Кнут Гамсун в Москве (1903)
"... Худо-бедно, но я повидал четыре из пяти частей света. Правда, я не все там видел, а в Австралии так и вовсе не был, но кое-где я все-таки побывал и кое-что все-таки повидал, однако ничего подобного Московскому Кремлю мне видеть не приходилось. Я видел прекрасные города, Прага и Будапешт, по-моему, очень красивы, но Москва - это сказочный город. Между прочим, сами русские произносят не Москва, а Масква. Как правильно, я не знаю…
В Москве четыреста пятьдесят церквей и часовен, и, когда на всех колокольнях звонят колокола, кажется, будто над этим миллионным городом содрогается воздух. С Кремлевского холма открывается великолепнейший вид. Я и представить себе не мог, что на земле есть такой город: куда ни глянь, повсюду зеленые, красные и золотые шпили и купола. Это золото и небесная синь затмевают все, что могло нарисовать мое воображение. Мы стоим у памятника императору Александру II и, опершись о перила, смотрим окрест, нам сейчас не до разговоров, и глаза наши невольно увлажняются…
Мы видели памятник Пушкину, посетили еще несколько церквей и дворцов, Грановитую палату, музеи, Третьяковскую галерею. Преодолев четыреста пятьдесят ступенек, мы поднялись на колокольню Ивана Великого и любовались оттуда Москвой. Вот откуда лучше всего видно величие и неповторимость Москвы!...
В дверях нашей гостиницы я вдруг замечаю, что одна из пуговиц на моем зеленом сюртуке висит на одной нитке. Это самая главная пуговица, думаю я, и пытаюсь подтянуть нитку, но это не помогает, напротив, становится еще хуже. Вообще-то, у меня есть с собой швейные принадлежности, но вот в каком из чемоданов они лежат? Словом, я отправляюсь в город, чтобы найти портного.
Я иду и иду. Как будет «портной» по-русски, я не знаю, по-фински «портной» - «реетели», в Финляндии мне хватало моих знаний финского языка, но здесь я совершенно беспомощен. Четверть часа брожу по улицам и заглядываю в окна в надежде увидеть кого-нибудь, кто шьет, но мне не везет.
Возле одного подъезда я вижу старую женщину. Я намерен пройти мимо, мне незачем к ней обращаться, но она что-то произносит, кланяется и показывает на мою болтающуюся пуговицу. Я киваю - совершенно верно, пуговица оторвалась, и я ищу портного. Я изображаю, что такое портной. Женщина опять кланяется и идет вперед, показывая мне дорогу. Через несколько минут она останавливается у какого-то подъезда. Там она показывает мне на верхний этаж и собирается покинуть меня, она кланяется, по-видимому, вполне довольная собой. Я достаю серебряную монету, показываю женщине и прошу, чтобы она поднялась со мной наверх. Женщина не понимает меня либо понимает превратно: подниматься наверх она не хочет. Я решаю, что нужно идти первым и попытаться заманить ее с собой, мне ясно: без ее помощи я не найду портного в этом огромном доме. Я показываю женщине серебряную монету, маню ее и начинаю подниматься по лестнице. Она как-то странно посмеивается и следует за мной, хотя и качает при этом головой. Вот старая шельма!
У первой же двери я останавливаюсь, показываю на свою пуговицу и вопросительно смотрю на женщину. Наконец ее осеняет, что я действительно ищу портного, и она перестает посмеиваться, но такой поворот дела ее тоже устраивает, теперь она берет руководство на себя и решительно поднимается вверх по лестнице. На самом верхнем этаже она стучит в какую-то дверь, к которой прибит кусок картона со странными буквами. Нам открывает мужчина. Старуха со смехом и долгими объяснениями передает меня ему в руки, все это время он стоит в дверях, а мы с ней - на площадке. Наконец он понимает, что я прошу пришить мне пуговицу, потому что не могу найти своих швейных принадлежностей, и широко распахивает дверь. Я плачу женщине, она смотрит на деньги, кланяется и называет меня генералом и князем. Потом кланяется еще раз и спускается вниз.
