«АНТОН ИВАНОВИЧ СЕРДИТСЯ»
У нас в Ленинграде перед самой войной должна была пойти музыкальная кинокомедия под таким названием, и потому почти к каждому фонарному столбу прикреплена была довольно крупная фанерная доска, на которой большими цветистыми буквами было написано: «Антон Иванович сердится».
Больше ничего не было написано.
Кинокомедию мы посмотреть не успели, не успели снять в первые дни войны и эти афиши.
Так они и остались - под потухшими фонарями - до конца блокады.
И тот, кто шел по Невскому, сколько бы раз ни поднимал глаза, всегда видел эти афиши, которые, по мере того как развертывалась война, штурм, блокада и бедствия города, превращались в некое предупреждение, напоминание, громкий упрек: «А ведь Антон Иванович сердится!»
И в представлении нашем невольно возник какой-то реальный, живой человек, очень добрый, не все понимающий, ужасно желающий людям счастья, и по доброму, с болью, сердившийся на людей за все те ненужные, нелепые и страшные страдания, которым они себя зачем-то подвергали.
Под фонарные столбы после обстрелов подтаскивали изуродованные трупы горожан.
Дистрофики обнимали фонарные столбы, пытаясь устоять на ногах, и медленно опускались к их подножию, чтобы больше не встать…
Антон Иванович сердился.
Ах, как он сердился, печально сердился на все это!
И так совестно иногда становилось перед Антон Ивановичем - человеком.
Хотелось сказать за себя и за всех людей земли: «Антон Иванович, дорогой, добрый Антон Иванович, не сердитесь на нас! Мы не очень виноваты.
Мы все-таки хорошие.
Мы как-нибудь придем в себя. Мы исправим это безобразие.
Мы будем жить по-человечески».
Но в тот день я не обратилась к Антону Ивановичу с этой безмолвной тирадой или мольбой.
Мне и он был душевно не под силу.
Даже перед ним я не могла оправдываться.
Да и вообще мне было не до него, и ни о чем не могла я думать, сосредоточившись, на том, чтобы аккуратно переставлять ноги, двигаясь от столба к столбу.
А Антон Иванович сердился и становился все грустнее, все грустнее…
/ из книги Ольги Берггольц "Дневные звезды" /