Свідчення очевидців голодомору 46-47 років
Свідчення очевидців голоду 1946-47 років, які пережили ті страшні роки.
Терещенко Раїса Петрівна (с.Новов'язовське Юр'ївський р-н Дніпропетровської обл., вул.Шевченка, 40.), 21 квітня 1992 р.
Добре пам'ятаю 1946-1947 роки. Такі ми були голодні, навіть не передати. Ми з мамою рвали листя молодої акації і їли. Люди на мілководді, де росли очерет і рогіз, рвали молоді пагони (називали їх пальчиками) і їли. Знаходили траву, називалася затіркою, широко вживали
щавель - молоде насіння щавлю кидали в молоко, в кого було. Мені запам'ятався випадок. Посадили нас, дітвору, на підводу, і повіз нас дядько. Опинились ми у великому коридорі, підлога була стара, вичовгана. Дали нам по шматочку чорного-чорного коржа і по стеблинці зеленої цибулі. Скільки там була, не пам'ятаю.
Потім жила вдома. Закутувалась у мамине плаття і лягала спати на голу сітку ліжка. Брат Петя приніс у пазусі з поля зерна. Передерли ми його між каменями, вийшло борошно. Мама добавила щавлю і вийшов плескач.
Людям хліба не давали, хоча його вирощували. Хліб відправляли. Це була сталінщина. Моєму 17-річному братові дали 12 років тюрми, а мамі - два роки, їх судили разом, маму зробили без вини винною. За те, що не привела за руку свого сина і не сказала, що він узяв. А нас було восьмеро дітей малих, восьма дитина грудна. На суді мама казала: «Де ж ви поділи моїх трьох менших дітей, бо записали тільки п'ятеро старших?» Татуся часто забирали на роботу в різні села, вчив, як треба випалювати цеглу, як розпалювати у цегельній печі вогонь. Нам, дітям,
доводилося жити самим. Взимку рятувала піч, всі сиділи на ній, їли самий буряк. Пекли його, варили і пили буряковий чай. Літом старші ходили в поле і приходили пізно, давали їсти щось слизьке і тепле. То були ховрашки, вони нас рятували. Хтось з людей заносив кухоль молока Вані, братикові молодшому. В 1947 році нас рятував, як міг, старший брат, люди біля нашого двору без сліз не проходили, такий був у нас тяжкий стан. Пізніше появилися кукурудзяники, житники - хліб такий. А податок накладали страшний: на фруктові дерева, на землю. Отримували на дітей гроші. Та гроші ті всі йшли на податок. Пам'ятаю, вже й коровка у нас появилася, та все молоко здавали, а нам давали лише перегон. Як підходила
осінь, в людей забирали майже все надбане: курей, кролів, курячі яйця. Самі люди яєць не їли, бо за них треба було в магазині щось купити - мило, сіль.
Коли помер Сталін, в нашій хаті було свято. Тільки тоді не можна було про це й слова сказать. Мама каже: «Вже такого душогуба не буде, як оце був». Сталін хотів усіх людей України видушить. Після його смерті стало жити краще, тільки життя поліпшувалося повільно.
До самої смерті мама говорила, що їй так і не вручили медалі за восьмеро дітей, що була багатодітна. Це не потрібно було нікому, а ненька ждала... Вручили за п'ятеро дітей, а обіцяли за восьмеро, і не дали. Якби я раніше таке написала, мене б повісили б. Та старі люди й досі
бояться.
Клименко Петро Кузьмович (г. Славянск, Донецкая обл., ул. Володарского, 34), 20 апреля 1992 г.
После Победы над фашистами я демобилизовался и возвратился домой. В Запорожской области в то время начинал разворачиваться голод. Жил в Запорожье и ездил в село к матери хотя бы похлебать горячей баланды. «Благодаря» руководителям бывшего Союза во главе со Сталиным и тот малый запас хлеба, что был, вывезли в страны Варшавского договоре, оставили Украину голодную, холодную. Пошла среди народа смертность. Если человека на фронте не убили, то он мог умереть от голода. Кто, где, как и сколько мог - все тащили, защищаясь от голодной смерти. Солдати, возвращаясь с фронта, за малейшую кражу из-за искусственно созданной голодовки попадали в тюрьмы, лагеря. Но красть уже почти не было чего, все забирало государство. Люди ходили опухшие, на ходу умирали. Вот так Сталин «отблагодарил» участников Отечественной войны за спасенне Союза от рабства фашизма.
