Побеленные стеночки
в постельках надпись "НОГИ"
мечты на переменочках -
когда ж придут их боги?..
ну, про ноги - эт я слегка маханул (привет Гайдаю!:)), но главное - дух!
а вобще-то я о музыке!!:)
Рахманинов, Метнер, Беклемишев, Корнилов, Гольденвейзер! - такие вот учителя музыки были у Елизаветинских институточек в 1903-04 учебном году!
(вычитано в адрес-календаре "Вся Москва на 1904 год")
Сплошь золотые медалисты московской консерватории!
И это не по предмету обязательному, а так, по занятиям "общекультурным", дополнительным, по которым в аттестате и оценки-то не выставлялось:
Можно представить, какое впечатление производили эти блестящие молодые люди в среде сугубо девической..:)
Александр Гольденвейзер (о котором речь подробнее ниже), вспоминал:
"В женских институтах в те времена довольно большую роль играло и носило серьёзный характер преподавание музыки. В значительной степени это происходило оттого, что все лучшие молодые музыканты сейчас же по окончании консерватории поступали в тот или иной институт преподавателями музыки, так как педагоги, по существовавшим тогда законам, освобождались от военной службы. Я хорошо знал постановку музыкального дела в трёх институтах: Николаевском, где я преподавал в течение многих лет, в Екатерининском и Елизаветинском. В Екатерининском я преподавал несколько лет, а Елизаветинском - год или два...
Екатерининский институт считался наиболее аристократическим из московских институтов. Там большей частью учились дети из богатых дворянских семей... Елизаветинский институт был учебным заведением несколько иного типа. Там состав учащихся был менее аристократичен, чем в Екатерининском. Если не ошибаюсь, в Елизаветинском институте учились девочки и из состоятельных купеческих семей; во всяком случае, того несколько чопорного тона, который был в Екатерининском институте, в нём не было...
В Екатерининском институте я с Рахманиновым встречался только на вечерах и экзаменах; в Елизаветинский в те дни, когда я там занимался, как раз приезжал и Рахманинов в качестве инспектора, и мы с ним довольно часто ездили вместе домой. Я жил в Борисоглебском переулке на Поварской, а он - на Воздвиженке. Мы брали вместе извозчика, ехали через Кремль и обыкновенно останавливались возле Чудова монастыря, где в стене было сделано окошечко, через которое монах продавал чудесные просвирки. Они делались различных величин; мы покупали самые большие. Были они белые, чудесно пропечённые и необыкновенно вкусные"...
Сергей Рахманинов и Иосиф Левин окнчили Московскую консерваторию в 1892 году.
Из Отчета Московского Отделения Императорского Русского Музыкального Общества, 1891-1892:
оба - с золотыми медалями!
Большой золотой медалью награждались блестяще закончившие консерваторию по двум специальностям, в том числе обязательно по свободному сочинению.
Скрябин, тут так же упомянутый, как это не покажется парадоксальным, окончил консерваторию только по классу фортепиано, хоть и обучался композиции вместе с Рахманиновым в классе Аренского.
Гольденвейзер, очень со Скрябиным друживший, в воспоминаниях о Рахманинове по этому поводу писал:
"Аренский, конечно, ценил дарование Скрябина, но он предъявлял к нему законное требование, чтобы он писал не только фортепианные сочинения, но также произведения оркестровые, вокальные, инструментальные и т. д. Скрябин, который в то время ничего, кроме как для фортепиано, писать не хотел (он к оркестру пришёл уже значительно позже), отказался выполнять эти требования учебного плана, и так как Аренский не мог на этом не настаивать, то Скрябин предпочёл бросить занятия в классе сочинения".
Потому и медаль у него только малая...
У Рахманинова же получилось и вовсе по-особенному..
Он занимался фортепиано в классе своего знаменитого двоюродного брата Александра Зилоти. Директором Московской консерватории был тогда не менее знаменитый Василий Сафонов. Далее передаю слово опять Гольденвейзеру:
"В год, когда Рахманинов должен был перейти с восьмого курса на девятый, случился конфликт между Сафоновым и Зилоти, в результате которого Зилоти ушёл из Московской консерватории... Когда выяснилось, что Зилоти уходит из консерватории, Зверев предложил на художественном совете ввиду исключительного дарования и исполнительской законченности Рахманинова, не переводя его на девятый курс, считать окончившим полный курс консерватории по фортепиано, что советом консерватории было единогласно принято...
