Иоганн Баптист Крамер
Сегодня исполняется 150 лет со дня смерти пианиста и композитора Иоганна Баптиста Крамера (24.2.1771 - 16.4.1858), и грех было бы в такой день не вспомнить о нем..
Крамер интересен тем, что относится к той первой кагорте не клависинистов, а именно пианистов уже, которые, приняв эстафету от великих предшественников своих, проложивших путь к фортепиано - Гайдна, Моцарта, Клементи, Кожелуха, сыновей Баха, Шрётера и многих других, вместе с Бетховеном, Гуммелем, Филдом, Штейбельтом, Дусиком, Калькбреннером, Вебером.. кинулись в эту неизведанную и такую волшебно-заманчивую пучину возможностей нового инструмента, который и сам в это время еще ощупью продолжал усовершенствоваться..
Именно они, первые вырабатывали приемы фортепианной игры, исследовали возможности извлечения из инструмента невиданной дотоле палитры звукокрасок, перекладывали для исполнения на нем симфоническую и оперную музыку, заставляя его струны звучать то как оркестр, то как нежнейший человеческий голос.. Они же первыми писали и инструктивные пьесы, для отработки учениками найденных ими приемов фортепианной игры, бытующие и до сих пор в обучающем процессе под наименованием этюдов..
Да, не все они были гениями бетховенского масштаба, но музыкантами были бесспорно прекрасными и каждый по своему был поэтом, оставившим немало страниц вдохновенной музыки.. И, во многом, на плечах именно таких вот незнаменитых своих предшественников возвысились в дальнейшем славные имена Шопена, Шумана, Мендельсона и далее по списку..
Но не только в неизведанные дали устремлялись наши романтики.., и предшественников своих они во многом чтили, и именно Крамер, Филд, Гесслер частенько играли в своих концертах музыку Скарлатти и, между прочим, Баха, которого стойкая легенда окрестила для того времени почему-то "забытым"..
Однако, вернемся к нашему герою.. И поскольку лучше, чем Гарольд Шонберг в своей прекрасной книге "Великие пианисты" мне трудно будет рассказать, то пусть это сделает он..:)..
Но прежде можно послушать немного музыки Крамера..
Вот, например, первая часть его 8-го фортепианного концерта d-moll, Op. 70 (пианист - Howard Shelley, дирижер -David Juritz)
Ну а теперь слово Шонбергу:
"Одним из основных соперников Дюссека после того, как Клементи оставил концертную деятельность, был ученик последнего, Иоганн Баптист Крамер. Рожденного в Германии в 1771 году «славного Джона», как впоследствии его называли поклонники-англичане, родители перевезли в Англию в возрасте одного года. (Любопытно, как Лондон вплоть до 1830-х годов привлекал к себе всех ведущих европейских пианистов: Клементи, Крамера, Гуммеля, Дюссека, Фильда, Штейбельта, Вёльфля, Калькбреннера. Все они на протяжении многих лет, время от времени работали здесь, иногда и одновременно.)
Крамер оказался самым «классическим» из всех классиков. Как и все великие пианисты, он был вундеркиндом, дебютировал в десятилетнем возрасте, два года занимался с Клементи и вскоре после этого начал свои европейские гастроли. Его репутация была грандиозна, но и преувеличена, ибо за свою долгую жизнь он не слишком часто появлялся на концертных подмостках, особенно на континенте. Но в своих редких гастрольных путешествиях он повсюду оставлял за собой благоговейных почитателей.
Если Дюссек пленял очарованием и зарождающимся романтизмом, то Крамер никогда не поступался строгостью своего классицизма. Чистота и точность его игры, ясность музыкального мышления - вот что производило впечатление. Бетховен, по словам его ученика Риса, называл Крамера единственным пианистом своего времени: «Все остальные ничего не стоят». Сильные слова в устах придирчивого Бетховена!
В свои лучшие годы Крамер был необыкновенно искусным пианистом. Он стремился к равному развитию обеих рук, выразительному туше и крайней степени legato. Техника мало значила для него, хотя он обладал ей в степени более чем достаточной для того, чтобы исполнять своих любимых композиторов - Моцарта и Баха. Крамер был одним из первых, кто более или менее постоянно представлял в своих программах не свою собственную, а чужую музыку. Сам он, конечно, много писал, и на его этюдах до сих пор учатся юные пианисты.
