времена он частенько захаживал к нам. Ему было нелегко после смерти жены, и я не осуждала, когда он женился второй раз… Такой скромный, ученый - вечно с книгами, как наш Профессор…
- О, кстати о Профессоре, - Луиза обрадовалась поводу улизнуть. - Я пойду поищу его!
- Куда с мокрыми волосами? - закричала было Аньес, но Луиза уже скрылась за дверью, напоследок отозвавшись:
- По дороге высохнут!
- Тьфу! - плюнула в сердцах Аньес и, уперев руки в боки, с грозным видом воззрилась на Робера, который, разведя руками, заметил:
- Что поделаешь, мамаша! Сын за отца не отвечает!
- Иди отсюда! - рявнула на него Аньес.
Глава 2
Прохладный ветер в самом деле быстро высушил волосы Луизы, и, наспех расчесав их пальцами, девушка направилась к кабаку «Золотые рожки», где любил проводить утра Профессор, но до того, как она дошла до кабака, ее окликнул стоявший на входе в мясную лавку молодой человек, и Луиза неохотно остановилась.
- А, это ты, Флип.
Флипу было лет двадцать, но его грубое крестьянское лицо, казалось, принадлежало зрелому мужчине. Темные волосы спадали на ворот простой, но чистой рубашки. Отец Флипа был состоятельным мясником, а мать играла далеко не последнюю роль в гильдии цветочниц.
*************************************************************************************
*************************************************************************************
*************************************************************************************
Глава 3
Торговля на Новом мосту была в самом разгаре. Нищие и грязные оборванные дети шастали у прохожих под ногами, жонглеры и глотатели огня удивляли публику своим искусством, торговки рыбой и пирожками совали свой товар прямо под нос покупателям, сотни уличных зазывал надрывали глотки. В толпе шныряли подозрительные субъекты с подбитыми глазами, затевая потасовки в толпе и ловко избавляя от кошельков растяп. Аромат цветов смешивался с запахом пережаренных пирогов, навоза и подозрительных снадобий, поднимался в небо и дрожал в горячем воздухе необычно жаркого для осени дня.
Мамаша Аньес, облаченная в цветастое платье и накрахмаленный чепец, продвигалась через толпу подобно ледоколу, расталкивая прохожих огромной корзиной, в которой легко поместился бы молодой бычок. За ней еле поспевала Луиза, одетая так же, но с более маленькой корзиной. Из-под жесткого края чепца по-прежнему выбивались шаловливые золотистые пряди, а веселые глаза восемнадцатилетней девушки с с живейшим любопытством смотрели на происходящее.
Вот торговец фальшивыми драгоценностями жестом фокусника вывалил на прилавок сверкающие браслеты и ожерелья, и, заглядевшись на украшения, Луиза едва не упустила мать из вида, бросилась за ней и столкнулась с дородной крестьянкой, торговавшей поросятами, на нее наскочил мальчишка-оборванец, продававший уличные стишки, и маленькие розовые хрюшки с визгом вывалились из плетеной клетушки и посыпались в толпу, которая с хохотом принялась ловить их.
Прежде чем крестьянка обрушилась на Луизу, подоспевшая Аньес схватила дочь за руку и потащила подальше от разъяренной торговки. Остановились они только у лотка разносчика, продававшего сладкие пирожки. Охая, мамаша Аньес вытащила из кошелька сорок су и купила две яблочные оладьи. Проголодавшаяся и порядком перепачкавшаяся во время ловли поросят, Луиза охотно протянула руку за лакомством и, впившись в оладью зубами, принялась осматриваться.
Слева от них столпилась довольно большая группа народа, из которой то и дело доносились смешки. Переглянувшись, мать и дочь протолкались поближе к рассказчику, словами которого, очевидно, и были вызваны слегка испуганные ухмылки слушателей.
