Война, мир и безопасность в гендерном измерении
Военные потери: развенчание мифа о мужчинах-защитниках. Вопреки широко распространенному мифу о том, что в войне по большей части участвуют только мужчины, чтобы защитить «уязвимых» граждан, которым, как правило, причисляют женщин и детей, следует заметить, что именно женщины и дети составляют значительную долю убитых и раненых в войнах недавнего времени. В соответствии с докладом ООН о человеческом развитии за последнее время произошло резкое увеличение числа военных потерь среди гражданского населения - они выросли примерно с 10% в начале ХХ в. до 90% соответственно в его конце. Несмотря на то что в этом докладе не проведено разделение данных по убитым и раненным во время войны по половому признаку, в нем утверждается, что процентный скачок свидетельствует о том, что женщины во время войны оказываются в числе наиболее пострадавших, хотя они составляют лишь 2% от мирового военного контингента. Доклад, составленный в 1994 г. Фондом «Спасите детей», констатировал, что за время войн в период с 1984 по 1994 годы 1,5 миллиона детей было убито и 4 миллиона детей получили серьезные травмы в результате бомбежек и подрыва на минах.
Однако существует еще одна сторона изменения модели войны, согласно которой женщины не должны рассматриваться только как жертвы; по мере роста убитых и раненых среди гражданского населения увеличиваются и обязанности женщин. Война приводит к тому, что им становится труднее выполнять свои репродуктивные функции и осуществлять заботу о других. Выступая в качестве матерей, кормилиц и попечительниц семьи, женщины в особенности страдают от экономических санкций, которые налагаются во время военного конфликта, что, к примеру, наблюдалось во время бойкота, объявленного ООН против Ирака в период войны в Персидском заливе в 1991 г. Преодолевая подобные трудности, женщины обретали новые роли в обществе, достигая в результате большей степени свободы, от которой им приходилось отказываться, когда конфликт был прекращен.
Согласно Комиссии ООН по делам беженцев, женщины и дети составляют около 75% от числа людей, нуждающихся в защите (около 21,5 млн. в начале 1999 г.). С 1970 года (когда их число составляло 3 миллиона) количество таких людей стремительно увеличивалось, что главным образом обусловлено военными конфликтами, в особенности на этнической почве. В конфликтах такого рода мужчины, часто становясь жертвами государственного давления и «этнических чисток», исчезают или скрываются, оставляя тем самым женщин единственными кормилицами семьи.
Женщины в некоторых случаях еще и оказываются по обе стороны конфликта, будучи связанными с мужьями брачными, а с родственниками - семейными узами, нередко пересекающими линии конфронтации. Кроме того, когда женщины оказываются в лагерях для беженцев, возрастает их уязвимость. Распределение предметов гуманитарной помощи в этих лагерях осуществляется с согласия мужчин, поэтому часто женщины оказываются не включенными в этот процесс. Такие гендерно искаженные ситуации происходят из-за либерального заблуждения, что мужчины-беженцы должны выступать и единственными кормильцами семьи, и акторами собственной жизни.