Спокойная манера игры Крамера поражала его коллег, и Мошелес неоднократно упоминал пальцы Крамера, «мягко скользящие от клавиши к клавише». Чарльз Сэлмен, ветеран среди английских пианистов, вспоминает, что Крамер, которого он видел в дни своей молодости, сидел почти неподвижно.
«Наблюдать за непринужденным изяществом, с каким двигались руки Крамера и сколь¬зили по клавишам его закругленные пальцы, доставляло наслаждение». А Мошелес сравнивал Моцарта в его исполнении с «веянием южного ветра».
Благодаря Мошелесу мы имеем яркое описание Крамера. Мошелес, как молодой лондонский виртуоз, имел много точек соприкосновения со своим старшим коллегой. «Крамер, - писал он, - чрезвычайно умен и интересен; он наделен острым сатирическим взглядом и не пропустит ни своих собственных, ни чужих слабостей... Он один из самых заядлых нюхальщиков табака. Хорошие хозяйки уверяют, что после каждого визита маэстро приходится подметать просыпанный табак; я же, как пианист, не могу простить ему того, что этим он портит свои аристократические, тонкие и длинные пальцы с ногтями красивой формы, а также нередко засоряет клавиатуру». Должно быть, Крамер потреблял табак в огромных количествах.
«Эти тонкие, прекрасной формы пальцы отлично приспособлены для игры legato, они незаметно скользят от одной клавиши к другой, избегая, насколько это возможно, октав и пассажей staccato. Крамер владеет столь певучим звуком, что Andante Моцарта он превращает почти в вокальную пьесу. Но я вынужден осудить ту свободу, с которой он вводит свои собственные, зачастую банальные, украшения». Последнее замечание Мошелеса касается старого вопроса о «вкусе». В то время, когда он слушал Крамера, представления «славного Джона» о мелизмах уже вышли из моды. На пороге была эпоха романтизма.
Крамер прожил достаточно долго, чтобы превратиться для романтиков в легенду, как если бы Падеревский все еще был среди нас и соглашался бы, время от времени, поиграть. Умер Крамер в 1858 году; молодежь взирала на него со смесью уважения и - как всякая молодежь - снисходительного любопытства. Они подсмеивались, хотя и вполне доброжелательно, над почтенным мастером.
Когда Лист в 1841 году был в Лондоне, он сыграл несколько дуэтов с Крамером. При этом Лист хорошо повеселился. Он назвал себя «ядовитым грибом» и очаровательно пошутил: «но рядом со мной было противоядие из молока».
После 1832 года Крамер покинул Лондон и переехал в Париж, где жил и преподавал; в дуэте с Листом он участвовал во время одного из своих посещений Лондона. В следующем году в Париже Крамера слушал Вильгельм фон Ленц, самоуверенный молодой человек, считавший себя пианистом. Ленц вспоминает, что слышал Крамера еще в 1829 году и был в восторге. В 1842 году он договорился о встрече с Крамером и с трепетом ожидал этого Беду Достопочтенного от музыки. В действительности он увидел консервативного старика, ворчащего на все окружающее. Ленц хотел обсуждать настоящее, Крамер хотел говорить о прошлом. После обеда Крамер сел за рояль и сыграл свои первые три этюда. Ленц пришел в ужас. «Это было сухо, деревянно, грубо, без малейшей певучести в третьем, ре-мажорном... Впечатление было в высшей степени тягостное. И это Крамер? Неужели великий человек прожил так долго только для того, чтобы безнадежно отстать от времени?» Но так оно и было.
Свои преклонные годы Крамер прожил, укрывшись в музыку Моцарта и Баха, демонстративно отстраняясь от молодых преобразователей фортепианной игры. Изредка какой-нибудь юноша вроде Ленца заговаривал с патриархом. Тогда старый музыкант начинал яростно нападать на современную школу: его раздражали бессмысленный бравур, громыхание, la haute gymnastique musicale, пo его выражению.