У лавки торговца рыбой была вкопана в грязь бочка, на которой восседал сейчас молодой человек. В его волосах запуталась солома, рубашка была серой от пыли, а башмаки его просили каши, но глаза его были веселыми, а звонкий красивый голос заставлял забыть об его невзрачном виде. Вряд ли этот человек был больше чем на год старше Луизы. Он разглагольствовал, пересыпая свою речь словечками из парижского жаргона:
- Вот вы думаете, легка жизнь короля? Да ни черта подобного! Вот представьте себе: встает король утром с кровати, целует королеву, целует дофина и спешит к тощей и слезливой Лавальер, целует ее, целует ее детей, но тут необходимо бежать уже к мадам де Монтеспан и ее королевским деткам! Тяжело, верно? - В толпе раздались смешки и подтверждения. - Но это еще не все: ведь по дороге к красотке Атенаис ему приходится пробираться через комнату ее фрейлин, которым король должен показать свою любовь к народу… Верно? - Кто-то, сально захихикав, попросил рассказать об этом подробнее. - А, это ты, хромой Пепо? Хочешь узнать побольше? Спроси об этом у своей жены, которую просвятил на этот счет красавчик мушкетер - все дамы утверждают, что в этом месте он точная копия короля! Ну что, продолжим? Через полтора часа король выходит, пошатываясь, - что поделаешь, ведь она горяча! - из спальни Монтеспан, опираясь на своих незаменимых помощников. Ему робко сообщают, что пора приниматься за государственные дела, и король, на ходу подтягивая штаны, торжественно отправляется в кабинет, где, нахмурив брови, садится за стол и, царственно неподвижный, слушает своего секретаря о положении в стране. И вот его брови сдвигаются все больше и больше, он привстает, бьет кулаком по столу и гневно смотрит на секретаря, который от страха, как и положено в таких случаях, падает в обморок. Его выносят, а другой секретарь, хлопнувшись лбом о пол так, что дворец вздрагивает, смиренно выслушивает гневную тираду владыки… - Две подружки-белошвейки во втором ряду даже ахнули и перестали грызть яблоки. - Что, вам жаль секретаря, девушки? Не беспокойтесь, ему за это хорошо платят, к тому же его безмозглую пустую голову совсем легко склеить! Король в гневе ходит по кабинету: как народ осмелился жить лучше - теперь крестьяне смеют есть вместе со свиньями, отбирая у благородных животных их корм, а горожане делят корку хлеба не на семерых, а на четверых! Да как же это возможно! Скоро эти нахалы будут жить лучше короля!
- Пойдем отсюда, - наклонившись к дочери, прошептала Аньес. - Скоро здесь станет жарковато.
- Мама, ну давай еще постоим минуточку, ведь интересно, - умоляюще прошептала Луиза, ловя каждое, пусть и непристойное, но верное слово молодого человека.
Вздохнув, мамаша Аньес осталась, бросая беспокойные взгляды по сторонам.
- А они еще смеют подавать прошения и говорят о своей бедности! Король возмущен. Гнать этих вшивых мужиков!..
Неожиданно в толпе началось движение: с десяток полицейских грубо расчищали себе путь. Кто-то отчаянно завопил:
- Сматывайся, Этьен, фараоны!
Затем раздался звук удара, ругательство и стон. Этьен живо вскочил на ноги, выудил из-за бочки холщовую сумку, вытащил стопку бумажек с памфлетами, кинул их в толпу с криком «Держите!» и бросился было бежать, но какой-то тип подставил ему ножку, Этьен упал, его сумка отлетела прямо к ногам Луизы. Хотя сразу же дюжина рук схватила предателя и потащила его подальше, но полицейский был уже близко, а Этьен, очевидно, вывихнувший ногу, не мог подняться даже с помощью.
Сама не понимая, что делает, Луиза схватила сумку и спрятала ее в корзину почти в ту самую минуту, как полиция наконец расчистила себе путь.
Тягостный островок тишины воцарился среди шумного базара. Настороженно поглядывая по сторонам, полицейский подошел к лежащему на мостовой Этьену и пнул его под ребра. Молодой человек застонал и после второго удара перекатился на спину, судорожно вдыхая воздух. Толпа заволновалась, но вид вооруженных полицейских заставил ее опять замолчать. Подоспевший второй полицейский рывком поднял Этьена на ноги, угрожающе пробурчав:
- Ну вот ты и попался, неуловимый Этьен!
- Помилуйте, начальник, - заныл молодой человек с таким овернским акцентом, что Луиза с трудом разобрала его слова, - какой Этьен? Меня зовут Морис, вашбродь, я из…
--- Заткнись, - главный полицейский с размаху ударил его кулаком в лицо. Этьен закашлялся и выплюнул кровь и выбитый зуб. Толпа опять загудела, и стало ясно, что дело может дойти до схватки. У полицейских были шпаги и пистолеты, но народа было гораздо больше, чем их противников, и исход стычки предугадать было весьма сложно. Главный полицейский занервничал, явно не зная, что делать, когда Гонтран Марси, которого Луиза до того не видела, подошел к начальнику и сказал внешне почтительным, но совершенно равнодушным голосом:
- Мы не можем знать, Этьен ли этот человек, пока не отыщем доказательств. Его, - он кивнул в сторону молодого человека, - необходимо обыскать, и если ничего не найдем, то лучше отпустить этого парня.