Рахманинов перешёл в 1891 году в класс свободного сочинения, курс которого продолжался два года; однако он был уже настолько законченным композитором, что двухлетнее пребывание в классе сочинения оказалось для него излишним, и он этот курс прошёл в один год...
Таким образом, Рахманинов после одного года обучения в классе свободного сочинения и после окончания по классу фортепиано только восьми курсов консерватории был признан окончившим полный курс по обеим специальностям, и ему присуждена была большая золотая медаль".
Титулярный советник (с 1895 года) Рахманинов, Сергей Васильевич (1873-1943).
Можно послушать в его исполнении его же знаменитую "Элегию" из ор.3 (Пьесы-фантазии для фортепиано, 1892).
Тут, правда, надо учитывать, что запись эта 1929 года не акустическая, а механическая, осуществленная компанией Ampico (American Piano Company), специализировавшейся на изготовлении механических фортепиано. При игре пианиста на специальных пиано-репродукторах исполнение фиксировалось на рулонах перфорированной бумаги (как в музыкальных табакерках, только с фиксацией гораздо более тонких исполнительских градаций), а затем воспроизводилась на тех же пиано-репродукторах с помощью хитроумного механизма.
Многие музыканты, я знаю, не любят этих записей, считая их лишь механизированной калькой с живого исполнения, где о настоящем туше не может быть и речи и т.п... Возможно, это и так.., но многое тут еще зависит от настройки механизма и, главное, от фирмы записывающей. Компания Ампико осуществляла как раз наиболее качественные записи такого рода, и рулоны, ею изготовленные, по общепризнанному мнению, фиксировали все исполнительские особенности наиболее живо и достоверно..
А уж когда видишь нажимающиеся сами-собой клавиши - создается и вовсе мистическое ощущение присутствия духа играющего..
Click to view
Что касается Иосифа Левина, то он и не претендовал на композиторские лавры, но зато пианистом был редчайшего дарования. Написать о нем подробно у меня запланировано отдельно, так что ограничусь пока характеристикой, данной ему все тем же Гольденвейзером (но в других уже воспоминаниях):
"Левина я близко знал с детских лет; мы ровесники. Он обладал первоклассными музыкальными способностями, исключительно изощренным слухом, слухом такого типа, который, возможно, был еще только у Рахманинова. Мы проделывали такие опыты: положишь на фортепиано руки и прижмешь ряд клавиш, он прослушает и назовет все, которые ты пропустил. При этом у него был совершенно феноменальный аппарат, приспособленный для виртуозности. Такая виртуозность в истории пианизма встречалась, вероятно, всего несколько раз...
У Левина была огромная рука (он свободно брал до - соль и дотягивал до ля), и рука очень гармоничная. Он был спортсменом: прекрасно ездил на велосипеде, был гимнастом, прыгуном - с верхней площадки вниз прыгал, как кошка. И в то же время был необыкновенным лентяем - на фортепиано играл очень много, - его отец заставлял играть по 6-7 часов в день, - но других предметов проходить не желал. Он окончил консерваторию - надо отдать ему справедливость - по всем предметам на тройку с минусом".
Последние слова подтверждаются тем, что в том же отчете Московского Отделения ИРМО за 1891-1892, где оповещается о присуждении Левину золотой медали, говорится и следующее:
И только в отчете за следующий, 1893 год мы читаем о присуждении Левину диплома:
Свободный художник, профессор Московской консерватории (1903-06) Левин, Иосиф Аркадьевич (1874-1944).
Записей от Левина осталось немного и все, по большей части, опять же механические. Но вот послушайте, какая замечательная вещь! Еще одни венгерские танцы, на этот раз от Таузига. Запись на пиано-репродукторе все той же фирмы Ампико, июнь 1924 г.:
Click to view
мистическое зрелище!!..
Для сравнения приведу еще одну запись игры Левина, сделанную пионером механических записей такого типа фрайбургской фирмой "M. Welte & Söhne" на инструменте Welte-Mignon-Reproduktionsklavier (Вельте-Миньон-Воспроизводящее фортепиано). Устройство другого типа, не встроенное в инструмент, а по принципу робота-приставки.
Запись 1906 года, т.е. начального периода появления таких записей (патент на изобретение Карла Бокиша - самозаписывающий-самоиграющий рояль, был зарегистрирован 21 ноября 1904 года), потому еще не столь совершенна. Но интересна тем, что механизм тут показан в открытом виде, и можно оценить каким, на самом деле, техническим чудом являлось изобретение такой системы, состоящей из целого лабиринта всевозможных вентилей, трубочек, рычагов и передаточных механизмов. Тысячи крошечных дырочек на бумажном валике отвечали за воспроизведение звука, нажатие педали, подачу воздуха...
