Про поэзию, любовь и...
Не знаю, кто тут как относится к пару дней назад случившемуся торжеству двойной Х хромосомы, но в связи с ним захотелось мне рассказать вам еще одну историю о любви и о давно знакомом вам Докторе К.
Дело было прошлой зимой. Стояли холода, по всей Златобашенной мело и вьюжило, а над красными крышами с утра до вечера дымили трубы каминов и котельных, выпуская в морозное небо густые белые облака. Погода, конечно, живописная и всячески литературная, но для жизни, на мой личный взгляд, плохо пригодная. Большинство коллег были того же мнения. Все-таки нелегко, когда ты привык бултыхаться сутками напролет в лабораторном фильтрованном воздухе неизменной комфортной температуры и чистоты, и вдруг сталкиваешься с необходимостью время от времени нырять в снежную тьму, стучать зубами, плясать в ожидании автобуса и покупать на последние деньги дополнительную пару варежек. Словом, страдали. Но речь совсем не о том.
А о том, что однажды зимним почти-что-вечером Доктор К вкатился к нам в лабораторию на своем любимом стуле и возвестил: “Коллеги, мне было видение. Я видел нас весело и беззаботно пропивающими зарплату в одном кабаке на Летне*. Думаю, с видениями не шутят, поэтому предлагаю всем завтра явиться на померещившийся мне адрес” - и укатил прежде, чем Солнечный Л или я успели высказаться насчет кабаков, зарплаты и особенно - видений Доктора К.
Как известно, с Доктором не шутят: кто сегодня не явился на вечеринку, тот завтра - к бабке не ходи - получит бан в цитометрическом компьютере на месяц. Или того хуже: позвонит Доктор посреди вечера, да и молвит ангельским голосом: “Я тебя, дорогой коллега, на конференцию записал. Сегодня последний день регистрации, но я успел! Кстати, без доклада регистрировать не хотели, так что не обижайся, я им сказал, что ты про нейроны можешь рассказать, что ты у нас по нейронам просто эксперт.” Тут обычно проштрафившийся несчастный начинает хватать воздух ртом и вопить: “Какие нейроны?.. Я их в последний раз на занятиях по гистологии в универе видел, да и то был с похмелья! Я дендрит от аксона не отличаю!” “А придется!” - иезуитски радостно сообщает Доктор К, - и на этом обычно вешает трубку.
Исходы таких воспитательных мероприятий бывают разные. Иногда низводимый и курощаемый коллега идет к нашему завотделением, Тони, и требует справедливости. Если доклад совсем не из нашей области, Тони устраивает взбучку Доктору К, отменяет доклад и регистрацию, а за потраченное время на всех действующих лиц налагает епитимью в виде дежурств и чистки центрифуг. Но если есть хоть малейшая возможность связать заявленную Доктором К тему с кругом наших непосредственных интересов, тогда Тони говорит несчастному : “Ты, дружок, вот что, подумай-ка, как это одно к другому присобачить, потому что может ведь, и правда, совсем неплохо получиться, если поднапрячься!” В каком направлении напрягаться и что через чего друг с другом сопрягать - уже забота наказуемого. Доктор К торжествует, виновный, не посетивший вечеринку, потеет и скрежещет извилинами, а погода в лабе временно налаживается.
Надеюсь, теперь вы понимаете всю неизбежность встречи на Летне, вдохновленной видением Доктора К.
И вот, на следующий день, после работы коллеги постепенно начинают подтягиваться на указанный адрес, только Солнечный Л. все никак не явится. И хотя ему опаздывать слегка простительно (он не из Праги, а из соседнего крошки-городка, так что с географией столицы своей родины знаком довольно поверхностно), мы постепенно начинаем волноваться, и Доктор К даже дважды звонит Солнечному Л, вылезая в зимние обстоятельства из подвала, где стены толщиной метра в полтора, и потому сотовый сигнал не пропускают напрочь. Каждый раз трубка сообщает ему мягким, психоаналитическим голосом, что, не смотря на все усилия оператора, абонент временно недоступен.
