Предательница
Татьяна Менакер, Сан-Франциско
Юная школьница, награжденная за победу на музыкальном конкурсе трехдневной поездкой, приезжает в Москву в зимние каникулы 1964 года. В восторге и возбуждении она ходит по Кремлю и московским музеям. Но вершина счастья наступает, когда ей удается достать билеты на балет «Лауренсия» с Константином Лавровским и Ниной Сорокиной в только что построенном Кремлевском Дворце съездов.
Это был ее последний вечер в Москве. Днем она позвонила дяде Васе, троюродному брату мамы . Он так хотел, чтобы она приехала его навестить, почти умолял. Но когда она сравнила балет в роскошном, величественном Дворце съездов, с перспективой вечера со старым, одиноким человеком, в его квартире, заставленной книгами, она отказалась. Это решение будет отравлять ее память болезненным чувством вины и позора многие годы.
Чтобы понять ее драму, мы должны вернуться в дореволюционую Россию, когда несколько молодых евреев уехали учиться во Францию, оставив жен в маленьком городе Бердичеве. Одним из студентов был мой дедушка. Пока он изучал медицину в Сорбонне, моя бабушка содержала его на царские рубли, заработанные акушерским ремеслом. В 1905 году она принимала роды. Ее родственница Екатерина Савельевна разрешилась мальчиком, который впследствии стал известным писателем. Его звали Василий Гроссман.
Во время войны Гроссман был вторым после Эренбурга по знаменитости и влиянию военным корреспондентом. Его роман «За правое дело» был выдвинут на Сталинскую премию.
Когда он навещал нас в ленинградской квартире, моя бабушка превращалась энергичную молодую женщину и радовалась, имея возможность проводить его к трамваю.
Гроссмана всегда окружала таинственная стена недосказанности и секретности. Если мама брала меня в Москву, меня постоянно выгоняли из комнаты, чтобы я не слушала разговоры.
Гроссман и его мама, Екатерина Савельевна (1913 или 1914).
Из архива Ирины НовиковойЯ знала, что он был известным писателем. У нас на полках стояли его большие романы, изданные многотысячными тиражами, но аура трагедии и печали, окружавшая его, никогда не была объяснена мне при его жизни.
Даже сегодня, когда я уже старше, чем он, и узнаю о его жизни всё больше и больше, я понимаю, что мое маленькое предательство было одним из многих нечаянных ударов, сумевших сломать его.
Как военный корреспондент Василий Гроссман участвовал в освобождении Треблинки, второго по величине концентрационного лагеря в Европе. Разница между Треблинкой и Освенцимом была в том что в Освенциме люди могли выжить, работая на нужды Германии. Треблинка была только местом казней - лагерем смерти.
Гроссман написал «Треблинский ад» - самое сильное и трагическое из всего, что было написано о Холокосте. Его голос приобретает библейскую мощь, когда он спрашивает: «Каин, где все эти люди, что ты привез сюда?».
Он едет в освобожденный Бердичев, чтобы узнать: его мать Екатерина Савельевна была убита вместе с другими евреями города. Из-за туберкулеза костей она ходила на костылях и не могла бежать. Гроссман был нежно и до отчаяния любящим сыном. Страницы о материнской любви в книге «Жизнь и судьба» принадлежат к лучшим в мировой литературе. Прощальное предсмертное письмо сыну доктора Анны Штрум сегодня как классическую прозу читают актеры мировой сцены.
Пронзительным взором художника наблюдал Гроссман в близких ему семьях трагедии, столь обычные на войне - смерть сыновей. Позже он напишет: «Весь мир виноват перед матерью, у которой убили сына».
К сожалению, этот мой дальний родственник обладал качествами, опасными для жизни в Советском Союзе. Во-первых, он был талантлив, во-вторых, имел совесть. Недаром его прозвали «камертоном совести» Союза советских писателей.
Попробуйте жить, когда невинных людей вокруг тебя, твоих друзей, писателей преследуют, арестовывают и уничтожают каждый день: Бабель, Катаев, Зарудин. Даже война стала для Гроссмана странным облегчением, потому что приостановила сюрреалистическую волну арестов и казней.
Сталин приказал создать Еврейский Антифашистский комитет. На войну ему были нужны деньги американских евреев. В конце войны члены ЕАК Эренбург и Гроссман создали «Черную книгу» - коллекцию чудовищных свидетельств Холокоста на украинских и русских территориях.
Титульный лист вёрстки
«Черной книги» 1947 года. Рост параноидального антисемитизма Сталина приводит к убийству Михоэлса и почти всей верхушки Еврейского Антифашистского комитета. «Черную книгу» уничтожают вместе с подготовительными материалами.
После смерти Сталина люди начинают возвращаться из лагерей. Гроссман, который был очень близок с моей бабушкой (его письма к ней я чудом смогла вывезти из Советского Союза и к ним еще вернусь) просил помочь их общим, выпущенным из лагерей и ссылок друзьям. Сколько трагических историй он выслушал!