Кроме того, феминисты обратили свое внимание на данные об изнасилованиях в военное время. Так, в ходе гражданской войны в Руанде более 250 тысяч женщин подверглись насилию; в результате этого они были преданы позору, изгнаны из родных сообществ, а их детей начали клеймить как «детей дьявола». Поскольку эти женщины не получили статус беженок, им не была оказана помощь и со стороны международных сил. В северной Уганде повстанцы насильно увозили женщин для оказания ими сексуальных услуг, что увеличивало количество зараженных СПИДом; обычно после изнасилований у женщин не оставалось никаких других средств к существованию, кроме проституции. Война в бывшей Югославии, согласно подсчетам в Боснии и Герцеговине, было изнасиловано 20 тысяч женщин из 35 тысяч, продемонстрировала, что изнасилование на войне - это не просто случайность, а зачастую военная стратегия, приобретающая систематический характер. Изнасилование в ходе этнических войн используется как средство для подрыва идентичности всего сообщества. …
Осознав, какое воздействие война оказывает на женщин, мы можем достичь лучшего понимания неравноправности гендерных отношений, которая сопутствует военным действиям. Когда мы разоблачим социальные порядки, которые сопровождают войну и которые варьируются в разных обществах, мы обнаруживаем, что война - это культурный конструкт, построенный на мифах о мужчинах-защитниках; и что ее, вопреки реалистам, можно избежать. Те свидетельства относительно положения женщин во время конфликтных ситуаций, которые мы имеем сейчас, серьезно подрывают этот миф; тем не менее подобные вымыслы сохраняли свою значимость для оправдания войны и невозможности мира. Более глубокий взгляд на эти гендерно обусловленные конструкты может помочь нам выяснить не только причины войн, но и то, как в науке о МО и в политической практике определенные взгляды на безопасность признавались законными за счет других. …
гендерный анализ войны. Центральное место в научных исследованиях феминистов занимает связь между маскулинностью и войной. Хотя мужественность войны редко отрицается, военным приходится прилагать немало усилий, чтобы сделать из мужчин солдат, используя женоненавистническое воспитание, рассматриваемое как необходимое условие, чтобы научить мужчин воевать. Важно то, что это воспитание построено на отторжении всего, что может быть свойственно женщинам; быть солдатом значит не быть «женщиной». «Военная мужественность», или тип героической маскулинности, уходящей корнями в Древнюю Грецию, прельщает новобранцев и сохраняет чувство собственного достоинства в тех институтах, где подхалимство и повиновение являются нормой.
Другой образ солдата - праведный воин, жертвующий собой во имя защиты женщин, детей и других уязвимых людей. Существенной мотивацией для пополнения вооруженных сил является представление о том, что молодые мужчины воюют для того, чтобы защищать уязвимых граждан, таких, как женщины и дети, которые, согласно суждениям, не в состоянии защитить себя сами. Концепция о «защищаемых» - неотъемлемая часть для легитимации насилия; этот миф служил важным средством для одобрения войны и ее узаконения как со стороны женщин, так и со стороны мужчин. Иногда в военное время героический, праведный воин выступает противоположностью злонамеренной, часто имеющей отчетливые расовые черты, маскулинности, которая приписывается врагу и служит дальнейшим оправданием защиты.
Эти образы маскулинности построены на представлении, что якобы женщины не принимали участия в войне, хотя на протяжении истории они находились в составе армий - в качестве кухарок, прачек и санитарок. С конца ХIХ века на линиях фронта стали проходить службу женщины, которые оказывали военным медицинскую помощь; и, хотя их заслуга была велика, истории о том, что они делали, нечасто рассказываются, вероятно, потому, что в них намного больше говорится о смерти, ранении и уязвимости, чем о героизме. В последнее время в некоторых государствах все больше женщин поступают на службу в вооруженные силы.
В США с прекращением призыва на воинскую службу пополнение вооруженных сил женщинами для удовлетворения потребностей страны в рабочей силе стало обязательным. В 1991 году численность женщин в армии составляла 14%, в военно-воздушных силах - 17% и в военно-морском флоте - 13%; они походили службу на многих боевых позициях.
Существенной мотивацией для них при вступлении в вооруженные силы являлись экономические возможности и восходящая мобильность; причем процент поступления черных женщин в 1970-е и 1980-е годы был гораздо выше процента других женщин и черных мужчин. К концу 1980-х годов 430000 женщин проходили службу в частях регулярных вооруженных сил стран мира, что, однако, не привело к изменению маскулинной культуры государственных военных. Маловероятно, что проблемы сексуального домогательства исчезнут, пока не будет ослаблена подобная маскулинная культура. Другими словами, военная служба в значительной степени остается мужским конструктом, в котором присутствие женщин размывает привычный ход событий, в особенности что касается войны. Образ женщин-солдат, сражающихся и убирающих в войнах, приводит общественное мнение в смятение, доказательством чему служит война в Персидском заливе в 1991 г.
В то время как участие женщин в войне мотивируется либеральным принципом равенства, данная ситуация находится в постоянном столкновение с культурно устоявшимся взглядом на то, что означает быть воином: в некоторых частях американских войск участие женщин в войне было настоятельно отвергнуто, поскольку, по их мнению, это оказывает негативное воздействие на боеготовность. Кроме того, отрицательно относятся к участию женщин в войне и радикальные феминисты, полагающие, что женщины должны отказаться от сражения в войнах. На самом деле некоторые радикальные феминисты утверждали, что у женщин есть особая тяга к миру.
