Городские сумасшедшие
Район Парижа, в котором мы живем, раньше был деревней. И до сих пор сохранил какой-то деревенский дух. Несмотря на тысячи пролетариев, поселившихся здесь в девятнадцатом веке, чтобы вкалывать по многу часов на заводах и ютиться в тесных каморках с удобствами во дворе и бельем на веревках, перекинутых с одной стороны улицы на другую. Несмотря на бретонских, испанских, португальских, а потом латиноамериканских и восточно-европейских иммигрантов, приехавших сюда в разное время и по разным причинам, да так и оставшимся разнообразить уличный шум своей многоязыкостью да петь в этнических хорах. Несмотря на Матисса, Модильяни, Пикассо и прочую богему начала двадцатого века, облюбовавшую эту парижскую окраину за ее многочисленные кафе, где бедный художник мог расплатиться картиной за тарелку лукового супа. Даже несмотря на местное Око Саурона - башню Монпарнас, вознесшуюся по воле городских планировщиков семидесятых своей черной тушей и над каморками рабочих, и над кафешками, цена тарелки супа в которых пустилась наперегонки с ценой картин своих бывших завсегдатаев.
Пикассо с друзьями в "Ротонде", где можно было картиной за тарелку супа расплатиться
Несмотря на все это, район наш так и остается деревней. Каждый день на улицах все те же знакомые лица. Мама с дочкой в булочной на углу, с их дежурным хоровым "бонжуром", попрошайки на своих насиженных местах, алжирские выпивохи, толпящиеся на ступенях бара размером с классическую советскую кухню (и помещающиеся там тем же чудом, что и советские люди на кухне). И, конечно, местные сумасшедшие.
Вот, например, Пижама. Знаменит он тем, что ближе к вечеру высовывается из своего окна в четвертом этаже - в пижаме, как вы правильно догадались, - и смотрит. На посетителей алжирского бара, попрошаек, а иногда к нам в окна. Или Фикус. Он, правда, не сумасшедший, просто с завидным постоянством, даже зимой, открывает настеж окно и выкатывает свой фикус. Воздухом подышать. Или, например, угрюмый сын владельца кускусной напротив метро. Это самая лучшая на свете кускусная, где делают ржаной кускус и умопомрачительные тажины, но иногда сын владельца норовит подойти к вашему столику и начать рассказывать свою грустную историю и упреждать вас от повторения его ошибок. О чем история неясно, но по угрюмому виду рассказчика понятно, что его ошибок действительно лучше не повторять.
Однако самый любимый мой сумасшедший - это Моцарт, или, как называет его мой сосед Орфей, Джанго. Он был когда-то музыкантом (Джанго, не Орфей. Орфей до сих пор музыкант, а еще философ и плотник, хотя так и не нашел своей Эвридики), а теперь бродит по улицам и бренчит на расстроенной гитаре. Тех, кто встречается на его пути, он вопрошает хриплым басом, таким низким, что не снилось и Шаляпину: "Какую музыку вы любите? Вот Моцарт... Вы любите Моцарта?" В большинстве случаев горячее признание в любви к австрийскому вундеркинду спасает застанного врасплох прохожего от настойчивого гитариста. Но не всегда.
Как-то раз мы шли с Орфеем за специями в индийскую лавку. А навстречу нам Джанго-Моцарт. Стандартный обмен фразами: "Бонжур" - "Бонжур" - "Любите ли вы Моцарта" - "Конечно, он самый любимый наш музыкант - после Вас, разумеется..." И тут Джанго, хитро прищурясь: "А ну-ка, напойте!". И пришлось нам посреди улицы горланить "Маленькую ночную серенаду" под неистовый аккомпанемент старика.
***
А напротив нашей двери притаился кабинет психотерапевта доктора Тарони. Поджидает новых клиентов.
Пикассо с друзьями в "Ротонде", где можно было картиной за тарелку супа расплатиться
Несмотря на все это, район наш так и остается деревней. Каждый день на улицах все те же знакомые лица. Мама с дочкой в булочной на углу, с их дежурным хоровым "бонжуром", попрошайки на своих насиженных местах, алжирские выпивохи, толпящиеся на ступенях бара размером с классическую советскую кухню (и помещающиеся там тем же чудом, что и советские люди на кухне). И, конечно, местные сумасшедшие.
Вот, например, Пижама. Знаменит он тем, что ближе к вечеру высовывается из своего окна в четвертом этаже - в пижаме, как вы правильно догадались, - и смотрит. На посетителей алжирского бара, попрошаек, а иногда к нам в окна. Или Фикус. Он, правда, не сумасшедший, просто с завидным постоянством, даже зимой, открывает настеж окно и выкатывает свой фикус. Воздухом подышать. Или, например, угрюмый сын владельца кускусной напротив метро. Это самая лучшая на свете кускусная, где делают ржаной кускус и умопомрачительные тажины, но иногда сын владельца норовит подойти к вашему столику и начать рассказывать свою грустную историю и упреждать вас от повторения его ошибок. О чем история неясно, но по угрюмому виду рассказчика понятно, что его ошибок действительно лучше не повторять.
Однако самый любимый мой сумасшедший - это Моцарт, или, как называет его мой сосед Орфей, Джанго. Он был когда-то музыкантом (Джанго, не Орфей. Орфей до сих пор музыкант, а еще философ и плотник, хотя так и не нашел своей Эвридики), а теперь бродит по улицам и бренчит на расстроенной гитаре. Тех, кто встречается на его пути, он вопрошает хриплым басом, таким низким, что не снилось и Шаляпину: "Какую музыку вы любите? Вот Моцарт... Вы любите Моцарта?" В большинстве случаев горячее признание в любви к австрийскому вундеркинду спасает застанного врасплох прохожего от настойчивого гитариста. Но не всегда.
Как-то раз мы шли с Орфеем за специями в индийскую лавку. А навстречу нам Джанго-Моцарт. Стандартный обмен фразами: "Бонжур" - "Бонжур" - "Любите ли вы Моцарта" - "Конечно, он самый любимый наш музыкант - после Вас, разумеется..." И тут Джанго, хитро прищурясь: "А ну-ка, напойте!". И пришлось нам посреди улицы горланить "Маленькую ночную серенаду" под неистовый аккомпанемент старика.
***
А напротив нашей двери притаился кабинет психотерапевта доктора Тарони. Поджидает новых клиентов.