Возвращается Татьяна Николаевна Горнштейн, высокая дама, философ международной известности. К ней в Ленинград в 1936 году приезжал знакомиться знаменитый философ венской школы Витгенштейн. Ее муж, профессор философии, был расстрелян на Соловках, а сама она выжила только потому, что работала медсестрой в лагерной больнице. Она рассказывала Гроссману об ученых - математиках и физиках, о писателях, которые умирали в ее лагерной больнице от цинги и голодного поноса, умоляя ее сохранить их рукописи.
Невозможно представить душу Гроссмана, душу человека, который не отвел глаза, а увидел и пропустил сквозь сердце столько чудовищных историй о сталинских и гитлеровских злодеяниях за такое короткое время. В книге «Всё течет» он пишет о голоде на Украине (после насильственных реквизиций зерна и скота), уничтожившем 3 миллиона человек и доведшем крестьян до людоедства.
После войны Гроссман пишет свой главный роман «Жизнь и судьба» - беспощадный обвинительный акт сталинскому и гитлеровскому режимам. Маленькая проблема: в садистском государстве талантливый писатель, да еще с совестью, никогда не мог жить долго. За ним постоянно следили. Советские функционеры понимали, как опасен может быть писатель, вырвавшийся из-под контроля. Честная книга, опубликованная на Западе, может изменить умонастроения полезных идиотов (как их называл Ленин) в американских университетах и повлиять на их политическую позицию.
Сначала Гроссмана вызвали к министру культуры Фурцевой. Бывшая ткачиха, она посылала знаменитых безработных пианистов трудиться на ткацкую фабрику. Она же посоветовала Гроссману поменять тему творчества. Например, написать книгу о славных достижениях советской ткацкой индустрии. Гроссман пришел домой в ярости: «Она будет меня учить, как писать книги!».
Бедный дядя Вася! После всего, что он видел, он всё еще был настолько наивен, что поверил: его «Жизнь и судьба» будет опубликована в Советском Союзе! Он страдал такой верой в людей, что, похоже, надеялся на гуманизацию гиен! Неужели не читал он своих собственных книг?
После того, как книга была представлена серому кардиналу Суслову, главному идеологу Политбюро, тот вызвал Гроссмана и сказал, что в ближайшие 250 лет книга опубликована не будет.
Бригада КГБ пришла с обыском в квартиру Гроссмана. Чекисты забрали все экземпляры рукописи «Жизнь и судьба», копирку, даже ленту от печатной машинки. Машинистку арестовали и допрашивали. Обыскали дачу его родственников. Перекопали весь огород на их даче в надежде найти еще одну копию книги.
Люди вокруг Гроссмана испугались. Его единственная дочь Катя, которую он баловал и содержал, на которую тратил уйму денег в конце жизни, перестала ему звонить. Друзья стали исчезать.
Василий Гроссман в Армении, 1961 год. Фото: Российский фотоархив, Москва
Настоящие писатели - ужасно одинокие люди. Вообще писательство сродни вредному производству. В отличие от актеров или дирижеров, у писателей нет аплодирующей, восторженной публики в переполненном зале. Только критика, публичные оскорбления и плевки в лицо. Даже когда писатели побеждают, они часто не узнают об этом. Их единственная поддержка (не всегда) - их семьи.
Гроссман столкнулся с катастрофой. Детище его многолетнего труда, огромный роман «Жизнь и судьба» был конфискован. На вершине своей писательской карьеры, пятидесяти пяти лет от роду он был изгнан со своего поприща. Любые публикации его работ были запрещены. Как однажды горько обмолвился Исаак Бабель: «Я освоил новый литературный жанр - молчание».
Его дочь и многие из его друзей, испугавшись, от него отвернулись. Надежда Гроссмана на социализм с человеческим лицом рухнула.
Все трагедии, прошедшие через его сердце, - Треблинка, нацистские казни, сталинские массовые убийства, аресты и преследования, наконец, его добили. Даже эта девочка, внучка его тетки и любимого друга, что приехала из Ленинграда, отказалсь придти к нему и сказать несколько добрых слов. Уже страдая от смертельной болезни, Гроссман умер через восемь месяцев после моей поездки в Москву.
КГБ не нашло всех экземпляров его книги. «Жизнь и судьба» была напечатана на Западе вместе с другими произведениями Гроссмана все еще при жизни главного идеолога Политбюро Суслова. Сегодня гроссмановские тексты и цитаты множественно используются историками, политологами и писателями пишущими о ХХ веке и о Советском Союзе.
Каждый раз натыкаясь на упоминания о нем в стольких разных книгах я чувствую болезнный прилив памяти, слова, которые я так хотела ему сказать: «Дядя Вася, а мы вас в школе проходили!» - его голос по телефону, умоляющий меня придти, мой жестокий отказ, и ослепительно освещенная сцена во Дворце съездов с Сорокиной и Лавровским, танцующими Большой финал «Лауренсии».