гендерный анализ мира. Если в рядах вооруженных сил женщины в основном отсутствовали, то в разнообразных движениях за мир они принимали активное участие. Все такие женские сообщества часто использовали материнские образы для дальнейшего распространения их идей. Употребляя такие феминистские характеристики, как забота и привязанность, многие участницы этих сообществ видели большую разницу между собой и мужчинами. Такие движения ранжировались от тех, кто выступал против ядерного противостояния великих держав, до тех, кто проводил мероприятия, направленные против репрессивных действий государств в отношении их граждан.
В начале 1960-х годов в США состоялась забастовка женщин за мир (предтеча радикального феминизма), привлекшая внимание к ситуации, которую бастующие рассматривали как тревожную эскалацию «холодной войны». Женщины-матери защищали свое право повлиять на курс правительства, проводившего политику ядерного сдерживания, курс, который, по их утверждению, скорее составлял угрозу американской семе, чем выступал ее защитой. Делая акцент на этом аспекте, бастующие подвергли сомнению и представление о том, что мужчины участвуют в войне для защиты женщин. Использование представительницами женского пола стратегии, построенной на материнстве, в 1962 году способствовало их успешной конфронтации с комиссией Палаты представителей США по расследованию антиамериканской деятельности.
Похожим образом сложилась ситуация, когда в 1980-е годы женский лагерь мира «Гринэм-Коммон» в Великобритании, ставший символом протеста против присутствия в Британии американских крылатых ракет, привлек внимание к идее «тесной дружбы и созданной женщинами культуры песен и ритуалов, напоминавших о доиндустриальных образах жизни». Основываясь на принципах радикального феминизма, прославляющего роль женщин как кормилиц и воспитательниц, женщины в «Гринэм-Коммон» жили без иерархии и убеждали отказаться от принципа применения насилия. В Аргентине, также используя материнские образы, Ассоциация матерей Плаза де Мэйо выражала протест против жестоких репрессий правительства и «исчезновения» их мужей и сыновей. В России матери протестовали против отправки их сыновей в Чечню.
Это лишь несколько примеров того, как активисты женских движений за мир явно использовали материнские и женские образы для того, чтобы выработать собственные стратегии. Феминисты - исследователи мира также применяли образы материнства и представление обособой позиции женщин в поддержку их тербований. Бетии Риэдон, представительница феминистских исследований мира, доказывала необходимость «феминных» ценностей, которые она представляла нравственно превосходившими все остальные в ядерном мире. Под влиянием работ Кэрол Джиллигна и с помощью психоаналитической теории объектных отношений Сара Раддик привела доводы в пользу близости политики мира с материнским мышлением.
Раддик воздерживается от заявления, что женщины намного миролюбивее мужчин, но она утверждает, что между материнской заботой и политикой мира существует близость. Учитывая «рациональность» войны, материнское мышление, которое проистекает из материнской практики и концентрируется на попечительском труде, выступает альтернативным идеалом здравого смысла.
В то время как эти материнские образы зачастую были весьма успешны для мотивации движений женщин за мир, многих феминистов они поставили в неудобное положение. Линн Сигэл, хотя и рассматирвает движение женщин за мир как одно из самых мощных и передовых в 1980-х годах, обеспокоена идеей о присущем женщинам пацифизме и встревожена тенденцией сводить анализ милитаризма к индивидуальной психологии. Идеология существенных отличий женщин от мужчин, типичная для радикального феминизма, может побуждать последних воевать только из-за боязни выглядеть не по-мужски; причем биологический редукционизм не позволяет изменить это положение.
