Рождествено
Город враз раздражает. Он зеркалит мою усталость, злость, неулыбчивость. Частый шелонник несет тревожность и подсознательное вечное беспокойство обитателям этих гранитных лабиринтов, а приходящие ему на смену полуночник и меженник только завершают тихое безумие. Пора.
Трасса же разглаживает эти морщины моментально. Калейдоскоп повернули лишь на одну грань, но этого достаточно, чтобы те же цветные стеклышки сложились совсем в иную картину. Мне кажется, что уезжая из Города, я просто выхожу в дверь, за которой точно другой мир, точно другое время. И вопрос «Где я и какой нынче год?» вовсе не кажется мне признаком слабоумия.
Я еду на юг среди золота и ветра, чтобы сквозь городской «другой лад, английский и обстоятельный» пробился «музыкально недоговоренный русский». Чтобы перед поворотом на Даймищенский большак найти крутой подъем в бывшую деревню Грязно на реке Грезне к «белому дому.. на крутом муравчатом холму за рекой».
В прихожей стоит зеркало. Нет, не так. В прихожей стоит Зеркало. Это один из немногих аутентичных предметов усадьбы, сохранившийся после все разгромов и пожара. Высокое, в тяжелой деревянной раме, с эмалевыми виньетками и подернутой патиной амальгамой. В нем отражались Рукавишниковы и Набоковы, и все эти дамы в шляпах и джентлмены с тросточками. Мне было странно, но Оно снисходительно отразило и меня.
«Я тебе расскажу все, что знаю про Зазеркальный дом. Во-первых, там есть вот эта комната, которая начинается прямо за стеклом. Она совсем такая же, как наша гостиная, только все там наоборот! Когда я залезаю на стул и смотрю в Зеркало, она видна мне вся, кроме камина. Ах, как бы мне хотелось его увидеть! Мне так интересно узнать, топят они зимой камин или нет. Но в это Зеркало как ни гляди, камина не увидишь, разве что наш камин задымит - тогда и там появится дымок. Только это, верно, они нарочно - чтобы мы подумали, будто и у них в камине огонь. А книжки там очень похожи на наши - только слова написаны задом наперед.»
Меня никто не встречает, хотя голоса слышатся откуда-то сверху, когда я вхожу в двусветную залу. И у меня есть время побродить по дому одной. Честно говоря, хочется не тихо ходить на цыпочках, а скакать с гигиканьем и смехом. Пахнет осенней прохладой, яблочным урожаем, солнечными пылинками и воздухом. Много воздуха, живого, распирающего грудь. Совсем не так, как в городской квартире Набокова на Большой Морской, 47, где тишина и история зловеще давят на уши. Я понимаю, почему ВВ так любил этот дом. Я тоже влюбляюсь моментально. Особенно мне уютно в буфетной, где стоят черные резные буфеты и раньше сервировали стол с закусками и коньяком, а также именно тут столовались дети - они не ели в одном помещении с родителями, дабы не слышать взрослых разговоров (такие тонкие нюансы воспитания!).
Окна буфетной выходят на две стороны, в них бьет солнце и прекрасно виден почерневший карарский мрамор усыпальницы Рукавишниковых с огромным крестом на другой стороне реки.
Наконец, меня окликает смотрительница и ведет на бельведер - роскошную верхнюю комнату со сплошными окнами на все стороны света, где пили чай. Оттуда прекрасно видно и можно вообразить и бывшую «Нашу Выру», и Батово, и верхнее течение Оредежа, и красные берега Грезны.
Белые колонны ионического ордена балкона, где ВВ встречался с Валей Шульгиной, прообразом его Лолиты, теплые. Я не уверена, что это осеннее солнце.
Где я и какой нынче год?
Идя на серебрянные источники, я встречаю мужчину без возраста в онучах, с корзиной, ружьем и собакой. Он широко улыбается мне, сверкая крепкими белыми зубами, и жалуется на хилый урожай белых.
«Колыбель качается над бездной. Заглушая шепот вдохновенных суеверий, здравый смысл говорит нам, что жизнь - только щель слабого света между двумя идеально черными вечностями.»
…В Городе хмарь, дождь, и вечный шелонник несет безумие всем обитателям этих гранитных лабиринтов.