Удод Михайло Васильович, колишній колгоспник, с. Курган Лебединського району Сумської області.
(нині - пенсіонер, м. Кременчук Полтавської області)
Работали мы тогда по 15-20 часов, а бывало, и сутками. Рано вставали, поздно ложились. За работу денег не платили, а писали «трудодни». Проработаешь световой, день, заработаешь один трудодень. А осенью, когда убирали урожай, давали на трудодни зерно: 300 г на один
трудодень. Не всегда давали пшеницу, а чаще ячмень или просо. Урожаи были неплохие, особенно в 1945-1946 гг., но все увозили в заготзерно. Из района были присланы специальные уполномоченные, которые контролировали сдачу хлеба. Вот к примеру: приезжаем мы на поле, на ток, а приезжали партиями по 10-20 подвод, набирали зерна по 5-6 ц на подводу, взвешивали, и уполномоченный нас сопровождал на станцию. Чтобы никто из нас не поехал в колхоз. В 1946 г. урожай был средний, засухи не было, но его весь сдали «на план», а людям не дали ничего. Уже зимой в начале 1947 г. люди начали ощущать нехватку продуктов. Хлеба уже не бьло, запасы все были израсходованы. У кого была корова, то она поддерживала. А у кого коровы не было, то он картошку израсходовал еще осенью и зимой, а к весне не осталось ничего. Зимою люди начали собираться партиями, по 5-7 человек, и ехать в Западную Украину и Белоруссию за хлебом. Я тоже два раза ездил, нас было таких пять человек. Дома забирали всю хорошую одежду в мешок и ездили товарными вагонами, на крышах пассажирских вагонов на морозе. Добирались, как могли, в район Новогрудек, Лиды, Радашковичей, ходили по селам, меняли одежду на хлеб. Я отдал один-единственный отцовский выходной костюм за 16 кг ячменя. Рубаха - два кг ржи и так далее... Привез я раз мешок и вещмешок разного зерна, и второй раз тоже самое... Остались мы почти голые и босые, но зато выжили. Сделал из трубы диаметром 80 мм ручную мельницу, и на ней драли зерно, а мать пекла «деруны».
А что творилось на поездах! Идет товарный поезд с углем или лесом, облеплен людьми с сумками, мешками. И большинство женщин, потому что мужчин было мало. И зто зимой. Станций тогда нормальных не было. Остановится зшелон, и бегут люди погреться в какую-нибудь халупу, а там уже битком набито. Вспоминаю зпизод. Выехали мы из Лебедина, приехали на ст. Боромля, там надо было садиться на поезд, какой попадется в сторону Белоруссии. В Боромле вместо станции - хата, еле туда залезли, людей полно, стояли так, что ногами пола не доставали. Но я ростом высокий, физически крепкий, смотрю - дальше полхаты свободно, решил туда протолкаться. Но когда добрался до свободного места, увидел, что лежал молодой парень лет двадцати, стонал, весь опухший, и на нем по всей одежде шевелилась серая масса вшей. Я такого никогда не видел, сколько живу. А кругом стояли люди, много военных, офицеров, смотрели и только сочувствовали. Это один зпизод, а сколько их было по станциям Украины?!
А весной 1947-го... Каждый день на работу идти, а брать на обед нечего. Яички мать собирает, надо сдать государству 300 штук. Молока надо сдать каждый день 3-4 литра. Налог заплатить за землю, подворье. Еще налог на каждое фруктовое дерево. Картошки много надо сдать государству. Приходит специальная комиссия и заставляет подписываться на займ (облигации), диктуют сумму. Мать не подписывает, потому что нет денег, а надо самое малое 500 руб. Приходят еще несколько раз, а потом начинают терроризировать ночью, в 1-2 часа ночи мать не выдерживает и подписывается на займ, затем собирает яички, молоко, сметану и - один узел спереди, а другой - сзади, пешком 15 км на базар торговать деньги на налог, на займ, на керосин освещать хату, на мыло, меньшему брату на книги, тетради, а мы должны голодать.