В контексте общества, где доминируют мужчины, ассоциация мужчин с войной, а женщин с миром также усиливает гендерную иерархию и ложные дихотомии, которые ведут к обесцениваю как женщин, так и мира. Ассоциирование женщин и мира с идеализмом в науке о международных отношениях, которая, как я показала, глубоко концептуализирована с гендерной точки зрения, снизило статус идеалистов в дискурсе международных отношений. Хотя движения за мир, опиравшиеся на материнские образы, могли иметь некоторый успех, они не сделали ничего, чтобы изменить существующие гендерные отношения; подобная ситуация позволяет мужчинам оставаться у власти и продолжать руководить повесткой дня мировой политики, игнорируя роль женщин в принятии внешнеполитических решений. …
В то время как научные основания для ассоциирования женщин с миром представляются проблематичными, в США именно женщины в отличие от мужчин последовательно оказывают меньше поддержки силовым методам достижения внешнеполитических целей, и этот гендерный разрыв продолжает увеличиваться. Он был наиболее широк во время войны в Заливе в 1991 г. - хотя они и закрылся примерно тогда же, с началом активных боевых действий. Кроме того, анализ отношений к мирному процессу на Ближнем Востоке показал, что те, кто выступает против военного вмешательства, вероятно, находятся среди тех, кто поддерживает феминистские цели. Исследования отношений израильских, египетских, палестинских и кувейтских женщин и мужчин к арабо-израильскому конфликту выявило, что взгляды представителей мужского и женского пола не отличались друг от друга, и не было очевидно, что женщины проявляли меньше воинственности. Однако, используя данные, собранные в 1988-1994 гг., исследование обнаружило корреляцию между отношениями к поддержке равенства женщин и поддержки дипломатии и компромисса. Поэтому авторы увидели связь между феминизмом и позитивным отношением к разрешению международного конфликта.
Этот пример поучителен тем, что уменьшение неравных гендерных иерархий может внести положительный вклад в дело мира и социальной справедливости. Более того, минуя дихотомические способы размышления о войне и мире, формулирование проблемы социального построения гендерных иерархий и развенчание мифа о мужчинах-защитниках, которые способствуют распространению подобных способов мышления, мы могли бы сформулировать менее гендерно зависимые и более содержательные определения безопасности. Предлагая контрапозицию, которая отрицает как маскулинность войны, так и феминность мира, Мэри Бургьерес привела доводы в пользу необходимости построения феминистской системы безопасности на общих, лишенных гендерной окраски основах. Она предложила такой способ участия феминизма в демонтаже образов, лежащих в основе патриархата и милитаризма, и такие совместные усилия женщин и мужчин, которые бы делили между ними ответственность за изменения соответствующих структур. Эти усилия требуют проблематизации бинарных оппозиций, как «война и мир», «реализм и идеализм», чтобы обеспечить новые пути понимания этих явлений, полезные для выработки более четкого представления безопасности.
Дж. Энн Тикнер «Мировая политика с гендерных позиций. Проблемы и подходы эпохи, наступившей после «холодной войны»/Пер. с англ. под ред. Д.И. Полывянного. - М.: Культурная революция, 2006. - 123-146 с.
Однако существует еще одна сторона изменения модели войны, согласно которой женщины не должны рассматриваться только как жертвы; по мере роста убитых и раненых среди гражданского населения увеличиваются и обязанности женщин. Война приводит к тому, что им становится труднее выполнять свои репродуктивные функции и осуществлять заботу о других. Выступая в качестве матерей, кормилиц и попечительниц семьи, женщины в особенности страдают от экономических санкций, которые налагаются во время военного конфликта, что, к примеру, наблюдалось во время бойкота, объявленного ООН против Ирака в период войны в Персидском заливе в 1991 г. Преодолевая подобные трудности, женщины обретали новые роли в обществе, достигая в результате большей степени свободы, от которой им приходилось отказываться, когда конфликт был прекращен.
Согласно Комиссии ООН по делам беженцев, женщины и дети составляют около 75% от числа людей, нуждающихся в защите (около 21,5 млн. в начале 1999 г.). С 1970 года (когда их число составляло 3 миллиона) количество таких людей стремительно увеличивалось, что главным образом обусловлено военными конфликтами, в особенности на этнической почве. В конфликтах такого рода мужчины, часто становясь жертвами государственного давления и «этнических чисток», исчезают или скрываются, оставляя тем самым женщин единственными кормилицами семьи.