- Да он уже небось избавился от бумажек, - проворчал главный, - здесь у него куча сообщников. Надо отвести его в Шатле, а завтра вздернуть…
Видимо, взгляд Гонтрана заставил его переменить свое решение, потому что он махнул рукой и сухо велел обыскать Этьена.
Чем все это закончилось, Луиза не увидела, так как мать с силой потянула ее за руку и вытащила из толпы. Бродя по рынку почти час, они не разговаривали, и лишь почти на пороге дома мать угрюмо сказала:
- Вот видишь, до чего догулялись? Поменьше надо встревать в такие дела. Зачем ты подняла сумку с памфлетами этого писаки? Твоя глупость могла бы стоить нам свободы, а ты себе и представить не можешь, что такое оказаться в тюрьме.
«Может быть, и знаю», - подумала Луиза, но кивнула, соглашаясь с матерью.
Пьяницы опять подбежали к Аньес и девушке, клянча мелочь на стаканчик, и Луиза совсем забыла о памфлетах и памфлетисте.
Лишь вечером, расчесывая волосы, девушка решила разобрать свою корзину и, наткнувшись на холщовую сумку, сначала не поняла, что это такое, затем, поколебавшись, вытащила один листок, серый, как старый пепел, и подошла к окну, чтобы прочитать написанное в меркнувшем красноватом свете заходящего солнца.
Пафмлет был написан рифмованной прозой, непристойно, местами даже гнусно, но так искусно, что невольно прочитанное западало в голову. Лишь дочитав последнюю строчку, Луиза опустила руку с зажатым в ней листком и задумалась. Несмотря на площадные выражения и чрезмерную упрощенность действия было ясно, что памфлет написан человеком, близко знакомым с придворными нравами: о том же сплетничали заходившие в «Верхового кабана» знатные сеньоры и их слуги. Да, этот Этьен опасен для власть имущих, которых слово «правда» страшнее, чем ладан для черта.
Луизе стало жарко, и она распахнула ставни, жадно вдыхая пусть и не слишком благовонный, но прохладный воздух.
Интересно, чем все это закончилось? Отпустили ли памфлетиста? Конечно, отпустили, в ином случае шестерых, пусть и вооруженных, фараонов просто раздавили бы, как мух. И мама еще хочет, чтобы она вышла замуж за Гонтрана Марси! Луиза невесело рассмеялась. За этого негодяя, мерзавца она не выйдет замуж даже под угрозой смерти. Этот тип коварен как змея и хитер как лис, и от него стоит держаться подальше, Робер правильно говорит. Если Марси узнает, что это она спрятала памфлеты, то без всяких колебаний сгноит ее в тюрьме, как и обещал. Кстати, что делать с памфлетами? Сжечь? Утопить? Или оставить? Утро вечера мудренее…
Луизе стало холодно, и она закрыла окно, но перед этим все же высунулась в него, желая посмотреть, не появится ли из-за угла фигура в сером плаще, затем накинула крючок и залезла в согретую горячим кирпичом постель. Устроившись поудобнее, она какое-то время думала о событиях прошедшего дня и уснула, решив для себя, что жизнь весьма неплохая штука, не обращая внимания на топот и крики, доносившиеся с улицы и из таверны.
Выплывшая луна пробралась сквозь щели в ставнях и осветила бледное лицо спящей девушки так, что в тени остались лоб и глаза. Казалось, что кто-то, возможно, судьба, спрятала свежее личико Луизы в полумаску.
Ночь, похожая на все ночи до нее, царила над Парижем. Храпели почтенные обыватели, предавались амурным утехам придворные, в очередной раз сдвигали стаканы выпивохи, закутанные в темные плащи люди сбрасывали труп в Сену, и никому даже в голову не приходило, что в эту обычную ночь незаметно сдвинулись, изменились судьбы нескольких людей, спокойно или тревожно проводивших эту ночь в столице.