Наш отец, а ее муж погиб за наше светлое будущее в 1944 году, и никому до зтого нет дела... Весна и начало лета для людей были самыми тяжелыми, спасал лес (диброва), срывали листья с липы, сушили, в ступке толкли и пекли лепешки, на лугу рвали в пищу щавель. Возле нашего села течет р. Псел, она тоже спасала, доставали граблями ракушки (черепашки), заливали в казане горячей водой. Они раскрывались, содержимое извлекали, чистили, и это мясо варили. Но оно не разваривалось, было как резина, его целиком глотали. Много было случаев, когда люди травились растениями. В других селах, где не было близко леса, речки, то там больше людей умирало с голода.
В 1947 г. был хороший урожай хлеба. Началась жатва, техники было мало, косили косами, а женщины вязали снопы, люди стали веселей. Там же мяли колосья в сумки, и просто так зерно бросали в рот, жевали. Приносили домой зерно, на ручных жерновах мололи и пекли хлеб. Но это опасно было. За это строго судили, причем показательным судом. К примеру, у нас был суд в клубе: женщина, имевшая двух малолетних деток, муж погиб на фронте, шла с работы, несла ведро зерна, получила 12 лет, а детей забрали в детдом. Мужчина за мешок зерна получил 20 лет, третий за копну сена - 15 лет. Люди боялись, но голод брал свое, каждый хотел выжить, даже дети 10-12 лет ночью ходили в поле за 3 км, заходили в еще
нескошенную, не созревшую, почти зеленую пшеницу, там прятались, мяли колосья и сразу поедали зерно и тем себя поддерживали, не пухли с голода.
Осенью дали на один трудодень по 500 г зерна, но налоги увеличили, так что денег, которые мать торговала раз в неделю за молоко и яички, не хватало даже на хозяйственные расходы. Купить что-нибудь из одежды или обуви было не на что. Я уже был парнем 19-ти лет, а ходил в тапочках, пошитых местным сапожником: верх из голенищ кирзових сапог, а подошва из протектора автопокрышки. Брюки из домотканного полотна, покрашенные плодами бузины, рубашка такая же и фуфайка, пошитая местной модисткой тоже из домотканного полотна и окрашенная плодами бузины, а вместо ваты пакля. В таком одеянии пошел и в армию.
Был рад, что вырвался из зтого невольного рабства, другим способом тогда вырваться было невозможно. Паспортов у колхозников не было, а справок на получение паспорта колхоз не давал. Призывали в армию нас 20, а вернулись 2-4 человека, не больше, остальные в том числе и я, стали рабочими.
Терещенко Раїса Петрівна (с.Новов'язовське Юр'ївський р-н Дніпропетровської обл., вул.Шевченка, 40.), 21 квітня 1992 р.
Добре пам'ятаю 1946-1947 роки. Такі ми були голодні, навіть не передати. Ми з мамою рвали листя молодої акації і їли. Люди на мілководді, де росли очерет і рогіз, рвали молоді пагони (називали їх пальчиками) і їли. Знаходили траву, називалася затіркою, широко вживали
щавель - молоде насіння щавлю кидали в молоко, в кого було. Мені запам'ятався випадок. Посадили нас, дітвору, на підводу, і повіз нас дядько. Опинились ми у великому коридорі, підлога була стара, вичовгана. Дали нам по шматочку чорного-чорного коржа і по стеблинці зеленої цибулі. Скільки там була, не пам'ятаю.
Потім жила вдома. Закутувалась у мамине плаття і лягала спати на голу сітку ліжка. Брат Петя приніс у пазусі з поля зерна. Передерли ми його між каменями, вийшло борошно. Мама добавила щавлю і вийшов плескач.
Людям хліба не давали, хоча його вирощували. Хліб відправляли. Це була сталінщина. Моєму 17-річному братові дали 12 років тюрми, а мамі - два роки, їх судили разом, маму зробили без вини винною. За те, що не привела за руку свого сина і не сказала, що він узяв. А нас було восьмеро дітей малих, восьма дитина грудна. На суді мама казала: «Де ж ви поділи моїх трьох менших дітей, бо записали тільки п'ятеро старших?» Татуся часто забирали на роботу в різні села, вчив, як треба випалювати цеглу, як розпалювати у цегельній печі вогонь. Нам, дітям,
доводилося жити самим. Взимку рятувала піч, всі сиділи на ній, їли самий буряк. Пекли його, варили і пили буряковий чай. Літом старші ходили в поле і приходили пізно, давали їсти щось слизьке і тепле. То були ховрашки, вони нас рятували. Хтось з людей заносив кухоль молока Вані, братикові молодшому. В 1947 році нас рятував, як міг, старший брат, люди біля нашого двору без сліз не проходили, такий був у нас тяжкий стан. Пізніше появилися кукурудзяники, житники - хліб такий. А податок накладали страшний: на фруктові дерева, на землю. Отримували на дітей гроші. Та гроші ті всі йшли на податок. Пам'ятаю, вже й коровка у нас появилася, та все молоко здавали, а нам давали лише перегон. Як підходила
осінь, в людей забирали майже все надбане: курей, кролів, курячі яйця. Самі люди яєць не їли, бо за них треба було в магазині щось купити - мило, сіль.