Создание подобной системы было настоящей сенсацией того времени, но очень дорогим удовольствием, и этот тип записи вымер естественным образом с развитием граммофонной записи.
В исполнении Иосифа Левина звучит полька Антона Рубинштейна из цикла Le Bal, 1906:
Click to view
Но чтобы компенсировать излишнюю все же механистичность предыдущего исполнения приведу и еще одну запись Левина - аккустическую уже, сделанную в 1935 году.
Фортепианная транскрипция Листа песни Шумана "Весенняя ночь" (Fruhlingsnacht):
Click to view
...
Николай Метнер, Григорий Беклемишев и Дмитрий Корнилов окнчили Московскую консерваторию в 1900 году. Все по классу фортепиано профессора В.И. Сафонова.
И все трое - с Малой золотой медалью!
(из "Отчета Московского Отделения Императорского Русского Музыкального Общества, 1899-1900")
Свободный художник Метнер, Николай Карлович (1880-1951)
Замечательнейший композитор Метнер, как и Скрябин, не заканчивал консерватоию по классу сочинительства! Но был и прекрасным пианистом, конечно..
Тут он играет свою пьесу "Дафнис и Хлоя", №1 из op.17 "Три новеллы" (1908)
Запись 1931 года:
Click to view
Потомственный дворянин, Свободный художник Беклемишев (ударение на "и"!), Григорий Николаевич (1881-1935).
По окончании Московской консерватории совершенствовался в Берлине у Ферруччо Бузони.
В 1913 г. с созданием Киевской консерватории был приглашен туда профессором фортепиано:
С 1925 года, после вливания старших классов Киевской консерватории в состав Музыкально-драматического института имени Н. В. Лысенко, работал там (с 1926 г. - Заслуженный профессор УССР.):
Активно выступал как пианист-исполнитель, популяризатор классической и современной музыки. В 1923-28 провёл цикл лекций-концертов «Музыкально-исторические демонстрации», исполнив порядка 2000 произведений..
Однако записей его обнаружить, к сожалению, не посчастливилось...
С Корниловым же, Дмитрием Гавриловичем (1878-1907), запись нашлась, но не нашлось, увы, портрета.
Правда запись лишь в качестве аккомпаниатора и довольно простенькая.., но зато с самим Собиновым.. И как раз в 1904 году сделанная (когда Корнилов преподавал в Елизаветинском институте):
Click to view
Выступал Корнилов в качестве концертмейстера и с Шаляпиным.. В 1904 году стал профессором Московской консерватории. Начинал получать известность и как композитор (в 1901 в издательстве П.И. Юргенсона вышли его прелюдии и романсы, а в 1903 была исполнена симфоническая поэма «Как хороши, как свежи были розы»)..
К сожалению, уже через три года после этой записи Дмитрия Корнилова не стало
...
Коллежский секретарь Гольденвейзер, Александр Борисович (1875-1961)
Пианистический класс профессора Пабста Гольденвейзер окончил в 1895 году:
и признан был заслуживающим медали (правда, не ясно было сначала какого достоинства):
а диплом можно было получить, лишь досдав все хвосты:)
В результате Гольденвейзер окончил консерваторию в 1897 году и по классу свободного сочинения у Ипполитова-Иванова, получив диплом на звание свободного художника по обеим специальностям и малую золотую медаль, как пианист.
Композиторское дарование Александра Гольденвейзера не проявилось достаточно ярко (хотя это тема для отдельного разбора), но как пианист он оставил значительный след в истории отечественной фортепианной школы. И не только, как выдающийся исполнитель, но и как заслуженный педагог. Достаточно сказать, что его учениками являлись: Дмитрий Башкиров, Лазарь Берман, Дмитрий Благой, Григорий Гинзбург, Дмитрий Кабалевский, Николай Капустин, Татьяна Николаева, Леонид Ройзман, Роза Тамаркина, Самуил Фейнберг..
