НЕ НОВОСТЬ
Нельзя думать и не надо даже думать о том,
что настанет время, когда будет легче.
Виктор Степаныч
В дни весеннего визита погода как на заказ - кристально ясные дни, тепло по нарастающей, золотом и изумрудами по лазури, лучшего и желать нельзя. Отцветает одно, расцветает другое, в тихом, наполовину затенённом дворе - благоухание, в которое внезапно влетаешь, как в незримое облако, и обмираешь от сладости.
В доме принимают всё лучше; уже спится, как в своём, и мало-помалу начинают проступать не только границы города, но и ощутимее становятся направления, постепенно своя разметка ложится на его улицы, формируется собственная география, появляются - важно для комфорта! - привычные маршруты.
Всё хорошо. Первого мая я слегка разбита, потому мы только выходим на "остров" и долго сидим на стволе ивы, в берег бьются косые волны, вскипает желтоватая пена; припекает затылок, временами повевает назойливым шашлычным дымом. Прогретый день, штиль, сушь, неутомительное многолюдье. Ещё остаётся немного времени до отъезда и достаточно сил, чтобы не истратить его впустую...
А вечером я вдруг делаю то, о чём прежде и мысли не возникало, и - да, я всегда нахожу! Господи, хоть бы раз мои поиски ни к чему не привели! Нет, стоит протянуть руку - и в ней оказывается та самая дрянь, которую можно целенаправленно искать, отслеживать, выведывать г о д а м и. С колотящимся сердцем, привалившись спиной к запертой двери, быстро прочитываю короткие строки, в которых сказано куда больше, нежели написано. На заплетающихся ногах возвращаюсь в комнату и некоторое время сижу на краю постели, тупо глядя в темноту. А нет ли у тебя ощущения дежавю, дорогая? Июль, 2006. Такая же удушливая ночь, то же омерзение к тому же человеку, только теперь с отравным привкусом предательства.
Дальше - по нарастающей. Ещё одно сверкающее утро, быстрые сборы, пустой город, и Ф. стабильно держит 120, только в тоннелях сбрасывая до 100, а потом снова втапливая так, что затылок тошно вжимается в подголовник. На Энтузиастов такой ветер - приходится съёживаться и щуриться, отыскивая угол, где не так полосует. Я уже не понимаю, отчего меня трясёт - от ветра, от укачаловки или от того, что я узнала вчера. И не могу, не могу смотреть на него!
Потом мы едем долго по цветущим улицам, мимо новостроек юго-запада; идём через безлюдный парк, и вот усадьба. Спасибо ей, спасибо седому штофу её стен, голубым изразцам печей, столикам и секретерам маркетри, серебристым козеткам и пыльным балдахинам - колдовской воздух времени наконец заставляет раствориться ком в горле и привычно выносит меня туда, где всё это было живо. Зеркала - в столовой зале, преодолевая робость, поднимаю голову и заставляю себя взглянуть. Нет, этого нельзя, невозможно, там - слишком много.
Одуванчиковый склон на пруду у Грота, диагональные аллеи и ещё неоперившиеся трельяжи, мох на статуях, северная оконечность с дубами, чёрные стволы, чёрная под ними земля без травинки - покой ушедшего навсегда. Песок разламывающе хрустит под ногами, и пыль от надоедливой пролётки, кружащей по усадьбе. Весёленькая сувенирная лавка в подвале Дворца. Меня ненадолго отпускает, и я говорю с ним почти свободно.
Надо отдать ему должное - он что-то чувствует. Он всегда чувствует, несмотря на несокращаемое, несократимое расстояние. На этот раз он понимает, что как-то виноват, виноват масштабно и опасно. Но я не могу, не хочу отзываться на его ждущие взгляды, на осторожные слова и вопрошающие жесты! Умоисступляюще крутится в сознании одна-единственная мысль-вопрос: почему? Почему он это сделал (делает?) Покрик электричек, долгая дорога в СЗАО.
Потом два дня до отъезда я едва дышу, еле двигаюсь, снова в горле ком - только больше, жутче. Даже не знаю, хорошо ли то, что в эти дни я остаюсь одна, наедине с этим единственным вопросом. Ф., И.М. проходят фоном, глухо, бледно. И ему я разрешаю всё, отвращение к его поступку заполировалось постшоковой невосприимчивостью.
Третьего, во второй половине дня, выволакиваю себя в ближайший Мак, с трёх сторон от меня говорят об Украине, и слегка светлеет вокруг, раздвигается стиснувшее - вот люди, они живут... Когда он звонит, я уже могу говорить.
Четвёртого утро тянется до трёх дня, когда я наконец выхожу и начинаю ехать к Данилову, прилежно читая указатели и аккуратно передвигаясь в толпе. Наверху очень сумрачно, лихой ветер... Оробев, плюю на свою затею и возвращаюсь. На Щуке теплее, и здесь я уже твёрдо знаю, куда идти.
И остаётся только одно желание: уехать. Как бы я ни любила всё это, сейчас необходимо оторваться, проложить между нами тысячи километров и поставить другого человека, чтобы прийти в себя и в новую реальность - ту, где я знаю, что и он предаёт. Как все.