Коли помер Сталін, в нашій хаті було свято. Тільки тоді не можна було про це й слова сказать. Мама каже: «Вже такого душогуба не буде, як оце був». Сталін хотів усіх людей України видушить. Після його смерті стало жити краще, тільки життя поліпшувалося повільно.
До самої смерті мама говорила, що їй так і не вручили медалі за восьмеро дітей, що була багатодітна. Це не потрібно було нікому, а ненька ждала... Вручили за п'ятеро дітей, а обіцяли за восьмеро, і не дали. Якби я раніше таке написала, мене б повісили б. Та старі люди й досі
бояться.
Клименко Петро Кузьмович (г. Славянск, Донецкая обл., ул. Володарского, 34), 20 апреля 1992 г.
После Победы над фашистами я демобилизовался и возвратился домой. В Запорожской области в то время начинал разворачиваться голод. Жил в Запорожье и ездил в село к матери хотя бы похлебать горячей баланды. «Благодаря» руководителям бывшего Союза во главе со Сталиным и тот малый запас хлеба, что был, вывезли в страны Варшавского договоре, оставили Украину голодную, холодную. Пошла среди народа смертность. Если человека на фронте не убили, то он мог умереть от голода. Кто, где, как и сколько мог - все тащили, защищаясь от голодной смерти. Солдати, возвращаясь с фронта, за малейшую кражу из-за искусственно созданной голодовки попадали в тюрьмы, лагеря. Но красть уже почти не было чего, все забирало государство. Люди ходили опухшие, на ходу умирали. Вот так Сталин «отблагодарил» участников Отечественной войны за спасенне Союза от рабства фашизма.
Удод Михайло Васильович, колишній колгоспник, с. Курган Лебединського району Сумської області.
(нині - пенсіонер, м. Кременчук Полтавської області)
Работали мы тогда по 15-20 часов, а бывало, и сутками. Рано вставали, поздно ложились. За работу денег не платили, а писали «трудодни». Проработаешь световой, день, заработаешь один трудодень. А осенью, когда убирали урожай, давали на трудодни зерно: 300 г на один
трудодень. Не всегда давали пшеницу, а чаще ячмень или просо. Урожаи были неплохие, особенно в 1945-1946 гг., но все увозили в заготзерно. Из района были присланы специальные уполномоченные, которые контролировали сдачу хлеба. Вот к примеру: приезжаем мы на поле, на ток, а приезжали партиями по 10-20 подвод, набирали зерна по 5-6 ц на подводу, взвешивали, и уполномоченный нас сопровождал на станцию. Чтобы никто из нас не поехал в колхоз. В 1946 г. урожай был средний, засухи не было, но его весь сдали «на план», а людям не дали ничего. Уже зимой в начале 1947 г. люди начали ощущать нехватку продуктов. Хлеба уже не бьло, запасы все были израсходованы. У кого была корова, то она поддерживала. А у кого коровы не было, то он картошку израсходовал еще осенью и зимой, а к весне не осталось ничего. Зимою люди начали собираться партиями, по 5-7 человек, и ехать в Западную Украину и Белоруссию за хлебом. Я тоже два раза ездил, нас было таких пять человек. Дома забирали всю хорошую одежду в мешок и ездили товарными вагонами, на крышах пассажирских вагонов на морозе. Добирались, как могли, в район Новогрудек, Лиды, Радашковичей, ходили по селам, меняли одежду на хлеб. Я отдал один-единственный отцовский выходной костюм за 16 кг ячменя. Рубаха - два кг ржи и так далее... Привез я раз мешок и вещмешок разного зерна, и второй раз тоже самое... Остались мы почти голые и босые, но зато выжили. Сделал из трубы диаметром 80 мм ручную мельницу, и на ней драли зерно, а мать пекла «деруны».