Доктор К решив, что Солнечный Л, предатель и подлец, отключил мобильник, предлагает нам безотлагательно приступить к распитию спиртного, сплетням и веселью. И мы с энтузиазмом приступаем. И в самый разгар всего вышеозначенного раздолья, когда кабак уже полон смеха и криков, а официанты, в начале вечера поглядывавшие на нас сомнением, теперь смотрят с глубочайшим уважением, и, обращаясь к Доктору К, все чаще сбиваться на “ваша светлость”, когда уже много бутылок вина выпито, и еще больше заказано, над нашими головами распахивается дверь и с победным криком “Коллеги,коллеги!” в подвал скатывается по ступенькам Солнечный Л, таща на буксире долговязую нетрезвую девицу. Девица крепко держится за его шарф, поэтому лицо у Л слегка придушенное и странного оттенка.
“Гм,” - Доктор К. встает и обходит двоицу вокруг. “Гм,” - повторяет он, возвращается на свое место и усаживается, сложив руки на груди - ну чисто индейский вождь в чешской вариации.
Девица, в начале хихикавшая, вдруг серьезнеет, глаза ее, слегка косящие от выпитого, глядят на Доктора К, каждый из своего угла, но оба - с тревогой. “Подведем итог,” - громко предлагает Доктор К, и в зале наступает гнетущая тишина. Кто-то, не выдержав нервно хихикает, на него шикают. Л мнется под грозным оком Доктора, его спутница начинает отползать ему за спину, не отпуская шарфа, от этого глаза у Л медленно выпучиваются, в оттенке лица начинает преобладать синий. “Стоп!” - рявкает Доктор. Девица замирает, роняет шарф, накреняется, и хватается обеими руками за край стола. Равновесие временно восстановлено, Л, от греха подальше, торопливо сматывает с шеи шарф. “Подведем итог, - повторяет Доктор К. - наш коллега, известный своим нравственным поведением, а также своей женатостью, мало того, что заставляет нас ждать более двух часов своего появления...” “Не больно-то вы ждали,” - бурчит Л, с завистью глядя на бутылки и широко накрытый стол. “Так еще и приводит с собой гостью. - невозмутимо заканчивает Доктор, - Не желаете ли объясниться, сударь?” У сударя дергается глаз.
Собравшись с силами, он втягивает побольше воздуха в грудь, чтобы пуститься в объяснения, но не успевает: мадемуазель, все еще держась за край стола, принимается мычать, подвывать и вздыхать. Все прислушиваются, и вдруг становится очевидно: она пытается читать нам стихи! Озадаченный Доктор негромко замечает “Ого!” Стихи, оказываются, увы, скверными, но, ура, короткими. И, едва замолкает последний вздох, Солнечный Л. перехватывает у девы выступательную инициативу, торопясь и сбиваясь в ужасе, что как бы нам еще чего не зачитнули. “Я пришел, - начинает он свой нервный рассказ, - по нужному адресу, даже карту вчера распечатал на всякий случай. - он достает из кармана потертый лист бумаги и демонстрирует всем присутствующим, - Пришел, сижу, никого не трогаю. А они там вдруг на сцене раз и говорят: “Спасибо, что пришли, молодым поэтам очень важна ваша поддержка!” И давай хлопать. Я тут же понимаю, что зашел, видимо, не туда, но выбраться уже не могу, потому что, во-первых, занял самое хорошее место в углу, как я люблю, и оттуда выйти теперь - только по головам, а во-вторых, на сцене уже первый поэт вовсю демонстрирует потребность в поддержке.Только делает он это почему-то выкрикивая неприличные слова и даже почти не в рифму. Знаете, коллеги, - Солнечный Л. понижает голос, - я за всю свою жизнь столько ругани не слышал сколько там за полтора стиха.“ Внимательно смотревшая мимо Л девица, вдруг всхлипывает и заявляет “Агггррр вх ш амнана!” “Нет! - возмущается ей в ответ Л, - я совершенно не считаю, что Иржи Новотный гениальный поэт! - и в негодовании машет пальцем перед девичьим лицом, - Профан и свинья, вот он кто. Извините, коллеги.”