В комнате портного есть стол, несколько стульев, диван и икона, на стенах висят литографии на библейские темы. На полу играют двое детей. Жена портного куда-то ушла, дома только он и дети. Я глажу детей по волосам, а они глядят на меня темными, непроницаемыми глазами. Пока портной пришивает пуговицу, мы с детьми успеваем подружиться, они что-то объясняют мне и показывают свою разбитую чашку, это их игрушка. Я всплескиваю руками и соглашаюсь с ними, что чашка очень красива. Они приносят мне разные другие предметы, и наконец мы начинаем строить на полу дом.
Когда пуговица пришита, я спрашиваю: «Сколько с меня?»
Портной отвечает, но я не понимаю его.
С портными, с которыми я имел дело прежде, всегда повторялась одна и та же история: на мой вопрос, сколько стоит пришить пуговицу, они отвечали, что о таком пустяке и говорить нечего или сколько дадите. Это особая уловка. Если я буду решать сам, пуговица обойдется мне весьма дорого. Каждый человек, чтобы выглядеть богачом, заплатит подороже. Портной мог бы прямо и честно попросить за свою работу двадцать пять эре, но, если я буду решать это сам, мне будет неловко заплатить меньше пятидесяти. Русский портной, несомненно, тоже знал эту уловку, он что-то произнес, наверное, что я должен решить это сам. Только откуда мне было знать цены, существующие в России? Об этом он не подумал.
Я показал на себя и сказал:
- Иностранец.
Он улыбнулся, кивнул и опять что-то произнес.
Я повторил, что я иностранец.
Он опять что-то сказал, но слова «копейка» я не услышал.
Так что пришлось мне и на этот раз разыгрывать из себя богача. Нет, бесполезно даже пытаться путешествовать как человек с обычным скромным достатком, все равно ничего из этого не получится.
На улице я решил сесть на конку, чтобы доехать до гостиницы. Конка трогается, ко мне подходит кондуктор и что-то говорит. Наверное, он спрашивает, куда я еду, думаю я, и называю свою гостиницу. Все пассажиры смотрят на меня и начинают что-то мне объяснять, а кондуктор показывает куда-то назад, далеко-далеко назад - я еду в противоположном направлении, гостиница совсем в другой стороне. Мне приходится выйти.
Я иду по улице и вдруг замечаю, что некоторые люди заходят в какой-то подъезд и поднимаются там на второй этаж. По-видимому, в доме есть что-то интересное, я тоже захожу туда. На лестнице ко мне обращается какой-то человек. Я улыбаюсь, смеюсь и снимаю шляпу. Он тоже улыбается, идет рядом со мной, открывает дверь и пропускает меня вперед.
Это ресторан, в нем множество народа. Мой спутник показывает мне зал и что-то объясняет стоящим вокруг людям, я понимаю, что он рассказывает, как встретил меня на лестнице. Я приветствую всех и показываю им свой большой паспорт. Никто ничего не понимает. Я показываю в паспорте на свою фамилию, потом на себя - я такой-то и такой-то. Они ничего не понимают, но хлопают меня по плечу и считают, что все в порядке. Один из них подходит к стойке и требует музыки. Тотчас начинает играть оркестрион. Это в твою честь! - думаю я, встаю и отвешиваю поклоны во все стороны. Мне вдруг становится очень весело, я требую вина, нас собирается довольно большая компания.
Недурно, в зале уже известно о моем прибытии в Москву, ко мне подводят человека, который говорит по-французски, но я считаю, что вполне могу обойтись русским, тем более что французского почти не знаю, словом, человек этот мне совершенно не нужен. Тем не менее мы угощаем его и сажаем за свой столик.
В ресторане царит большое оживление, публика одета по-разному, одни - нарядно, другие - буднично. За стойкой - пожилая женщина и совсем юная девушка. Какой-то господин, улучив минутку, что-то шепчет девушке, и я вдруг догадываюсь, что она впервые услыхала такие слова. Сперва она ничего не понимает, потом заливается краской. Блажен, кто краснеет первый раз в жизни. Ничто уже не сравнится с этим первым разом. Потом люди краснеют только от стыда...
Когда я покидал ресторан, два официанта сбежали по лестнице, распахнули передо мной двери и назвали меня «ваше сиятельство».