Женщины в некоторых случаях еще и оказываются по обе стороны конфликта, будучи связанными с мужьями брачными, а с родственниками - семейными узами, нередко пересекающими линии конфронтации. Кроме того, когда женщины оказываются в лагерях для беженцев, возрастает их уязвимость. Распределение предметов гуманитарной помощи в этих лагерях осуществляется с согласия мужчин, поэтому часто женщины оказываются не включенными в этот процесс. Такие гендерно искаженные ситуации происходят из-за либерального заблуждения, что мужчины-беженцы должны выступать и единственными кормильцами семьи, и акторами собственной жизни.
Кроме того, феминисты обратили свое внимание на данные об изнасилованиях в военное время. Так, в ходе гражданской войны в Руанде более 250 тысяч женщин подверглись насилию; в результате этого они были преданы позору, изгнаны из родных сообществ, а их детей начали клеймить как «детей дьявола». Поскольку эти женщины не получили статус беженок, им не была оказана помощь и со стороны международных сил. В северной Уганде повстанцы насильно увозили женщин для оказания ими сексуальных услуг, что увеличивало количество зараженных СПИДом; обычно после изнасилований у женщин не оставалось никаких других средств к существованию, кроме проституции. Война в бывшей Югославии, согласно подсчетам в Боснии и Герцеговине, было изнасиловано 20 тысяч женщин из 35 тысяч, продемонстрировала, что изнасилование на войне - это не просто случайность, а зачастую военная стратегия, приобретающая систематический характер. Изнасилование в ходе этнических войн используется как средство для подрыва идентичности всего сообщества. …
Осознав, какое воздействие война оказывает на женщин, мы можем достичь лучшего понимания неравноправности гендерных отношений, которая сопутствует военным действиям. Когда мы разоблачим социальные порядки, которые сопровождают войну и которые варьируются в разных обществах, мы обнаруживаем, что война - это культурный конструкт, построенный на мифах о мужчинах-защитниках; и что ее, вопреки реалистам, можно избежать. Те свидетельства относительно положения женщин во время конфликтных ситуаций, которые мы имеем сейчас, серьезно подрывают этот миф; тем не менее подобные вымыслы сохраняли свою значимость для оправдания войны и невозможности мира. Более глубокий взгляд на эти гендерно обусловленные конструкты может помочь нам выяснить не только причины войн, но и то, как в науке о МО и в политической практике определенные взгляды на безопасность признавались законными за счет других. …
гендерный анализ войны. Центральное место в научных исследованиях феминистов занимает связь между маскулинностью и войной. Хотя мужественность войны редко отрицается, военным приходится прилагать немало усилий, чтобы сделать из мужчин солдат, используя женоненавистническое воспитание, рассматриваемое как необходимое условие, чтобы научить мужчин воевать. Важно то, что это воспитание построено на отторжении всего, что может быть свойственно женщинам; быть солдатом значит не быть «женщиной». «Военная мужественность», или тип героической маскулинности, уходящей корнями в Древнюю Грецию, прельщает новобранцев и сохраняет чувство собственного достоинства в тех институтах, где подхалимство и повиновение являются нормой.
Другой образ солдата - праведный воин, жертвующий собой во имя защиты женщин, детей и других уязвимых людей. Существенной мотивацией для пополнения вооруженных сил является представление о том, что молодые мужчины воюют для того, чтобы защищать уязвимых граждан, таких, как женщины и дети, которые, согласно суждениям, не в состоянии защитить себя сами. Концепция о «защищаемых» - неотъемлемая часть для легитимации насилия; этот миф служил важным средством для одобрения войны и ее узаконения как со стороны женщин, так и со стороны мужчин. Иногда в военное время героический, праведный воин выступает противоположностью злонамеренной, часто имеющей отчетливые расовые черты, маскулинности, которая приписывается врагу и служит дальнейшим оправданием защиты.
Эти образы маскулинности построены на представлении, что якобы женщины не принимали участия в войне, хотя на протяжении истории они находились в составе армий - в качестве кухарок, прачек и санитарок. С конца ХIХ века на линиях фронта стали проходить службу женщины, которые оказывали военным медицинскую помощь; и, хотя их заслуга была велика, истории о том, что они делали, нечасто рассказываются, вероятно, потому, что в них намного больше говорится о смерти, ранении и уязвимости, чем о героизме. В последнее время в некоторых государствах все больше женщин поступают на службу в вооруженные силы.