Дальнейший рассказ Солнечного Л проводит нас по всем кругам ада, каковым современная поэзия предстает всякому неподготовленному и случайному зрителю, забредшему на резвилище амбициозных недогениев, буквально вчера покинувших асфальтовые поля пубертата. Почти два часа Солнечный Л, был в соседнем кабаке терзаем современной литературой! А потом на сцену взобралась Йитка - так, оказывается, зовут спутницу Л. - и со сцены она его углядела. Хотя, не углядеть было сложно: во-первых, в Солнечном Л. под два метра росту, а во-вторых, он там был единственный не-поэт и даже без претензии, поэтому все присутствующие его заметили, и читая, обращались через зал непосредственно к нему. Решили - что критик или редактор какого-нибудь поэтического издания. Йитка тоже так решила. И под воздействием этой мысли, а также собственной поэзии, наполненной весьма сомнительными образами, и вина, которое за стихами лилось рекой, Йитка окончательно и бесповоротно отдала свое сердце Солнечному Л. В связи с этим она посвятила ему два экспромта и была снята со сцены собратьями по цеху, которые дожидались своей очереди на почитать, и перепугались, что из-за Йиткиного приступа вдохновения им не останется времени.
Оказавшись в зале, Йитка продралась сквозь толпу и мебель к Солнечному Л., уцепилась за его руку, и сообщила, что ни за что не отпустит Солнечного Л., поскольку мечтает заняться с ним развратом и поэзией, причем желательно именно в таком порядке. На этом моменте рассказа Йитка старательно закивала, и ее измученный вином мозжечок чуть ее не уронил. Хорошо, добрые люди подставили ей стул, и Л. продолжил свой рассказ. Когда он понял, что отвертеться от настойчивой поэтессы не удастся, он пошел на гнусный обман: пообещал ей исполнение всех ее желаний в обмен на то, что она вытащит его из толпы оголтелых поэтов. Ну, а когда они оказались на воздухе, Л попытался дозвониться до Доктора К, сообразил, что если не ловится - значит, мы где-то в подвале поблизости, и решил методично обойти все соседние подвальные заведения. Йитке же было сказано, что они ищут теплое место для занятия поэзией и она, вцепившись в шарф, телепалась за Солнечным Л. Нас нашли в третьем по счету подвале.
Доктор К внимательно выслушал историю, и заявил, что сердце его полно печали и сострадания ко всем присутствующим. Поэтому Йитка пусть остается, но Солнечного Л, который бесповоротно и счастливо женат, от нее отсадят на другой конец стола во избежание недоразумений. На том и порешили.
Следующим утром ничто не напоминало и не предвещало. На ранней отделенческой планерке трезвенники сообщили нетрезвенникам, что жертв и разрушений почти не было, что в кабак нас даже звали возвращаться еще, и что вчера все временно неходячие были развезены по домам на Шаркиной машине. День выдался сложный, много опытов и рутины, поэтому вместо обеда решили ограничиться кофейным перерывом на десять минут. За кофе отправили Солнечного Л. как самого демократичного в мире завлаба. И он, насвистывая, ушел, а потом внезапно и со свистом влетел в отделение обратно, захлопнул за собой дверь, привалился к ней спиной и нехорошо позеленел лицом. На вопрос, что случилось, сказал только: “Она!”
Проведенное на скорую руку расследование показало: давешняя поэтесса, припомнила, видимо, что вокруг нее говорилось вчера, выловила из всего этого название нашей богадельни, и вот теперь явилась по душу Солнечного Л. Стало уныло. Л. не мог работать, а только стенал: ”Что ей от меня надо?!” Доктор К нехорошо усмехался и не без удовольствия напоминал, что Йитке надо было от Л. вчера. Л стенал, что у него жена, и сын, и ни малейшей склонности к современной поэзии, и особенно - к поэтессам. Это не помогало. И от поэтессы не было спасения: она выследила Л. и стала подбрасывать длиннющие экспромты в лабораторную почту. Она караулила его у дверей нашего закрытого отделения и провожала до автобусной остановки, она являлась во время обеда в столовую, садилась за соседний столик и сверлила Л. восхищенным взглядом. И если удавалось - побрасывала ему свои вирши, наспех нацарапанные на салфетках. Она была уверена, что Л - поэт в душе, безумно влюблен в нее, и по ночам, в свободное от работы время редактирует подпольный поэтический журнал. Это был кошмар. Не помогли ни признания Л в его женатости и глубокой преданности молекулярной биологии, ни воспитательный разговор с Тони: девица продолжала осаду.