Я опять бреду по улицам, но не знаю, где я и в какой стороне моя гостиница. Я заблудился, и это непередаваемое чувство, только тот, кто сам испытал его, знает, что это такое. У меня было законное право заблудиться в этом городе, и я им воспользовался. Мне встречается еще один ресторан, я решаю зайти и поесть, я делаю только то, что мне хочется. Обстановка здесь весьма роскошная, а когда ко мне к тому же подходит светловолосый официант во фраке, я решаю, что лучше поесть в другом ресторане, который я видел по пути сюда. Я иду в тот ресторан и сажусь за столик.
Этот ресторан тоже большой, но в нем нет ничего европейского, публика здесь одета не так чинно, а официанты ходят в рубахах. В глубине зала виднеется сад с деревьями.
Я чувствую себя прекрасно и непринужденно. Как будто я скрылся от всех и вовсе не должен давно уже быть дома. Я научился произносить «щи». Это удается далеко не всем, но у меня получается превосходно. Могу даже написать это слово без «ch», как пишут немцы. Щи - это мясной суп, но не обычный безвкусный мясной суп, а замечательный русский суп, приготовленный из разных сортов мяса, яиц, сметаны и зелени. Я заказываю щи, их подают. Официант старается угодить мне и предлагает еще несколько блюд. Потом я уже по собственному почину требую икру, подходит она к ним или нет, я не знаю. И кроме того, заказываю пиво.
Неожиданно в открытых дверях появляется длинноволосый священник, он крестит и благословляет присутствующих и уходит. Я счастлив, что мне попался именно этот ресторан, неподалеку от меня едят и тихо беседуют симпатичные пожилые люди, лица у них не обезображены старостью и морщинами, как это часто бывает, напротив, они открыты и приветливы, и волосы у всех густые. Славяне, думаю я, глядя на них, - народ будущего, властители мира, первые после германцев! Лишь у такого народа, как русский, и могла появиться такая великолепная, возвышенная и благородная литература, восемь великих русских писателей - это восемь горячих неиссякаемых источников. Сколько нам понадобится времени, чтобы попытаться понять их и приблизиться к ним! А литературу, которая, подобно театру, хочет развлекать людей, они предоставляют сочинять другим.
Люди приходят и уходят. Появляется компания немцев, располагается за соседним столиком, и начинается громкоголосая немецкая пьяная болтовня с восторженными выкриками и проклятиями. По блюдам и напиткам, которые приносят на их столик, я понимаю, что они расположились надолго, и делаю знак официанту, чтобы он перенес мои тарелки в глубь зала, поближе к саду и деревьям, но он меня не понимает. Один из немцев очень любезно спрашивает меня, что мне угодно, и я вынужден воспользоваться его услугами. Меня пересаживают за другой столик, но я забыл поблагодарить немца, и мне приходится вернуться через весь зал, чтобы сказать ему спасибо.
Официант приносит жаркое. После сытных щей мне уже не хочется есть, и тем не менее официант прав, полагая, что человеку следует есть много, но зато потом долго обходиться вовсе без пищи - такова точка зрения здоровых людей. Теперь я хочу кофе и сигарет, и мне с первого же раза удается заказать и то и другое.
За одним из столиков сидит компания - судя по всему, это одна семья: отец, мать, двое сыновей и дочь. У девушки темные, глубокие глаза, их непроницаемый взгляд таит целый мир. Большие руки с длинными пальцами. Я смотрю на нее и стараюсь найти слова, которыми можно было бы определить ее внешность, ее суть, самое подходящее слово - нежность. Сидит ли она неподвижно, или наклоняется в сторону, или смотрит на кого-ни- будь, она вся так и светится нежностью. Взгляд у нее добрый и ласковый, как у молодой кобылы, смотрящей на своего жеребенка. Я читал, что у всех славян широкие скулы, у этих людей тоже широкие скулы, и это придает их лицам что-то лошадиное, но смотреть на них очень интересно. Наконец глава семьи расплачивается, и они уходят.
Я сижу перед полным столом, официант ничего не убрал. Так оно и лучше, ведь мне может прийти в голову отведать кусочек мяса. Я и в самом деле начинаю поглядывать на жаркое; кто, собственно, постановил, что кофе и табак годятся только после еды? Словом, я волен принимать любые решения. И я с удовольствием принимаюсь за жаркое.
