КРАЙ ВОИНСКОЙ СЛАВЫ
Половину лета мы едем на запад: Волоколамка, Новая Рига, Можайка, Минское... Снегири, Волоколамск, Дубосеково, Можайск, Наро-Фоминск. Мемориалы, часовни, вечный огонь, памятники, новенькие стелы и старые четырёхгранные обелиски под звездой; на центральных площадях городов, на лугу и на обочине шоссе, неожиданно на поляне в лесу или только серая мраморная доска на стене неприметного дома, несколько фамилий, сверху звезда, снизу скрещённые ветви, - здесь повсюду косточки тех, кто стоял, а потом лёг, и по ним прошёл молох к Ней, а потом по ним же откатился назад.
Вот почему тяжело в просторных полях, среди светлых лесов, под ослепительным небом погожего июльского дня: центральнее сердца, чуть поверх него запекается смутный жар, почти боль, плотный ком скорби и гнева; где-то на западе (да, ведь тут и начинается этот Запад), там, где садится солнце, или в генетической памяти, или просто в крови - где-то здесь вечно идёт та война, и в Снегирях, перед "тигром" с изрешеченной уж много позже бронёй, вдруг накрывает такая волна ужаса и ярости, что невозможно коснуться осквернённого железа, а лишь думается о тех, кто вот так вставал на его пути и смотрел в его слепое лицо, головы не склонив. На минуту ещё зайти ему в тыл и взглянуть, как видели пришедшие вместе с ним, и с последней вспышкой ненависти уйти прочь, прочь.
<...>
Из тихого Звенигорода, стаей поморских птиц рассевшегося над рекой на своих сумрачных лесистых горах, - на юг, где на высокой Красной горе, выше пруда с кувшинками, стоят две фигуры, вызолоченные нынешней годовщиной: четыре десятка имён и ещё тысяча неизвестных. У них у всех, везде лежат свежие цветы, венки с ещё не вылинявшими лентами, стоят свечи; мы с пустыми руками, да только, кажется, ребятам, что здесь лежат, не нужны от меня цветы и свечки - ведь я помню их всегда (особенно - с апреля по июль), с раннего детства, с тех пор, как узнала, что они были, и - как перестали быть. Капитан, капитан, майор, фельдшер, рядовой, рядовой, рядовой, - я давно старше большинства из них, а кому-то гожусь в матери. И, в общем, не очень важно, какими мы оказались после них. Когда мы уйдём, о нас не за что будет помнить. А важно то, что всё - от кувшинок в Святом озере до последнего стёклышка в розовых новостройках на том берегу - существует потому, что они лежат здесь, четыре десятка с именами и ещё тысяча неизвестных.