“Ну и каша у человека в голове!” - однажды рассердился Доктор К, изрядно подуставший от всей этой суеты, а особенно от того, что Л стал на глазах тоскливеть, сворачиваться в трубочку и путать названия цитокинов. “Похоже, надо кому-то ей чердак к ушам прикрутить, чтоб не съехал окончательно!” Солнечный Л. посмотрел на Доктора К. с робкой надеждой, и прошептал слабым голосом, что возьмет все докторовы дежурства до конца года, если Доктор избавит его от этой напасти, от этой ходячей бубонной чумы. Доктор хлопнул Солнечного Л. по плечу, поправил воображаемую бабочку и был таков.
Последнее, что стало нам известно из достоверных источников, это что в тот же день Доктор К столкнулся с Йиткой, подстерегавшей своего кумира у кофейного автомата, и неловко вылил на нее немного минералки, которую вообще-то сроду не пьет, а вот тут - такое недоразумение! - нес куда-то в хлипком пластиковом стаканчике, наполненном до краев. Больше Йитку возле нашего отделения не видели. И вообще в нашей больничке она не появлялась.
Дни текли своим чередом, Солнечный Л. почти оправился от травмы, нанесенной ему современной литературой, и даже стал иногда улыбаться, и перестал вздрагивать, когда кто-то случайно говорил в рифму или цитировал что-нибудь из классической поэзии. Доктор К. же ходил загадочный и задумчивый почти два месяца, до самой середины весны. А однажды явился в лабораторию праздничный, весь в штатском вместо белого лабораторного балахона, и объявил: ”Ну вот, я собираюсь до некоторой степени соединить свою судьбу с судьбой небезызвестной вам Йитки. Сегодня официальная процедура.” Воцарилась тишина, которую вдруг нарушил громкий всхлип, и с криком: “Друг! Настоящий друг! Герой!” Солнечный Л. кинулся пожимать руку Доктору К., утирая скупую мужскую слезу. Доктор К. смотрел на Л. с некоторым недоумением, но когда к нему рванули все, и стали трясти руку, поздравлять и желать долгих лет совместной жизни, изумление на его лице сменилось ужасом: “Стоп! - завопил он, - Спокойно! Отошли на два шага и включили мозги! Я трижды был женат, все три раза счастливо, и все три раза мне это не понравилось. На кой черт мне четвертый? Магистерскую она будет у меня писать! По молекулярной биологии! Я у нее буду научным руководителем!!! Сегодня собеседование в приемной комиссии в магистратуру! Уловили, коллеги, типун вам всем на язык?!”
Вздох изумления прокатился по отделению. “Нет, ну не подлецы? Сглазите еще, - сокрушался Доктор К. - Понятно же было, нормальный человек, только энергия не в то русло шла. Я ей объяснил, что нет ничего прекрасней лимфоцита под микроскопом в частности и служения науке в целом. Что тут тебе и поэзия, и вызов, и страсти всех мастей. Стал выяснять, что у нее за образование, поскольку была сначала мыслишка отправить ее к знакомому на Философский факультет - он бы ее пристроил на кафедру гендерных исследований там, или на кафедру электронной культуры и семиотики. А у нее возьми да и окажись бакалавриат по биохимии. Родители постарались, у них, оказывается, естественнонаучный клан - несколько поколений химиков, врачей и биологов в семье. Ну, после этого не втянуть ее в молекулярную биологию было бы просто преступлением!”
В следующий раз Йитка появилась в нашем центре уже осенью, когда у нее началась учеба. Доктор К пристроил ее в соседнее отделение собирать материал для магистерской, а за одно и для будущей докторской. Солнечный Л сначала побаивался попадаться ей на глаза, потом осмелел, и даже как-то, встретившись в столовой, подсел за столик и спросил: “А как же поэзия? Уже не мечтаешь публиковаться?” “Почему же, мечтаю, - Йитка подняла на него глаза и выпятила подбородок, - только кому нужны дурацкие стихи и журнальчики с тиражом в три экземпляра? Я теперь хочу сделать открытие и написать об этом статью в Nature или в Science. И спорим, - она прищурилась, - я опубликуюсь там раньше тебя?” “Боже, храни поэтов и мечтателей, чем бы они ни занимались, - съязвил на это Солнечный Л, но с тех пор стал сильно поторапливать собственные исследования, и внимательней присматриваться к способам форматирования статей для Nature.
*Летна - район в Праге.