Я чувствую себя здесь как дома, правильней было бы сказать: вдали от дома, а значит, в своей тарелке. Это замечательнейший ресторан. Неожиданно для самого себя я встаю, подхожу к иконе, кланяюсь и осеняю себя крестным знамением, как у меня на глазах делали другие. Ни официант, ни гости не обращают на меня никакого внимания; не испытывая ни тени смущения, я возвращаюсь на свое место. Единственное, что я ощущаю, - это радость от того, что нахожусь в этой огромной стране, о которой столько читал, это чувство выражается в некоторой внутренней тревоге, но я не собираюсь ее сдерживать. Я даже начинаю напевать, просто для собственного удовольствия, а не для того, чтобы кого-то задеть.
Я замечаю, что масло, которое мне подали, трогали пальцами, на нем явственно видны несколько отпечатков. Ну и что из того? - думаю я. На Кавказе еще не то будет, а масло слишком нежный продукт. Не удержавшись, я несколько раз тыкаю в масло вилкой, теперь на нем ничего не видно. Потом я ловлю себя на том, что мой поступок показался бы зрителю психологически неубедительным, и в дальнейшем удерживаюсь от подобных поступков.
Я бы просидел в ресторане гораздо дольше, но меня оттуда прогнал немец. Он направился в сад и по дороге обратился ко мне, предложив, если надо, свою помощь. Он был необыкновенно любезен, и я очень ему признателен, но вместе с тем он унизил меня, сровнял с землей. Не успевает он отойти, как я расплачиваюсь и произношу слово, которое выучил еще в Финляндии:
- Извозчик!
И официант вызывает извозчика для их сиятельства.
Извозчику я говорю:
- Вокзал.
Но в Москве пять железнодорожных вокзалов, и потому извозчик спрашивает:
- Какой?
Я делаю вид, что припоминаю. Это длится довольно долго, и в конце концов извозчик начинает называть подряд все вокзалы. Когда он произносит слово «Рязанский», я говорю, что как раз туда мне и нужно. И извозчик везет меня на Рязанский вокзал, осеняя себя крестом перед каждой церковью, мимо которой мы проезжаем, и каждыми воротами, на которых висит икона.
Я был не очень уверен, что мне действительно нужен Рязанский вокзал, но, оказалось, я не ошибся. От Рязанского вокзала я уже без труда нашел дорогу в гостиницу.
Ехать в тот день было уже поздно, и мы уехали на следующий. Как бы мне хотелось еще когда-нибудь увидеть Москву!..."
Кнут Гамсун "В сказочном царстве. Путевые заметки" (1903 г.)
фото Москвы взяты отсюда - http://humus.livejournal.com
В Москве четыреста пятьдесят церквей и часовен, и, когда на всех колокольнях звонят колокола, кажется, будто над этим миллионным городом содрогается воздух. С Кремлевского холма открывается великолепнейший вид. Я и представить себе не мог, что на земле есть такой город: куда ни глянь, повсюду зеленые, красные и золотые шпили и купола. Это золото и небесная синь затмевают все, что могло нарисовать мое воображение. Мы стоим у памятника императору Александру II и, опершись о перила, смотрим окрест, нам сейчас не до разговоров, и глаза наши невольно увлажняются…
Мы видели памятник Пушкину, посетили еще несколько церквей и дворцов, Грановитую палату, музеи, Третьяковскую галерею. Преодолев четыреста пятьдесят ступенек, мы поднялись на колокольню Ивана Великого и любовались оттуда Москвой. Вот откуда лучше всего видно величие и неповторимость Москвы!...
В дверях нашей гостиницы я вдруг замечаю, что одна из пуговиц на моем зеленом сюртуке висит на одной нитке. Это самая главная пуговица, думаю я, и пытаюсь подтянуть нитку, но это не помогает, напротив, становится еще хуже. Вообще-то, у меня есть с собой швейные принадлежности, но вот в каком из чемоданов они лежат? Словом, я отправляюсь в город, чтобы найти портного.
Я иду и иду. Как будет «портной» по-русски, я не знаю, по-фински «портной» - «реетели», в Финляндии мне хватало моих знаний финского языка, но здесь я совершенно беспомощен. Четверть часа брожу по улицам и заглядываю в окна в надежде увидеть кого-нибудь, кто шьет, но мне не везет.