А что творилось на поездах! Идет товарный поезд с углем или лесом, облеплен людьми с сумками, мешками. И большинство женщин, потому что мужчин было мало. И зто зимой. Станций тогда нормальных не было. Остановится зшелон, и бегут люди погреться в какую-нибудь халупу, а там уже битком набито. Вспоминаю зпизод. Выехали мы из Лебедина, приехали на ст. Боромля, там надо было садиться на поезд, какой попадется в сторону Белоруссии. В Боромле вместо станции - хата, еле туда залезли, людей полно, стояли так, что ногами пола не доставали. Но я ростом высокий, физически крепкий, смотрю - дальше полхаты свободно, решил туда протолкаться. Но когда добрался до свободного места, увидел, что лежал молодой парень лет двадцати, стонал, весь опухший, и на нем по всей одежде шевелилась серая масса вшей. Я такого никогда не видел, сколько живу. А кругом стояли люди, много военных, офицеров, смотрели и только сочувствовали. Это один зпизод, а сколько их было по станциям Украины?!
А весной 1947-го... Каждый день на работу идти, а брать на обед нечего. Яички мать собирает, надо сдать государству 300 штук. Молока надо сдать каждый день 3-4 литра. Налог заплатить за землю, подворье. Еще налог на каждое фруктовое дерево. Картошки много надо сдать государству. Приходит специальная комиссия и заставляет подписываться на займ (облигации), диктуют сумму. Мать не подписывает, потому что нет денег, а надо самое малое 500 руб. Приходят еще несколько раз, а потом начинают терроризировать ночью, в 1-2 часа ночи мать не выдерживает и подписывается на займ, затем собирает яички, молоко, сметану и - один узел спереди, а другой - сзади, пешком 15 км на базар торговать деньги на налог, на займ, на керосин освещать хату, на мыло, меньшему брату на книги, тетради, а мы должны голодать.
Наш отец, а ее муж погиб за наше светлое будущее в 1944 году, и никому до зтого нет дела... Весна и начало лета для людей были самыми тяжелыми, спасал лес (диброва), срывали листья с липы, сушили, в ступке толкли и пекли лепешки, на лугу рвали в пищу щавель. Возле нашего села течет р. Псел, она тоже спасала, доставали граблями ракушки (черепашки), заливали в казане горячей водой. Они раскрывались, содержимое извлекали, чистили, и это мясо варили. Но оно не разваривалось, было как резина, его целиком глотали. Много было случаев, когда люди травились растениями. В других селах, где не было близко леса, речки, то там больше людей умирало с голода.
В 1947 г. был хороший урожай хлеба. Началась жатва, техники было мало, косили косами, а женщины вязали снопы, люди стали веселей. Там же мяли колосья в сумки, и просто так зерно бросали в рот, жевали. Приносили домой зерно, на ручных жерновах мололи и пекли хлеб. Но это опасно было. За это строго судили, причем показательным судом. К примеру, у нас был суд в клубе: женщина, имевшая двух малолетних деток, муж погиб на фронте, шла с работы, несла ведро зерна, получила 12 лет, а детей забрали в детдом. Мужчина за мешок зерна получил 20 лет, третий за копну сена - 15 лет. Люди боялись, но голод брал свое, каждый хотел выжить, даже дети 10-12 лет ночью ходили в поле за 3 км, заходили в еще
нескошенную, не созревшую, почти зеленую пшеницу, там прятались, мяли колосья и сразу поедали зерно и тем себя поддерживали, не пухли с голода.
Осенью дали на один трудодень по 500 г зерна, но налоги увеличили, так что денег, которые мать торговала раз в неделю за молоко и яички, не хватало даже на хозяйственные расходы. Купить что-нибудь из одежды или обуви было не на что. Я уже был парнем 19-ти лет, а ходил в тапочках, пошитых местным сапожником: верх из голенищ кирзових сапог, а подошва из протектора автопокрышки. Брюки из домотканного полотна, покрашенные плодами бузины, рубашка такая же и фуфайка, пошитая местной модисткой тоже из домотканного полотна и окрашенная плодами бузины, а вместо ваты пакля. В таком одеянии пошел и в армию.
Был рад, что вырвался из зтого невольного рабства, другим способом тогда вырваться было невозможно. Паспортов у колхозников не было, а справок на получение паспорта колхоз не давал. Призывали в армию нас 20, а вернулись 2-4 человека, не больше, остальные в том числе и я, стали рабочими.