** согласно здешним стандартам образования, есть специальности, которые как бы пересекаются - то есть вы можете иметь бакалавриат по одной, а в магистратуру поступать по другой, досдав некоторые предметы или даже без дополнительной досдачи.
Дело было прошлой зимой. Стояли холода, по всей Златобашенной мело и вьюжило, а над красными крышами с утра до вечера дымили трубы каминов и котельных, выпуская в морозное небо густые белые облака. Погода, конечно, живописная и всячески литературная, но для жизни, на мой личный взгляд, плохо пригодная. Большинство коллег были того же мнения. Все-таки нелегко, когда ты привык бултыхаться сутками напролет в лабораторном фильтрованном воздухе неизменной комфортной температуры и чистоты, и вдруг сталкиваешься с необходимостью время от времени нырять в снежную тьму, стучать зубами, плясать в ожидании автобуса и покупать на последние деньги дополнительную пару варежек. Словом, страдали. Но речь совсем не о том.
А о том, что однажды зимним почти-что-вечером Доктор К вкатился к нам в лабораторию на своем любимом стуле и возвестил: “Коллеги, мне было видение. Я видел нас весело и беззаботно пропивающими зарплату в одном кабаке на Летне*. Думаю, с видениями не шутят, поэтому предлагаю всем завтра явиться на померещившийся мне адрес” - и укатил прежде, чем Солнечный Л или я успели высказаться насчет кабаков, зарплаты и особенно - видений Доктора К.
Как известно, с Доктором не шутят: кто сегодня не явился на вечеринку, тот завтра - к бабке не ходи - получит бан в цитометрическом компьютере на месяц. Или того хуже: позвонит Доктор посреди вечера, да и молвит ангельским голосом: “Я тебя, дорогой коллега, на конференцию записал. Сегодня последний день регистрации, но я успел! Кстати, без доклада регистрировать не хотели, так что не обижайся, я им сказал, что ты про нейроны можешь рассказать, что ты у нас по нейронам просто эксперт.” Тут обычно проштрафившийся несчастный начинает хватать воздух ртом и вопить: “Какие нейроны?.. Я их в последний раз на занятиях по гистологии в универе видел, да и то был с похмелья! Я дендрит от аксона не отличаю!” “А придется!” - иезуитски радостно сообщает Доктор К, - и на этом обычно вешает трубку.
Исходы таких воспитательных мероприятий бывают разные. Иногда низводимый и курощаемый коллега идет к нашему завотделением, Тони, и требует справедливости. Если доклад совсем не из нашей области, Тони устраивает взбучку Доктору К, отменяет доклад и регистрацию, а за потраченное время на всех действующих лиц налагает епитимью в виде дежурств и чистки центрифуг. Но если есть хоть малейшая возможность связать заявленную Доктором К тему с кругом наших непосредственных интересов, тогда Тони говорит несчастному : “Ты, дружок, вот что, подумай-ка, как это одно к другому присобачить, потому что может ведь, и правда, совсем неплохо получиться, если поднапрячься!” В каком направлении напрягаться и что через чего друг с другом сопрягать - уже забота наказуемого. Доктор К торжествует, виновный, не посетивший вечеринку, потеет и скрежещет извилинами, а погода в лабе временно налаживается.
Надеюсь, теперь вы понимаете всю неизбежность встречи на Летне, вдохновленной видением Доктора К.
И вот, на следующий день, после работы коллеги постепенно начинают подтягиваться на указанный адрес, только Солнечный Л. все никак не явится. И хотя ему опаздывать слегка простительно (он не из Праги, а из соседнего крошки-городка, так что с географией столицы своей родины знаком довольно поверхностно), мы постепенно начинаем волноваться, и Доктор К даже дважды звонит Солнечному Л, вылезая в зимние обстоятельства из подвала, где стены толщиной метра в полтора, и потому сотовый сигнал не пропускают напрочь. Каждый раз трубка сообщает ему мягким, психоаналитическим голосом, что, не смотря на все усилия оператора, абонент временно недоступен.