Возле одного подъезда я вижу старую женщину. Я намерен пройти мимо, мне незачем к ней обращаться, но она что-то произносит, кланяется и показывает на мою болтающуюся пуговицу. Я киваю - совершенно верно, пуговица оторвалась, и я ищу портного. Я изображаю, что такое портной. Женщина опять кланяется и идет вперед, показывая мне дорогу. Через несколько минут она останавливается у какого-то подъезда. Там она показывает мне на верхний этаж и собирается покинуть меня, она кланяется, по-видимому, вполне довольная собой. Я достаю серебряную монету, показываю женщине и прошу, чтобы она поднялась со мной наверх. Женщина не понимает меня либо понимает превратно: подниматься наверх она не хочет. Я решаю, что нужно идти первым и попытаться заманить ее с собой, мне ясно: без ее помощи я не найду портного в этом огромном доме. Я показываю женщине серебряную монету, маню ее и начинаю подниматься по лестнице. Она как-то странно посмеивается и следует за мной, хотя и качает при этом головой. Вот старая шельма!
У первой же двери я останавливаюсь, показываю на свою пуговицу и вопросительно смотрю на женщину. Наконец ее осеняет, что я действительно ищу портного, и она перестает посмеиваться, но такой поворот дела ее тоже устраивает, теперь она берет руководство на себя и решительно поднимается вверх по лестнице. На самом верхнем этаже она стучит в какую-то дверь, к которой прибит кусок картона со странными буквами. Нам открывает мужчина. Старуха со смехом и долгими объяснениями передает меня ему в руки, все это время он стоит в дверях, а мы с ней - на площадке. Наконец он понимает, что я прошу пришить мне пуговицу, потому что не могу найти своих швейных принадлежностей, и широко распахивает дверь. Я плачу женщине, она смотрит на деньги, кланяется и называет меня генералом и князем. Потом кланяется еще раз и спускается вниз.
В комнате портного есть стол, несколько стульев, диван и икона, на стенах висят литографии на библейские темы. На полу играют двое детей. Жена портного куда-то ушла, дома только он и дети. Я глажу детей по волосам, а они глядят на меня темными, непроницаемыми глазами. Пока портной пришивает пуговицу, мы с детьми успеваем подружиться, они что-то объясняют мне и показывают свою разбитую чашку, это их игрушка. Я всплескиваю руками и соглашаюсь с ними, что чашка очень красива. Они приносят мне разные другие предметы, и наконец мы начинаем строить на полу дом.
Когда пуговица пришита, я спрашиваю: «Сколько с меня?»
Портной отвечает, но я не понимаю его.
С портными, с которыми я имел дело прежде, всегда повторялась одна и та же история: на мой вопрос, сколько стоит пришить пуговицу, они отвечали, что о таком пустяке и говорить нечего или сколько дадите. Это особая уловка. Если я буду решать сам, пуговица обойдется мне весьма дорого. Каждый человек, чтобы выглядеть богачом, заплатит подороже. Портной мог бы прямо и честно попросить за свою работу двадцать пять эре, но, если я буду решать это сам, мне будет неловко заплатить меньше пятидесяти. Русский портной, несомненно, тоже знал эту уловку, он что-то произнес, наверное, что я должен решить это сам. Только откуда мне было знать цены, существующие в России? Об этом он не подумал.
Я показал на себя и сказал:
- Иностранец.
Он улыбнулся, кивнул и опять что-то произнес.
Я повторил, что я иностранец.
Он опять что-то сказал, но слова «копейка» я не услышал.
Так что пришлось мне и на этот раз разыгрывать из себя богача. Нет, бесполезно даже пытаться путешествовать как человек с обычным скромным достатком, все равно ничего из этого не получится.
На улице я решил сесть на конку, чтобы доехать до гостиницы. Конка трогается, ко мне подходит кондуктор и что-то говорит. Наверное, он спрашивает, куда я еду, думаю я, и называю свою гостиницу. Все пассажиры смотрят на меня и начинают что-то мне объяснять, а кондуктор показывает куда-то назад, далеко-далеко назад - я еду в противоположном направлении, гостиница совсем в другой стороне. Мне приходится выйти.
Я иду по улице и вдруг замечаю, что некоторые люди заходят в какой-то подъезд и поднимаются там на второй этаж. По-видимому, в доме есть что-то интересное, я тоже захожу туда. На лестнице ко мне обращается какой-то человек. Я улыбаюсь, смеюсь и снимаю шляпу. Он тоже улыбается, идет рядом со мной, открывает дверь и пропускает меня вперед.
