.
Простоватый молодой рулевой речного трамвайчика сказал, что последний рейс с острова в шесть вечера. Время без десяти шесть, пора идти на причал.
Я нахожусь в крепости Орешек на одноименном острове, прямиком на месте впадения Невы в Ладожское озеро, которое озером не получается назвать - черная вода, пятиметровые волны по осени, которые играют с огромными торговыми кораблями как с игрушками, швыряя тяжелые контейнеры с носа на корму без видимых усилий.
Почти подойдя к воротам, бросаю последний взгляд на внутренний двор крепости и с небольшим торжеством отмечаю, что не вижу ни одного человека. Вся крепость моя. Я взял ее! Как Петр Великий. Свежий и светлый, подхожу к главным воротам и нахожу их затвореными. Без удовольствия нахожу. Поднажал - ворота со скрипом поддались.
Моросящий северный дождь закончился с час назад, но Ладога не дремала, копила силы, и вот в небе над черной водой повисла темная, как вся суть Ладожского моря, огромная, страшная, с громом и молниями туча. Не гремит пока - рокочет, но что-то мне подсказывает, что тревога под сердцем возникла неспроста, есть у этой тревоги своя правда.
Минуя главные ворота, я вышел к причалу. Ни трамвайчика. Ни души. Время без десяти шесть, не могли же меня забыть, в самом деле. Надо просто подождать. Присел на пристани, сигарету достал, чтобы на нее транспорт поймать, безотказный ведь вариант. Щелкнул зажигалкой - только искра. Щелкнул еще раз - ни в какую. "Это не плохой знак, знаки - это чепуха". И капля, жирная такая, хлоп по шляпе. И еще одна. И еще.
Крепость была стратегически важной с момента основания в четырнадцатом веке и до окончания Северной войны, а после свое стратегическое значение утратила и превратилась в тюрьму. В восемнадцатом веке здесь был убит законный наследник престола Иван шестой, в девятнадцатом здесь содержали декабристов и народовольцев, всех неугодных императорской короне, в начале двадцатого - революционеров. Некоторых казнили, некоторые сами сводили счеты с жизнью. И мемориальные таблички в честь этих несчастных судеб как-то неожиданно отчетливо врезались в память.
Время 18-02. В туче как минимум половина Ладоги, и полморя торопится обратно. Как можно скорее, как можно скорее! Желанного трамвайчика нет. Может, он заполнился водой и утонул? Может быть. Вокруг во всей большой воде лишь пара лодок, которые остервенело спешат к берегу. Телефон, а где телефон? А телефон где угодно, но только не с собой. Так. Ворота в крепости я открыл. Значит какой я? Сильный. Значит в самом плохом исходе я найду себе бывшую камеру с нарами и пережду ночь. У меня и книжка с собой, и бутерброд. И тут из ворот вышел Иван шестой. "Не переждешь ночь, не переждешь!" - и скрылся в крепости. Что ж, не пережду, пускай, тогда я смогу залезть на бастион и громко кричать, меня услышат на берегу и помогут. И тут с крепостной стены свесились декабрист Муравьев-Апостол с народовольцем Рысаковым, погрозили пальцем и назидательно так прошептали: "Не услышат тебя, не услышат".
Тревога в сердце и так росла с усиливавшимися грозой, громом и стеной дождя, а уж после Ивана шестого да декабриста с народовольцем стала невыносимой. Я решил бегать по причалу в своей оранжевой майке и надеяться на чудесную лодку или катер. И, не дожидаясь революционеров, побежал, и кричал, и прыгал, и мок под дождем. И буквально через пару минут ко мне свернул катер с добрым усатым капитаном за штурвалом и спас меня, мокрого и счастливого.
"Держи плед, узник, грейся. Вот горячий чай. Не хочу хвастаться, но он клубничный."
Я нахожусь в крепости Орешек на одноименном острове, прямиком на месте впадения Невы в Ладожское озеро, которое озером не получается назвать - черная вода, пятиметровые волны по осени, которые играют с огромными торговыми кораблями как с игрушками, швыряя тяжелые контейнеры с носа на корму без видимых усилий.
Почти подойдя к воротам, бросаю последний взгляд на внутренний двор крепости и с небольшим торжеством отмечаю, что не вижу ни одного человека. Вся крепость моя. Я взял ее! Как Петр Великий. Свежий и светлый, подхожу к главным воротам и нахожу их затвореными. Без удовольствия нахожу. Поднажал - ворота со скрипом поддались.
Моросящий северный дождь закончился с час назад, но Ладога не дремала, копила силы, и вот в небе над черной водой повисла темная, как вся суть Ладожского моря, огромная, страшная, с громом и молниями туча. Не гремит пока - рокочет, но что-то мне подсказывает, что тревога под сердцем возникла неспроста, есть у этой тревоги своя правда.
Минуя главные ворота, я вышел к причалу. Ни трамвайчика. Ни души. Время без десяти шесть, не могли же меня забыть, в самом деле. Надо просто подождать. Присел на пристани, сигарету достал, чтобы на нее транспорт поймать, безотказный ведь вариант. Щелкнул зажигалкой - только искра. Щелкнул еще раз - ни в какую. "Это не плохой знак, знаки - это чепуха". И капля, жирная такая, хлоп по шляпе. И еще одна. И еще.
Крепость была стратегически важной с момента основания в четырнадцатом веке и до окончания Северной войны, а после свое стратегическое значение утратила и превратилась в тюрьму. В восемнадцатом веке здесь был убит законный наследник престола Иван шестой, в девятнадцатом здесь содержали декабристов и народовольцев, всех неугодных императорской короне, в начале двадцатого - революционеров. Некоторых казнили, некоторые сами сводили счеты с жизнью. И мемориальные таблички в честь этих несчастных судеб как-то неожиданно отчетливо врезались в память.
Время 18-02. В туче как минимум половина Ладоги, и полморя торопится обратно. Как можно скорее, как можно скорее! Желанного трамвайчика нет. Может, он заполнился водой и утонул? Может быть. Вокруг во всей большой воде лишь пара лодок, которые остервенело спешат к берегу. Телефон, а где телефон? А телефон где угодно, но только не с собой. Так. Ворота в крепости я открыл. Значит какой я? Сильный. Значит в самом плохом исходе я найду себе бывшую камеру с нарами и пережду ночь. У меня и книжка с собой, и бутерброд. И тут из ворот вышел Иван шестой. "Не переждешь ночь, не переждешь!" - и скрылся в крепости. Что ж, не пережду, пускай, тогда я смогу залезть на бастион и громко кричать, меня услышат на берегу и помогут. И тут с крепостной стены свесились декабрист Муравьев-Апостол с народовольцем Рысаковым, погрозили пальцем и назидательно так прошептали: "Не услышат тебя, не услышат".
Тревога в сердце и так росла с усиливавшимися грозой, громом и стеной дождя, а уж после Ивана шестого да декабриста с народовольцем стала невыносимой. Я решил бегать по причалу в своей оранжевой майке и надеяться на чудесную лодку или катер. И, не дожидаясь революционеров, побежал, и кричал, и прыгал, и мок под дождем. И буквально через пару минут ко мне свернул катер с добрым усатым капитаном за штурвалом и спас меня, мокрого и счастливого.
"Держи плед, узник, грейся. Вот горячий чай. Не хочу хвастаться, но он клубничный."