Доктор К решив, что Солнечный Л, предатель и подлец, отключил мобильник, предлагает нам безотлагательно приступить к распитию спиртного, сплетням и веселью. И мы с энтузиазмом приступаем. И в самый разгар всего вышеозначенного раздолья, когда кабак уже полон смеха и криков, а официанты, в начале вечера поглядывавшие на нас сомнением, теперь смотрят с глубочайшим уважением, и, обращаясь к Доктору К, все чаще сбиваться на “ваша светлость”, когда уже много бутылок вина выпито, и еще больше заказано, над нашими головами распахивается дверь и с победным криком “Коллеги,коллеги!” в подвал скатывается по ступенькам Солнечный Л, таща на буксире долговязую нетрезвую девицу. Девица крепко держится за его шарф, поэтому лицо у Л слегка придушенное и странного оттенка.
“Гм,” - Доктор К. встает и обходит двоицу вокруг. “Гм,” - повторяет он, возвращается на свое место и усаживается, сложив руки на груди - ну чисто индейский вождь в чешской вариации.
Девица, в начале хихикавшая, вдруг серьезнеет, глаза ее, слегка косящие от выпитого, глядят на Доктора К, каждый из своего угла, но оба - с тревогой. “Подведем итог,” - громко предлагает Доктор К, и в зале наступает гнетущая тишина. Кто-то, не выдержав нервно хихикает, на него шикают. Л мнется под грозным оком Доктора, его спутница начинает отползать ему за спину, не отпуская шарфа, от этого глаза у Л медленно выпучиваются, в оттенке лица начинает преобладать синий. “Стоп!” - рявкает Доктор. Девица замирает, роняет шарф, накреняется, и хватается обеими руками за край стола. Равновесие временно восстановлено, Л, от греха подальше, торопливо сматывает с шеи шарф. “Подведем итог, - повторяет Доктор К. - наш коллега, известный своим нравственным поведением, а также своей женатостью, мало того, что заставляет нас ждать более двух часов своего появления...” “Не больно-то вы ждали,” - бурчит Л, с завистью глядя на бутылки и широко накрытый стол. “Так еще и приводит с собой гостью. - невозмутимо заканчивает Доктор, - Не желаете ли объясниться, сударь?” У сударя дергается глаз.
Собравшись с силами, он втягивает побольше воздуха в грудь, чтобы пуститься в объяснения, но не успевает: мадемуазель, все еще держась за край стола, принимается мычать, подвывать и вздыхать. Все прислушиваются, и вдруг становится очевидно: она пытается читать нам стихи! Озадаченный Доктор негромко замечает “Ого!” Стихи, оказываются, увы, скверными, но, ура, короткими. И, едва замолкает последний вздох, Солнечный Л. перехватывает у девы выступательную инициативу, торопясь и сбиваясь в ужасе, что как бы нам еще чего не зачитнули. “Я пришел, - начинает он свой нервный рассказ, - по нужному адресу, даже карту вчера распечатал на всякий случай. - он достает из кармана потертый лист бумаги и демонстрирует всем присутствующим, - Пришел, сижу, никого не трогаю. А они там вдруг на сцене раз и говорят: “Спасибо, что пришли, молодым поэтам очень важна ваша поддержка!” И давай хлопать. Я тут же понимаю, что зашел, видимо, не туда, но выбраться уже не могу, потому что, во-первых, занял самое хорошее место в углу, как я люблю, и оттуда выйти теперь - только по головам, а во-вторых, на сцене уже первый поэт вовсю демонстрирует потребность в поддержке.Только делает он это почему-то выкрикивая неприличные слова и даже почти не в рифму. Знаете, коллеги, - Солнечный Л. понижает голос, - я за всю свою жизнь столько ругани не слышал сколько там за полтора стиха.“ Внимательно смотревшая мимо Л девица, вдруг всхлипывает и заявляет “Агггррр вх ш амнана!” “Нет! - возмущается ей в ответ Л, - я совершенно не считаю, что Иржи Новотный гениальный поэт! - и в негодовании машет пальцем перед девичьим лицом, - Профан и свинья, вот он кто. Извините, коллеги.”