Это ресторан, в нем множество народа. Мой спутник показывает мне зал и что-то объясняет стоящим вокруг людям, я понимаю, что он рассказывает, как встретил меня на лестнице. Я приветствую всех и показываю им свой большой паспорт. Никто ничего не понимает. Я показываю в паспорте на свою фамилию, потом на себя - я такой-то и такой-то. Они ничего не понимают, но хлопают меня по плечу и считают, что все в порядке. Один из них подходит к стойке и требует музыки. Тотчас начинает играть оркестрион. Это в твою честь! - думаю я, встаю и отвешиваю поклоны во все стороны. Мне вдруг становится очень весело, я требую вина, нас собирается довольно большая компания.
Недурно, в зале уже известно о моем прибытии в Москву, ко мне подводят человека, который говорит по-французски, но я считаю, что вполне могу обойтись русским, тем более что французского почти не знаю, словом, человек этот мне совершенно не нужен. Тем не менее мы угощаем его и сажаем за свой столик.
В ресторане царит большое оживление, публика одета по-разному, одни - нарядно, другие - буднично. За стойкой - пожилая женщина и совсем юная девушка. Какой-то господин, улучив минутку, что-то шепчет девушке, и я вдруг догадываюсь, что она впервые услыхала такие слова. Сперва она ничего не понимает, потом заливается краской. Блажен, кто краснеет первый раз в жизни. Ничто уже не сравнится с этим первым разом. Потом люди краснеют только от стыда...
Когда я покидал ресторан, два официанта сбежали по лестнице, распахнули передо мной двери и назвали меня «ваше сиятельство».
Я опять бреду по улицам, но не знаю, где я и в какой стороне моя гостиница. Я заблудился, и это непередаваемое чувство, только тот, кто сам испытал его, знает, что это такое. У меня было законное право заблудиться в этом городе, и я им воспользовался. Мне встречается еще один ресторан, я решаю зайти и поесть, я делаю только то, что мне хочется. Обстановка здесь весьма роскошная, а когда ко мне к тому же подходит светловолосый официант во фраке, я решаю, что лучше поесть в другом ресторане, который я видел по пути сюда. Я иду в тот ресторан и сажусь за столик.
Этот ресторан тоже большой, но в нем нет ничего европейского, публика здесь одета не так чинно, а официанты ходят в рубахах. В глубине зала виднеется сад с деревьями.
Я чувствую себя прекрасно и непринужденно. Как будто я скрылся от всех и вовсе не должен давно уже быть дома. Я научился произносить «щи». Это удается далеко не всем, но у меня получается превосходно. Могу даже написать это слово без «ch», как пишут немцы. Щи - это мясной суп, но не обычный безвкусный мясной суп, а замечательный русский суп, приготовленный из разных сортов мяса, яиц, сметаны и зелени. Я заказываю щи, их подают. Официант старается угодить мне и предлагает еще несколько блюд. Потом я уже по собственному почину требую икру, подходит она к ним или нет, я не знаю. И кроме того, заказываю пиво.
Неожиданно в открытых дверях появляется длинноволосый священник, он крестит и благословляет присутствующих и уходит. Я счастлив, что мне попался именно этот ресторан, неподалеку от меня едят и тихо беседуют симпатичные пожилые люди, лица у них не обезображены старостью и морщинами, как это часто бывает, напротив, они открыты и приветливы, и волосы у всех густые. Славяне, думаю я, глядя на них, - народ будущего, властители мира, первые после германцев! Лишь у такого народа, как русский, и могла появиться такая великолепная, возвышенная и благородная литература, восемь великих русских писателей - это восемь горячих неиссякаемых источников. Сколько нам понадобится времени, чтобы попытаться понять их и приблизиться к ним! А литературу, которая, подобно театру, хочет развлекать людей, они предоставляют сочинять другим.
Люди приходят и уходят. Появляется компания немцев, располагается за соседним столиком, и начинается громкоголосая немецкая пьяная болтовня с восторженными выкриками и проклятиями. По блюдам и напиткам, которые приносят на их столик, я понимаю, что они расположились надолго, и делаю знак официанту, чтобы он перенес мои тарелки в глубь зала, поближе к саду и деревьям, но он меня не понимает. Один из немцев очень любезно спрашивает меня, что мне угодно, и я вынужден воспользоваться его услугами. Меня пересаживают за другой столик, но я забыл поблагодарить немца, и мне приходится вернуться через весь зал, чтобы сказать ему спасибо.
