Мемуары-2001. Семинар в институте имени П.К.Штернберга.
В 1970 году я подолгу работал в Москве, в ФИАНе, и жил в аспирантском общежитии АН. Однажды моим соседом оказался физик-теоретик из Новосибирска Кацман (имя я забыл). Слово за слово, челноком между наукой и политикой, мы проговорили чуть ли ни всю ночь. И он пригласил меня на семинар в институте астрофизики им. Штернберга, где должен выступать академик Андрей Дмитриевич Сахаров. Опала Сахарова только началась: он был отстранен от секретных работ в Арзамасе за свое письмо в ЦК о конвергенции, напечатанное за границей. Конечно, я не мог пренебречь таким случаем: для меня Сахаров давно стал легендой.
Кацман предупредил, что в первой части семинара будут академики Виталий Лазаревич Гинзбург и Яков Борисович Зельдович. У них пойдет речь об астрофизике, о черных дырах, о звездах-карликах и о многом другом, в чем я ни бум-бум. Но мне все равно было любопытно, я поехал вместе с Кацманом. Вальяжный, шикарный Гинзбург, увидев Кацмана, раскинул руки: «Какие люди!». Он был, конечно, в центре, он царствовал. Малорослый Зельдович держался скромнее. Во время речи Гинзбурга он время от времени вскакивал и быстро-быстро начинал говорить, но Гинзбург чаще всего говорил: «Яша, Яша, спите спокойно, дорогой товарищ, я об этом говорил».
Зал был набит битком, но я уже понимал, что это в основном не специалисты, а публика, как и я, пришедшая поглазеть на Сахарова. Стояли в проходе. Вдруг в двух шагах от себя я увидел знакомое лицо.
Это был мой однофамилец Борис Трубников. На четвертом курсе он начал читать нам курс физики плазмы. Это были одна-две памятные лекции, от них у меня осталось, помимо прочего, вполне пророческое стихотворение.
Как раз в это время Гинзбург произнес: «Но вот тут вышла статья Трубникова, и у нас результаты различаются на девятнадцать порядков!». Тут же возник Зельдович: «Что же вы не пригласили автора?». Начались ужимки, взгляды в аудиторию, воздевание рук.
Трубников не прореагировал. Он всегда был очень спокойным человеком. В перерыве я курил у окна, из которого просматривался вход в институт. Единственным человеком, покинувшим семинар, был Борис Трубников. Я никак не могу трактовать этот эпизод, я ничего не знаю о судьбе однофамильца. Но эпизод выразительный.
Андрей Дмитриевич оказался очень похожим на своего отца, но выше ростом. Во время сообщения он сидел на одиноко стоящем стуле. Манеру разговора описывать не нужно: теперь ее знают все. Речь шла о кварках, о кварковой модели вещества. Это было еще сложнее, чем астрофизика. Был задан всего один вопрос, и Сахаров ответил так: «О, да, это было бы хрустальной мечтой, но…».
Гинзбург и Зельдович сидели в первом ряду, набрав в рот воды. Ясно, что это была их установка. Лучше было быть подальше на всякий случай.
До ссылки Сахарова оставалось десять лет, до смерти - девятнадцать.
Академики как образцы стиля
Кацман предупредил, что в первой части семинара будут академики Виталий Лазаревич Гинзбург и Яков Борисович Зельдович. У них пойдет речь об астрофизике, о черных дырах, о звездах-карликах и о многом другом, в чем я ни бум-бум. Но мне все равно было любопытно, я поехал вместе с Кацманом. Вальяжный, шикарный Гинзбург, увидев Кацмана, раскинул руки: «Какие люди!». Он был, конечно, в центре, он царствовал. Малорослый Зельдович держался скромнее. Во время речи Гинзбурга он время от времени вскакивал и быстро-быстро начинал говорить, но Гинзбург чаще всего говорил: «Яша, Яша, спите спокойно, дорогой товарищ, я об этом говорил».
Зал был набит битком, но я уже понимал, что это в основном не специалисты, а публика, как и я, пришедшая поглазеть на Сахарова. Стояли в проходе. Вдруг в двух шагах от себя я увидел знакомое лицо.
Это был мой однофамилец Борис Трубников. На четвертом курсе он начал читать нам курс физики плазмы. Это были одна-две памятные лекции, от них у меня осталось, помимо прочего, вполне пророческое стихотворение.
Как раз в это время Гинзбург произнес: «Но вот тут вышла статья Трубникова, и у нас результаты различаются на девятнадцать порядков!». Тут же возник Зельдович: «Что же вы не пригласили автора?». Начались ужимки, взгляды в аудиторию, воздевание рук.
Трубников не прореагировал. Он всегда был очень спокойным человеком. В перерыве я курил у окна, из которого просматривался вход в институт. Единственным человеком, покинувшим семинар, был Борис Трубников. Я никак не могу трактовать этот эпизод, я ничего не знаю о судьбе однофамильца. Но эпизод выразительный.
Андрей Дмитриевич оказался очень похожим на своего отца, но выше ростом. Во время сообщения он сидел на одиноко стоящем стуле. Манеру разговора описывать не нужно: теперь ее знают все. Речь шла о кварках, о кварковой модели вещества. Это было еще сложнее, чем астрофизика. Был задан всего один вопрос, и Сахаров ответил так: «О, да, это было бы хрустальной мечтой, но…».
Гинзбург и Зельдович сидели в первом ряду, набрав в рот воды. Ясно, что это была их установка. Лучше было быть подальше на всякий случай.
До ссылки Сахарова оставалось десять лет, до смерти - девятнадцать.
Академики как образцы стиля