Дальнейший рассказ Солнечного Л проводит нас по всем кругам ада, каковым современная поэзия предстает всякому неподготовленному и случайному зрителю, забредшему на резвилище амбициозных недогениев, буквально вчера покинувших асфальтовые поля пубертата. Почти два часа Солнечный Л, был в соседнем кабаке терзаем современной литературой! А потом на сцену взобралась Йитка - так, оказывается, зовут спутницу Л. - и со сцены она его углядела. Хотя, не углядеть было сложно: во-первых, в Солнечном Л. под два метра росту, а во-вторых, он там был единственный не-поэт и даже без претензии, поэтому все присутствующие его заметили, и читая, обращались через зал непосредственно к нему. Решили - что критик или редактор какого-нибудь поэтического издания. Йитка тоже так решила. И под воздействием этой мысли, а также собственной поэзии, наполненной весьма сомнительными образами, и вина, которое за стихами лилось рекой, Йитка окончательно и бесповоротно отдала свое сердце Солнечному Л. В связи с этим она посвятила ему два экспромта и была снята со сцены собратьями по цеху, которые дожидались своей очереди на почитать, и перепугались, что из-за Йиткиного приступа вдохновения им не останется времени.
Оказавшись в зале, Йитка продралась сквозь толпу и мебель к Солнечному Л., уцепилась за его руку, и сообщила, что ни за что не отпустит Солнечного Л., поскольку мечтает заняться с ним развратом и поэзией, причем желательно именно в таком порядке. На этом моменте рассказа Йитка старательно закивала, и ее измученный вином мозжечок чуть ее не уронил. Хорошо, добрые люди подставили ей стул, и Л. продолжил свой рассказ. Когда он понял, что отвертеться от настойчивой поэтессы не удастся, он пошел на гнусный обман: пообещал ей исполнение всех ее желаний в обмен на то, что она вытащит его из толпы оголтелых поэтов. Ну, а когда они оказались на воздухе, Л попытался дозвониться до Доктора К, сообразил, что если не ловится - значит, мы где-то в подвале поблизости, и решил методично обойти все соседние подвальные заведения. Йитке же было сказано, что они ищут теплое место для занятия поэзией и она, вцепившись в шарф, телепалась за Солнечным Л. Нас нашли в третьем по счету подвале.
Доктор К внимательно выслушал историю, и заявил, что сердце его полно печали и сострадания ко всем присутствующим. Поэтому Йитка пусть остается, но Солнечного Л, который бесповоротно и счастливо женат, от нее отсадят на другой конец стола во избежание недоразумений. На том и порешили.
Следующим утром ничто не напоминало и не предвещало. На ранней отделенческой планерке трезвенники сообщили нетрезвенникам, что жертв и разрушений почти не было, что в кабак нас даже звали возвращаться еще, и что вчера все временно неходячие были развезены по домам на Шаркиной машине. День выдался сложный, много опытов и рутины, поэтому вместо обеда решили ограничиться кофейным перерывом на десять минут. За кофе отправили Солнечного Л. как самого демократичного в мире завлаба. И он, насвистывая, ушел, а потом внезапно и со свистом влетел в отделение обратно, захлопнул за собой дверь, привалился к ней спиной и нехорошо позеленел лицом. На вопрос, что случилось, сказал только: “Она!”
Проведенное на скорую руку расследование показало: давешняя поэтесса, припомнила, видимо, что вокруг нее говорилось вчера, выловила из всего этого название нашей богадельни, и вот теперь явилась по душу Солнечного Л. Стало уныло. Л. не мог работать, а только стенал: ”Что ей от меня надо?!” Доктор К нехорошо усмехался и не без удовольствия напоминал, что Йитке надо было от Л. вчера. Л стенал, что у него жена, и сын, и ни малейшей склонности к современной поэзии, и особенно - к поэтессам. Это не помогало. И от поэтессы не было спасения: она выследила Л. и стала подбрасывать длиннющие экспромты в лабораторную почту. Она караулила его у дверей нашего закрытого отделения и провожала до автобусной остановки, она являлась во время обеда в столовую, садилась за соседний столик и сверлила Л. восхищенным взглядом. И если удавалось - побрасывала ему свои вирши, наспех нацарапанные на салфетках. Она была уверена, что Л - поэт в душе, безумно влюблен в нее, и по ночам, в свободное от работы время редактирует подпольный поэтический журнал. Это был кошмар. Не помогли ни признания Л в его женатости и глубокой преданности молекулярной биологии, ни воспитательный разговор с Тони: девица продолжала осаду.
“Ну и каша у человека в голове!” - однажды рассердился Доктор К, изрядно подуставший от всей этой суеты, а особенно от того, что Л стал на глазах тоскливеть, сворачиваться в трубочку и путать названия цитокинов. “Похоже, надо кому-то ей чердак к ушам прикрутить, чтоб не съехал окончательно!” Солнечный Л. посмотрел на Доктора К. с робкой надеждой, и прошептал слабым голосом, что возьмет все докторовы дежурства до конца года, если Доктор избавит его от этой напасти, от этой ходячей бубонной чумы. Доктор хлопнул Солнечного Л. по плечу, поправил воображаемую бабочку и был таков.