В США с прекращением призыва на воинскую службу пополнение вооруженных сил женщинами для удовлетворения потребностей страны в рабочей силе стало обязательным. В 1991 году численность женщин в армии составляла 14%, в военно-воздушных силах - 17% и в военно-морском флоте - 13%; они походили службу на многих боевых позициях.
Существенной мотивацией для них при вступлении в вооруженные силы являлись экономические возможности и восходящая мобильность; причем процент поступления черных женщин в 1970-е и 1980-е годы был гораздо выше процента других женщин и черных мужчин. К концу 1980-х годов 430000 женщин проходили службу в частях регулярных вооруженных сил стран мира, что, однако, не привело к изменению маскулинной культуры государственных военных. Маловероятно, что проблемы сексуального домогательства исчезнут, пока не будет ослаблена подобная маскулинная культура. Другими словами, военная служба в значительной степени остается мужским конструктом, в котором присутствие женщин размывает привычный ход событий, в особенности что касается войны. Образ женщин-солдат, сражающихся и убирающих в войнах, приводит общественное мнение в смятение, доказательством чему служит война в Персидском заливе в 1991 г.
В то время как участие женщин в войне мотивируется либеральным принципом равенства, данная ситуация находится в постоянном столкновение с культурно устоявшимся взглядом на то, что означает быть воином: в некоторых частях американских войск участие женщин в войне было настоятельно отвергнуто, поскольку, по их мнению, это оказывает негативное воздействие на боеготовность. Кроме того, отрицательно относятся к участию женщин в войне и радикальные феминисты, полагающие, что женщины должны отказаться от сражения в войнах. На самом деле некоторые радикальные феминисты утверждали, что у женщин есть особая тяга к миру.
гендерный анализ мира. Если в рядах вооруженных сил женщины в основном отсутствовали, то в разнообразных движениях за мир они принимали активное участие. Все такие женские сообщества часто использовали материнские образы для дальнейшего распространения их идей. Употребляя такие феминистские характеристики, как забота и привязанность, многие участницы этих сообществ видели большую разницу между собой и мужчинами. Такие движения ранжировались от тех, кто выступал против ядерного противостояния великих держав, до тех, кто проводил мероприятия, направленные против репрессивных действий государств в отношении их граждан.
В начале 1960-х годов в США состоялась забастовка женщин за мир (предтеча радикального феминизма), привлекшая внимание к ситуации, которую бастующие рассматривали как тревожную эскалацию «холодной войны». Женщины-матери защищали свое право повлиять на курс правительства, проводившего политику ядерного сдерживания, курс, который, по их утверждению, скорее составлял угрозу американской семе, чем выступал ее защитой. Делая акцент на этом аспекте, бастующие подвергли сомнению и представление о том, что мужчины участвуют в войне для защиты женщин. Использование представительницами женского пола стратегии, построенной на материнстве, в 1962 году способствовало их успешной конфронтации с комиссией Палаты представителей США по расследованию антиамериканской деятельности.
Похожим образом сложилась ситуация, когда в 1980-е годы женский лагерь мира «Гринэм-Коммон» в Великобритании, ставший символом протеста против присутствия в Британии американских крылатых ракет, привлек внимание к идее «тесной дружбы и созданной женщинами культуры песен и ритуалов, напоминавших о доиндустриальных образах жизни». Основываясь на принципах радикального феминизма, прославляющего роль женщин как кормилиц и воспитательниц, женщины в «Гринэм-Коммон» жили без иерархии и убеждали отказаться от принципа применения насилия. В Аргентине, также используя материнские образы, Ассоциация матерей Плаза де Мэйо выражала протест против жестоких репрессий правительства и «исчезновения» их мужей и сыновей. В России матери протестовали против отправки их сыновей в Чечню.
Это лишь несколько примеров того, как активисты женских движений за мир явно использовали материнские и женские образы для того, чтобы выработать собственные стратегии. Феминисты - исследователи мира также применяли образы материнства и представление обособой позиции женщин в поддержку их тербований. Бетии Риэдон, представительница феминистских исследований мира, доказывала необходимость «феминных» ценностей, которые она представляла нравственно превосходившими все остальные в ядерном мире. Под влиянием работ Кэрол Джиллигна и с помощью психоаналитической теории объектных отношений Сара Раддик привела доводы в пользу близости политики мира с материнским мышлением.