Официант приносит жаркое. После сытных щей мне уже не хочется есть, и тем не менее официант прав, полагая, что человеку следует есть много, но зато потом долго обходиться вовсе без пищи - такова точка зрения здоровых людей. Теперь я хочу кофе и сигарет, и мне с первого же раза удается заказать и то и другое.
За одним из столиков сидит компания - судя по всему, это одна семья: отец, мать, двое сыновей и дочь. У девушки темные, глубокие глаза, их непроницаемый взгляд таит целый мир. Большие руки с длинными пальцами. Я смотрю на нее и стараюсь найти слова, которыми можно было бы определить ее внешность, ее суть, самое подходящее слово - нежность. Сидит ли она неподвижно, или наклоняется в сторону, или смотрит на кого-ни- будь, она вся так и светится нежностью. Взгляд у нее добрый и ласковый, как у молодой кобылы, смотрящей на своего жеребенка. Я читал, что у всех славян широкие скулы, у этих людей тоже широкие скулы, и это придает их лицам что-то лошадиное, но смотреть на них очень интересно. Наконец глава семьи расплачивается, и они уходят.
Я сижу перед полным столом, официант ничего не убрал. Так оно и лучше, ведь мне может прийти в голову отведать кусочек мяса. Я и в самом деле начинаю поглядывать на жаркое; кто, собственно, постановил, что кофе и табак годятся только после еды? Словом, я волен принимать любые решения. И я с удовольствием принимаюсь за жаркое.
Я чувствую себя здесь как дома, правильней было бы сказать: вдали от дома, а значит, в своей тарелке. Это замечательнейший ресторан. Неожиданно для самого себя я встаю, подхожу к иконе, кланяюсь и осеняю себя крестным знамением, как у меня на глазах делали другие. Ни официант, ни гости не обращают на меня никакого внимания; не испытывая ни тени смущения, я возвращаюсь на свое место. Единственное, что я ощущаю, - это радость от того, что нахожусь в этой огромной стране, о которой столько читал, это чувство выражается в некоторой внутренней тревоге, но я не собираюсь ее сдерживать. Я даже начинаю напевать, просто для собственного удовольствия, а не для того, чтобы кого-то задеть.
Я замечаю, что масло, которое мне подали, трогали пальцами, на нем явственно видны несколько отпечатков. Ну и что из того? - думаю я. На Кавказе еще не то будет, а масло слишком нежный продукт. Не удержавшись, я несколько раз тыкаю в масло вилкой, теперь на нем ничего не видно. Потом я ловлю себя на том, что мой поступок показался бы зрителю психологически неубедительным, и в дальнейшем удерживаюсь от подобных поступков.
Я бы просидел в ресторане гораздо дольше, но меня оттуда прогнал немец. Он направился в сад и по дороге обратился ко мне, предложив, если надо, свою помощь. Он был необыкновенно любезен, и я очень ему признателен, но вместе с тем он унизил меня, сровнял с землей. Не успевает он отойти, как я расплачиваюсь и произношу слово, которое выучил еще в Финляндии:
- Извозчик!
И официант вызывает извозчика для их сиятельства.
Извозчику я говорю:
- Вокзал.
Но в Москве пять железнодорожных вокзалов, и потому извозчик спрашивает:
- Какой?
Я делаю вид, что припоминаю. Это длится довольно долго, и в конце концов извозчик начинает называть подряд все вокзалы. Когда он произносит слово «Рязанский», я говорю, что как раз туда мне и нужно. И извозчик везет меня на Рязанский вокзал, осеняя себя крестом перед каждой церковью, мимо которой мы проезжаем, и каждыми воротами, на которых висит икона.
Я был не очень уверен, что мне действительно нужен Рязанский вокзал, но, оказалось, я не ошибся. От Рязанского вокзала я уже без труда нашел дорогу в гостиницу.
Ехать в тот день было уже поздно, и мы уехали на следующий. Как бы мне хотелось еще когда-нибудь увидеть Москву!..."
Кнут Гамсун "В сказочном царстве. Путевые заметки" (1903 г.)
фото Москвы взяты отсюда - http://humus.livejournal.com