Последнее, что стало нам известно из достоверных источников, это что в тот же день Доктор К столкнулся с Йиткой, подстерегавшей своего кумира у кофейного автомата, и неловко вылил на нее немного минералки, которую вообще-то сроду не пьет, а вот тут - такое недоразумение! - нес куда-то в хлипком пластиковом стаканчике, наполненном до краев. Больше Йитку возле нашего отделения не видели. И вообще в нашей больничке она не появлялась.
Дни текли своим чередом, Солнечный Л. почти оправился от травмы, нанесенной ему современной литературой, и даже стал иногда улыбаться, и перестал вздрагивать, когда кто-то случайно говорил в рифму или цитировал что-нибудь из классической поэзии. Доктор К. же ходил загадочный и задумчивый почти два месяца, до самой середины весны. А однажды явился в лабораторию праздничный, весь в штатском вместо белого лабораторного балахона, и объявил: ”Ну вот, я собираюсь до некоторой степени соединить свою судьбу с судьбой небезызвестной вам Йитки. Сегодня официальная процедура.” Воцарилась тишина, которую вдруг нарушил громкий всхлип, и с криком: “Друг! Настоящий друг! Герой!” Солнечный Л. кинулся пожимать руку Доктору К., утирая скупую мужскую слезу. Доктор К. смотрел на Л. с некоторым недоумением, но когда к нему рванули все, и стали трясти руку, поздравлять и желать долгих лет совместной жизни, изумление на его лице сменилось ужасом: “Стоп! - завопил он, - Спокойно! Отошли на два шага и включили мозги! Я трижды был женат, все три раза счастливо, и все три раза мне это не понравилось. На кой черт мне четвертый? Магистерскую она будет у меня писать! По молекулярной биологии! Я у нее буду научным руководителем!!! Сегодня собеседование в приемной комиссии в магистратуру! Уловили, коллеги, типун вам всем на язык?!”
Вздох изумления прокатился по отделению. “Нет, ну не подлецы? Сглазите еще, - сокрушался Доктор К. - Понятно же было, нормальный человек, только энергия не в то русло шла. Я ей объяснил, что нет ничего прекрасней лимфоцита под микроскопом в частности и служения науке в целом. Что тут тебе и поэзия, и вызов, и страсти всех мастей. Стал выяснять, что у нее за образование, поскольку была сначала мыслишка отправить ее к знакомому на Философский факультет - он бы ее пристроил на кафедру гендерных исследований там, или на кафедру электронной культуры и семиотики. А у нее возьми да и окажись бакалавриат по биохимии. Родители постарались, у них, оказывается, естественнонаучный клан - несколько поколений химиков, врачей и биологов в семье. Ну, после этого не втянуть ее в молекулярную биологию было бы просто преступлением!”
В следующий раз Йитка появилась в нашем центре уже осенью, когда у нее началась учеба. Доктор К пристроил ее в соседнее отделение собирать материал для магистерской, а за одно и для будущей докторской. Солнечный Л сначала побаивался попадаться ей на глаза, потом осмелел, и даже как-то, встретившись в столовой, подсел за столик и спросил: “А как же поэзия? Уже не мечтаешь публиковаться?” “Почему же, мечтаю, - Йитка подняла на него глаза и выпятила подбородок, - только кому нужны дурацкие стихи и журнальчики с тиражом в три экземпляра? Я теперь хочу сделать открытие и написать об этом статью в Nature или в Science. И спорим, - она прищурилась, - я опубликуюсь там раньше тебя?” “Боже, храни поэтов и мечтателей, чем бы они ни занимались, - съязвил на это Солнечный Л, но с тех пор стал сильно поторапливать собственные исследования, и внимательней присматриваться к способам форматирования статей для Nature.
*Летна - район в Праге.
** согласно здешним стандартам образования, есть специальности, которые как бы пересекаются - то есть вы можете иметь бакалавриат по одной, а в магистратуру поступать по другой, досдав некоторые предметы или даже без дополнительной досдачи.