Раддик воздерживается от заявления, что женщины намного миролюбивее мужчин, но она утверждает, что между материнской заботой и политикой мира существует близость. Учитывая «рациональность» войны, материнское мышление, которое проистекает из материнской практики и концентрируется на попечительском труде, выступает альтернативным идеалом здравого смысла.
В то время как эти материнские образы зачастую были весьма успешны для мотивации движений женщин за мир, многих феминистов они поставили в неудобное положение. Линн Сигэл, хотя и рассматирвает движение женщин за мир как одно из самых мощных и передовых в 1980-х годах, обеспокоена идеей о присущем женщинам пацифизме и встревожена тенденцией сводить анализ милитаризма к индивидуальной психологии. Идеология существенных отличий женщин от мужчин, типичная для радикального феминизма, может побуждать последних воевать только из-за боязни выглядеть не по-мужски; причем биологический редукционизм не позволяет изменить это положение.
В контексте общества, где доминируют мужчины, ассоциация мужчин с войной, а женщин с миром также усиливает гендерную иерархию и ложные дихотомии, которые ведут к обесцениваю как женщин, так и мира. Ассоциирование женщин и мира с идеализмом в науке о международных отношениях, которая, как я показала, глубоко концептуализирована с гендерной точки зрения, снизило статус идеалистов в дискурсе международных отношений. Хотя движения за мир, опиравшиеся на материнские образы, могли иметь некоторый успех, они не сделали ничего, чтобы изменить существующие гендерные отношения; подобная ситуация позволяет мужчинам оставаться у власти и продолжать руководить повесткой дня мировой политики, игнорируя роль женщин в принятии внешнеполитических решений. …
В то время как научные основания для ассоциирования женщин с миром представляются проблематичными, в США именно женщины в отличие от мужчин последовательно оказывают меньше поддержки силовым методам достижения внешнеполитических целей, и этот гендерный разрыв продолжает увеличиваться. Он был наиболее широк во время войны в Заливе в 1991 г. - хотя они и закрылся примерно тогда же, с началом активных боевых действий. Кроме того, анализ отношений к мирному процессу на Ближнем Востоке показал, что те, кто выступает против военного вмешательства, вероятно, находятся среди тех, кто поддерживает феминистские цели. Исследования отношений израильских, египетских, палестинских и кувейтских женщин и мужчин к арабо-израильскому конфликту выявило, что взгляды представителей мужского и женского пола не отличались друг от друга, и не было очевидно, что женщины проявляли меньше воинственности. Однако, используя данные, собранные в 1988-1994 гг., исследование обнаружило корреляцию между отношениями к поддержке равенства женщин и поддержки дипломатии и компромисса. Поэтому авторы увидели связь между феминизмом и позитивным отношением к разрешению международного конфликта.
Этот пример поучителен тем, что уменьшение неравных гендерных иерархий может внести положительный вклад в дело мира и социальной справедливости. Более того, минуя дихотомические способы размышления о войне и мире, формулирование проблемы социального построения гендерных иерархий и развенчание мифа о мужчинах-защитниках, которые способствуют распространению подобных способов мышления, мы могли бы сформулировать менее гендерно зависимые и более содержательные определения безопасности. Предлагая контрапозицию, которая отрицает как маскулинность войны, так и феминность мира, Мэри Бургьерес привела доводы в пользу необходимости построения феминистской системы безопасности на общих, лишенных гендерной окраски основах. Она предложила такой способ участия феминизма в демонтаже образов, лежащих в основе патриархата и милитаризма, и такие совместные усилия женщин и мужчин, которые бы делили между ними ответственность за изменения соответствующих структур. Эти усилия требуют проблематизации бинарных оппозиций, как «война и мир», «реализм и идеализм», чтобы обеспечить новые пути понимания этих явлений, полезные для выработки более четкого представления безопасности.
Дж. Энн Тикнер «Мировая политика с гендерных позиций. Проблемы и подходы эпохи, наступившей после «холодной войны»/Пер. с англ. под ред. Д.И. Полывянного. - М.: Культурная революция, 2006. - 123-146 с.