«Эта музыка слишком резка для моих бедных глаз, для моих старческих пальцев», говорил он. «Раньше игра на фортепиано была «умной» [fortbien], а теперь стала «шумной» [bienfort]»".
Крамер интересен тем, что относится к той первой кагорте не клависинистов, а именно пианистов уже, которые, приняв эстафету от великих предшественников своих, проложивших путь к фортепиано - Гайдна, Моцарта, Клементи, Кожелуха, сыновей Баха, Шрётера и многих других, вместе с Бетховеном, Гуммелем, Филдом, Штейбельтом, Дусиком, Калькбреннером, Вебером.. кинулись в эту неизведанную и такую волшебно-заманчивую пучину возможностей нового инструмента, который и сам в это время еще ощупью продолжал усовершенствоваться..
Именно они, первые вырабатывали приемы фортепианной игры, исследовали возможности извлечения из инструмента невиданной дотоле палитры звукокрасок, перекладывали для исполнения на нем симфоническую и оперную музыку, заставляя его струны звучать то как оркестр, то как нежнейший человеческий голос.. Они же первыми писали и инструктивные пьесы, для отработки учениками найденных ими приемов фортепианной игры, бытующие и до сих пор в обучающем процессе под наименованием этюдов..
Да, не все они были гениями бетховенского масштаба, но музыкантами были бесспорно прекрасными и каждый по своему был поэтом, оставившим немало страниц вдохновенной музыки.. И, во многом, на плечах именно таких вот незнаменитых своих предшественников возвысились в дальнейшем славные имена Шопена, Шумана, Мендельсона и далее по списку..
Но не только в неизведанные дали устремлялись наши романтики.., и предшественников своих они во многом чтили, и именно Крамер, Филд, Гесслер частенько играли в своих концертах музыку Скарлатти и, между прочим, Баха, которого стойкая легенда окрестила для того времени почему-то "забытым"..
Однако, вернемся к нашему герою.. И поскольку лучше, чем Гарольд Шонберг в своей прекрасной книге "Великие пианисты" мне трудно будет рассказать, то пусть это сделает он..:)..
Но прежде можно послушать немного музыки Крамера..
Вот, например, первая часть его 8-го фортепианного концерта d-moll, Op. 70 (пианист - Howard Shelley, дирижер -David Juritz)
Ну а теперь слово Шонбергу:
"Одним из основных соперников Дюссека после того, как Клементи оставил концертную деятельность, был ученик последнего, Иоганн Баптист Крамер. Рожденного в Германии в 1771 году «славного Джона», как впоследствии его называли поклонники-англичане, родители перевезли в Англию в возрасте одного года. (Любопытно, как Лондон вплоть до 1830-х годов привлекал к себе всех ведущих европейских пианистов: Клементи, Крамера, Гуммеля, Дюссека, Фильда, Штейбельта, Вёльфля, Калькбреннера. Все они на протяжении многих лет, время от времени работали здесь, иногда и одновременно.)
Крамер оказался самым «классическим» из всех классиков. Как и все великие пианисты, он был вундеркиндом, дебютировал в десятилетнем возрасте, два года занимался с Клементи и вскоре после этого начал свои европейские гастроли. Его репутация была грандиозна, но и преувеличена, ибо за свою долгую жизнь он не слишком часто появлялся на концертных подмостках, особенно на континенте. Но в своих редких гастрольных путешествиях он повсюду оставлял за собой благоговейных почитателей.
Если Дюссек пленял очарованием и зарождающимся романтизмом, то Крамер никогда не поступался строгостью своего классицизма. Чистота и точность его игры, ясность музыкального мышления - вот что производило впечатление. Бетховен, по словам его ученика Риса, называл Крамера единственным пианистом своего времени: «Все остальные ничего не стоят». Сильные слова в устах придирчивого Бетховена!
В свои лучшие годы Крамер был необыкновенно искусным пианистом. Он стремился к равному развитию обеих рук, выразительному туше и крайней степени legato. Техника мало значила для него, хотя он обладал ей в степени более чем достаточной для того, чтобы исполнять своих любимых композиторов - Моцарта и Баха. Крамер был одним из первых, кто более или менее постоянно представлял в своих программах не свою собственную, а чужую музыку. Сам он, конечно, много писал, и на его этюдах до сих пор учатся юные пианисты.