Использованы отрывки романов «Другие берега» В.В.Набокова и «Алиса в Зазеркалье» Л.Кэррола
Трасса же разглаживает эти морщины моментально. Калейдоскоп повернули лишь на одну грань, но этого достаточно, чтобы те же цветные стеклышки сложились совсем в иную картину. Мне кажется, что уезжая из Города, я просто выхожу в дверь, за которой точно другой мир, точно другое время. И вопрос «Где я и какой нынче год?» вовсе не кажется мне признаком слабоумия.
Я еду на юг среди золота и ветра, чтобы сквозь городской «другой лад, английский и обстоятельный» пробился «музыкально недоговоренный русский». Чтобы перед поворотом на Даймищенский большак найти крутой подъем в бывшую деревню Грязно на реке Грезне к «белому дому.. на крутом муравчатом холму за рекой».
В прихожей стоит зеркало. Нет, не так. В прихожей стоит Зеркало. Это один из немногих аутентичных предметов усадьбы, сохранившийся после все разгромов и пожара. Высокое, в тяжелой деревянной раме, с эмалевыми виньетками и подернутой патиной амальгамой. В нем отражались Рукавишниковы и Набоковы, и все эти дамы в шляпах и джентлмены с тросточками. Мне было странно, но Оно снисходительно отразило и меня.
«Я тебе расскажу все, что знаю про Зазеркальный дом. Во-первых, там есть вот эта комната, которая начинается прямо за стеклом. Она совсем такая же, как наша гостиная, только все там наоборот! Когда я залезаю на стул и смотрю в Зеркало, она видна мне вся, кроме камина. Ах, как бы мне хотелось его увидеть! Мне так интересно узнать, топят они зимой камин или нет. Но в это Зеркало как ни гляди, камина не увидишь, разве что наш камин задымит - тогда и там появится дымок. Только это, верно, они нарочно - чтобы мы подумали, будто и у них в камине огонь. А книжки там очень похожи на наши - только слова написаны задом наперед.»
Меня никто не встречает, хотя голоса слышатся откуда-то сверху, когда я вхожу в двусветную залу. И у меня есть время побродить по дому одной. Честно говоря, хочется не тихо ходить на цыпочках, а скакать с гигиканьем и смехом. Пахнет осенней прохладой, яблочным урожаем, солнечными пылинками и воздухом. Много воздуха, живого, распирающего грудь. Совсем не так, как в городской квартире Набокова на Большой Морской, 47, где тишина и история зловеще давят на уши. Я понимаю, почему ВВ так любил этот дом. Я тоже влюбляюсь моментально. Особенно мне уютно в буфетной, где стоят черные резные буфеты и раньше сервировали стол с закусками и коньяком, а также именно тут столовались дети - они не ели в одном помещении с родителями, дабы не слышать взрослых разговоров (такие тонкие нюансы воспитания!).
Окна буфетной выходят на две стороны, в них бьет солнце и прекрасно виден почерневший карарский мрамор усыпальницы Рукавишниковых с огромным крестом на другой стороне реки.
Наконец, меня окликает смотрительница и ведет на бельведер - роскошную верхнюю комнату со сплошными окнами на все стороны света, где пили чай. Оттуда прекрасно видно и можно вообразить и бывшую «Нашу Выру», и Батово, и верхнее течение Оредежа, и красные берега Грезны.
Белые колонны ионического ордена балкона, где ВВ встречался с Валей Шульгиной, прообразом его Лолиты, теплые. Я не уверена, что это осеннее солнце.
Где я и какой нынче год?
Идя на серебрянные источники, я встречаю мужчину без возраста в онучах, с корзиной, ружьем и собакой. Он широко улыбается мне, сверкая крепкими белыми зубами, и жалуется на хилый урожай белых.
«Колыбель качается над бездной. Заглушая шепот вдохновенных суеверий, здравый смысл говорит нам, что жизнь - только щель слабого света между двумя идеально черными вечностями.»
…В Городе хмарь, дождь, и вечный шелонник несет безумие всем обитателям этих гранитных лабиринтов.
Использованы отрывки романов «Другие берега» В.В.Набокова и «Алиса в Зазеркалье» Л.Кэррола