Вот какой-то добрый человек собрал в один ролик исполнения Гольденвейзера и некоторых наиболее ярких его учеников.. Изумительная подборка получилась:
Click to view
00:00 - Александр Гольденвейзер: Скрябин - Прелюдия Op.16 No.1 (зап. 1947)
02:24 - Самуил Фейнберг : Моцарт - Соната, K.282 - Adagio
07:30 - Роза Тамаркина: Шуман - Fantasiestücke op.111 (зап. 1948)
17:53 - Татьяна Николаева: Шостакович - Прелюдия и фуга op.87 No.5
21:32 - Татьяна Николаева: Шостакович - Прелюдия и фуга op.87 No.7 (зап. 1987)
25:07 - Лазарь Берман: Шуберт/Лист - I. Der Leiermann ; II. Erlkönig
32:46 - Григорий Гинзбург: Бах/Бузони - Чакона ре минор, BWV 1004 (зап. 1957)
А вот фильм канала Культура 2005 года, посвященный 130-летию Гольденвейзера и пианистической традиции, от него идущей..
Уникальные кадры хроники там использованы:
Click to view
Про Гольденвейзера можно много еще говорить (хотя бы про тесные отношения его с Львом Толстым или про неоднозначные оценки его роли в известных событиях 1948 года), но все это темы для отдельного разговора, конечно.. А тут хотелось бы показать еще одну его запись, ансамблевую, по поводу которой есть запись и в его воспоминаниях:
"Из своих неизданных сочинений он (Ррахманинов) играл 17 октября 1891 года вместе с И. Левиным «Русскую рапсодию». Кроме того, в 1892 году им было исполнено вместе с Д. Крейном и А. Брандуковым Элегическое трио (без опуса), также оставшееся при жизни Рахманинова неопубликованным. Это Трио (одночастное) сравнительно недавно найдено. Оно было мною совместно с Д. Цыгановым и С. Ширинским исполнено 19 октября 1945 года".
Click to view
Вернемся, однако, к девочкам:) То бишь, к институточкам)
Не всем так везло с преподавателями музыки, как в приведенном выше примере с Елизаветинским московским институтом.
Как проходило обучение на фортепиано в большинстве российских институтов благородных девиц можно получить представление, например, из мемуаров Т.Г. Морозовой ("В институте благородных девиц"). Описывается там институт Харьковский, а время самое уже предреволюционное - 1915-17 годы:
"В стипендию, на которую я была зачислена, не входила оплата музыкальных занятий. И в те часы, когда девочки, взяв ноты, расходились в разные уголки института, где были расставлены инструменты, я и еще несколько учениц оставались в классе и по большей части учили неприготовленные уроки. Но вскоре я сказала маме, что мне тоже хотелось бы учиться музыке. Мама внесла недостающую сумму, и я приступила к занятиям. Моей учительницей была назначена полька Борткевич.
О Борткевич, ее странностях и чудачествах, ходили целые легенды. И как только узнали, что моей музыкальной наставницей будет Борткевич, меня стали, посмеиваясь, посвящать в ее причуды.
Прежде всего говорили о курьезах в ее костюме: на одной ноге у нее может быть надет белый чулок, на другой - черный, на левой ноге туфля одного фасона, на правой - другого; говорили, что она неимоверно пудрится, употребляет духи с невероятно резким и неприятным запахом.
Говорили также, что она очень требовательна к своим ученикам и крайне несдержанна. На уроках в пылу раздражения она бьет своих учениц по рукам, ломает и выворачивает им пальцы. Сама же она необычайно музыкальна, играет превосходно, у нее абсолютный слух. С особой значительностью, но и тут не без легкой усмешки, рассказывали о ее замечательном выступлении в концерте, который был устроен в институте несколько лет назад, и как о смешной и загадочной странности упоминали, что после этого концерта она совсем не садится за рояль..
Естественно, что после подобной характеристики я шла на первое свидание с “этой странной Борткевич” не без волнения.
Но неожиданно наша встреча прошла очень просто и спокойно. Борткевич спросила меня, занималась ли я когда-нибудь музыкой, знаю ли я ноты. Я ответила, что музыкой еще не занималась, но ноты знаю. Она взяла мою руку, слегка согнула мои пальцы. После этого она посадила меня за рояль.
Борткевич оказалась уже немолодой и некрасивой женщиной. Ее утиный нос и все темное лицо было действительно сильно напудрено, а вокруг небольших серых глаз лежали темные круги, которые не могла скрыть и пудра. Уже начавшие портиться зубы она старалась прикрыть губами, когда говорила. Поэтому ее речь звучала неясно, казалась сюсюкающей. Одета она была в поношенное, но сшитое не без претензий темное шелковое платье, на шее лежала меховая горжетка, в которую она зябко куталась, а в руках была муфта. От нее исходил резкий запах духов. Особенно запомнились мне ее небольшие, но широкие и темные руки с недлинными широкими пальцами, очень мягкими, как будто без костей, сухие и горячие, и коротко остриженные круглые ногти.