Спокойная манера игры Крамера поражала его коллег, и Мошелес неоднократно упоминал пальцы Крамера, «мягко скользящие от клавиши к клавише». Чарльз Сэлмен, ветеран среди английских пианистов, вспоминает, что Крамер, которого он видел в дни своей молодости, сидел почти неподвижно.
«Наблюдать за непринужденным изяществом, с каким двигались руки Крамера и сколь¬зили по клавишам его закругленные пальцы, доставляло наслаждение». А Мошелес сравнивал Моцарта в его исполнении с «веянием южного ветра».
Благодаря Мошелесу мы имеем яркое описание Крамера. Мошелес, как молодой лондонский виртуоз, имел много точек соприкосновения со своим старшим коллегой. «Крамер, - писал он, - чрезвычайно умен и интересен; он наделен острым сатирическим взглядом и не пропустит ни своих собственных, ни чужих слабостей... Он один из самых заядлых нюхальщиков табака. Хорошие хозяйки уверяют, что после каждого визита маэстро приходится подметать просыпанный табак; я же, как пианист, не могу простить ему того, что этим он портит свои аристократические, тонкие и длинные пальцы с ногтями красивой формы, а также нередко засоряет клавиатуру». Должно быть, Крамер потреблял табак в огромных количествах.
«Эти тонкие, прекрасной формы пальцы отлично приспособлены для игры legato, они незаметно скользят от одной клавиши к другой, избегая, насколько это возможно, октав и пассажей staccato. Крамер владеет столь певучим звуком, что Andante Моцарта он превращает почти в вокальную пьесу. Но я вынужден осудить ту свободу, с которой он вводит свои собственные, зачастую банальные, украшения». Последнее замечание Мошелеса касается старого вопроса о «вкусе». В то время, когда он слушал Крамера, представления «славного Джона» о мелизмах уже вышли из моды. На пороге была эпоха романтизма.
Крамер прожил достаточно долго, чтобы превратиться для романтиков в легенду, как если бы Падеревский все еще был среди нас и соглашался бы, время от времени, поиграть. Умер Крамер в 1858 году; молодежь взирала на него со смесью уважения и - как всякая молодежь - снисходительного любопытства. Они подсмеивались, хотя и вполне доброжелательно, над почтенным мастером.
Когда Лист в 1841 году был в Лондоне, он сыграл несколько дуэтов с Крамером. При этом Лист хорошо повеселился. Он назвал себя «ядовитым грибом» и очаровательно пошутил: «но рядом со мной было противоядие из молока».
После 1832 года Крамер покинул Лондон и переехал в Париж, где жил и преподавал; в дуэте с Листом он участвовал во время одного из своих посещений Лондона. В следующем году в Париже Крамера слушал Вильгельм фон Ленц, самоуверенный молодой человек, считавший себя пианистом. Ленц вспоминает, что слышал Крамера еще в 1829 году и был в восторге. В 1842 году он договорился о встрече с Крамером и с трепетом ожидал этого Беду Достопочтенного от музыки. В действительности он увидел консервативного старика, ворчащего на все окружающее. Ленц хотел обсуждать настоящее, Крамер хотел говорить о прошлом. После обеда Крамер сел за рояль и сыграл свои первые три этюда. Ленц пришел в ужас. «Это было сухо, деревянно, грубо, без малейшей певучести в третьем, ре-мажорном... Впечатление было в высшей степени тягостное. И это Крамер? Неужели великий человек прожил так долго только для того, чтобы безнадежно отстать от времени?» Но так оно и было.
Свои преклонные годы Крамер прожил, укрывшись в музыку Моцарта и Баха, демонстративно отстраняясь от молодых преобразователей фортепианной игры. Изредка какой-нибудь юноша вроде Ленца заговаривал с патриархом. Тогда старый музыкант начинал яростно нападать на современную школу: его раздражали бессмысленный бравур, громыхание, la haute gymnastique musicale, пo его выражению.
«Эта музыка слишком резка для моих бедных глаз, для моих старческих пальцев», говорил он. «Раньше игра на фортепиано была «умной» [fortbien], а теперь стала «шумной» [bienfort]»".