Начались занятия. Занималась она со мной неровно, часто останавливала меня, заставляла повторить, сделать снова, иначе, лучше. Но я не помню, чтобы она при этом когда-нибудь сердилась. Иногда она клала свою горячую мягкую руку на мою, изменяла ее положение и то замедляла, то, наоборот, ускоряла, а то и совсем останавливала движение моих пальцев. “Что же, это и есть “выкручивание” пальцев?” - спрашивала я себя с усмешкой, вспоминая рассказы моих подруг. Иногда она просто держала свою руку на моей движущейся руке, как будто желая непосредственно перелить в меня свое умение, свою волю...
Я занималась охотно, добросовестно, но при этом должна была признаться, что мне трудно, что я не понимаю, чего она от меня хочет, и что она ищет во мне то, чего во мне нет. Удивляло и слегка раздражало, что Борткевич категорически запрещала учить наизусть даже самые простые пьески, тексты которых были в наших музыкальных сборниках. А была, например, в одном из них песенка Герцога из “Риголетто” Верди (“Сердце красавицы...”). К ней Борткевич и притрагиваться не позволила.
Постепенно я привыкла к своей учительнице и не замечала ни ее обильной пудры, ни резкого запаха ее духов, ни сюсюкающей речи. Она совсем не казалась мне смешной. Она была просто Борткевич...
Однажды Лида Алексеева, которая не занималась музыкой, явилась к концу урока в верхний дортуар (общая спальня), где стоял старый рояль и где проходили мои занятия музыкой, и стала совершенно неожиданно, с удивительной смелостью и напористостью просить Борткевич сыграть нам что-нибудь. После долгих и многообразных отговорок Борткевич, к большому моему удивлению, медленно и как будто жеманясь подвинула свой стул к роялю и подняла руки. Изумительно легкими и быстрыми прикосновениями пальцев она пробежала по клавишам, и из-под ее прикосновений единым музыкальным потоком полились нежные, поистине волшебные звуки.
Мы замерли. Борткевич играла минуты две-три, не больше, и вдруг оборвала игру. Мы на мгновение растерялись - так неожиданно умолк этот пленительный поток звуков, а затем мы, обе разом, бросились к ней, уговаривая, упрашивая, умоляя продолжить игру, начать снова, сыграть что-нибудь другое, но обязательно, обязательно сыграть опять. Все было напрасно. И в памяти осталось впечатление мгновенно мелькнувшего прекрасного видения, мелькнувшего и исчезнувшего навсегда.
И несмотря на все это, я ушла от Борткевич. В следующем году в институт поступила моя сестра Ната. Для занятий музыкой она была прикреплена к Ольге Ивановне Ганн, которая пользовалась репутацией толковой и спокойной учительницы... Соблазняло меня, что ученицы Ганн много играли наизусть и быстро шли вперед. Ната тоже хвалила свою учительницу...
Занятия у О.И. Ганн показались мне удивительно скучными. Это были спокойные, методически размеренные упражнения и, как мне показалось, без вкуса и любви... Занятия стали постепенно терять для меня живой смысл и интерес...
Не понимая ясно, я чувствовала, что в моей нелепой, смешной Борткевич есть что-то такое, чего нет и не может быть у разумной, толковой и авторитетной Ольги Ивановны. Не отдавая себе ясного отчета, что произошло, я стала настойчиво, не объясняя причин и не обращаясь к посредничеству мамы, проситься обратно к Борткевич. Разумеется, безрезультатно."
(В сокращенном виде мемуары Татьяны Морозовой были напечатаны в 8-м номере журнала "Новый Мир" за 1995 год, и прочесть их можно
здесь. Но я привел тут более полный вариант, взятый из книги "Институтки. Воспоминания воспитанниц институтов благородных девиц")
И в заключение - подборка фотографий о житье-бытье Московского Елизаветинского института:
"Дорогой моей (уж не знаю право, как ты мне приходишься по родству) положим бабиньке Поньке, чтобы хотя иногда, глядя на эту карточку, вспоминала ты твою Шну, которая (правда твоя) никогда в жизни во все 4 года с тобой не ссорилась, не смотря на то, что моя Поня была особа, которую легко, очень легко можно было разгневить. Желаю от всего сердца, чтобы ты всегда (или по крайней мере очень часто) могла видеть ............ (понимаешь?)
Бабья прощай! остаюсь твоя
Шну."
--------------------------------------------------------------------
© 2016 Станислав Серапинас (
Sagittario)
--------------------------------------------------------------------