Life is a moment in space* - здесь: last farewell to 2007.
Прогулка по обледенелому парапету шириной чуть больше ступни. Слева, метрах в семи под вами - темная вода. Стена, на которой вы стоите, сверху покрыта мутным толстым льдом, а вниз - бела и отвесна, справа от вас - безлюдный ночной парк. Город - как картинка, и тонкий обоюдорогатый месяц висит над средневековыми крышами. Противозаконное, мучительное совершенство контуров и светотеней.
Длинный шарф то путается в ногах, а то приподнимется концами над водой и ненавязчиво тянет туда - влево, подошва прикрывает край стены уходящей в темную воду бесшумной реки.
Одно движение. Не то что неверное, но чуть менее, чем надо, быстрое, чуть менее, чем надо, осторожное, чуть менее, чем должно быть, уверенное, и никто даже не догадается, как все было на самом деле, а завтрашний день не догадается, что пора наступить...
Если бы уметь сместить рамку времени... Впрочем, даже если не смещать - ведь физики давно твердят: все происходит одновременно - прошлое, настоящее и будущее, и только движение от одного к другому есть иллюзия, как и вся наша логика, основанная на этом движении. Так что даже если не...
Такой же точно полуночный час, вон тот остров посреди реки, вон тот мыс, отлично видимый отсюда. Там, на крохотном песчанном пятачке сидят трое. Пикник на обочине звездных дорог, сошедшихся на несколько коротких дней. Отсюда не видно, как они смеются, эти трое. Вокруг них - срединное лето, и плывут по черной воде лебеди-призраки, и брошенный кусок хлеба падает слишком близко к берегу, чтобы птицы обратили на него внимание. Но сидящим на пляже все равно - не птицы, так рыбы. Они и сами по сто раз на дню превращаются среди прочего и в тех, и в других... Они поют детскую песенку, что "ну а дружба-начинается-с-улыбки..." и немедленно замечают плывущее по небу, случайно подсвеченное прожекторами облако-смайл, и опять смеются, и машут тому, который там, наверху балуется то для них, то ими самими. Потом они встают, стряхивают песок с босых ступней, обуваются и уходят.
Теперь - скамейка на том же берегу, что и стена, но чуть от нее поодаль. Весна. Двое. Ничего между ними не было, кроме разговоров, ничего и не будет. Все до одного вопросы, которые он задает ей - не вовремя и не те, все до одного ответы - игра, которой никто не забавляется кроме нее, отвечающей. Он хочет вылечить ее от болезней и страхов, от которых она давно бы излечилась сама, но они - лучшее, что в ней есть. Он боится за нее, но еще больше боится ее самой. Ей скучно, и хочется положить голову ему на колени. Это ничего не будет значить, но так удобнее смотреть на звезды, потому что смотреть на Город по-прежнему больно - в его совершенстве слишком много от ее снов, вдруг без разрешения ставших реальностью.
Мост чуть дальше скамейки, с этого берега на другой, проходящий прямо над островом. Лето. Там - двое. Они разделили несколько ночей: десятки километров ночных улиц, разбитых на шаги. Они соприкасаются шуршашими рукавами курток. Камень, по которому она еле слышно шлепает ладонями, прохладен и мокр - только что прошел дождь. Она первой смотрит в пространство между водой и небом, и замирает, задохнувшись. Она знает, что он здесь, рядом, она знает, что он смотрит на нее, но ей становится наплевать на все, кроме этой бесконечной пустоты, которая затягивает до головокружения, до тошноты, до дрожи в коленях. Еще мгновение, и она забывает о своем спутнике, забывает навсегда. Не смотря на то, что спустя минуту они, держась за руки, уйдут с моста, и будут пить кофе, и есть овсянку на завтрак, и шутить, и обмениваться замечаниями, она уже никогда не вспомнит о нем, а вот это пространство между рекой и небом еще долго будет ее единственным сном.
Дом-шкатулка на той стороне реки: Театр-феникс, сгоревший, да вернувшийся. Отсюда, со стены, его плохо видно, потому что мост заслоняет театр почти до половины, а туман позаботился о том, чтобы скрыть все остальное. У входа в театр - трамвайная остановка. Там двое. Он и он. Зима. У них за плечами - почти четыре с половиной года и пятнадцать стран. Они говорили на разных языках, когда встретились, теперь и навсегда говорят на одном - смеси тех трех, что выучил каждый, пока они вместе. Их прошлое больше их будущего, потому что одному из них осталось что-то около шести месяцев жизни. Они прощаются с девушкой в оранжевой куртке, перебегают дорогу, держась за руки, и скрываются в кофейне "Славия". Девушка смотрит им вслед сухими глазами, и без конца целует в мохнатый затылок котенка, который выглядывает у нее из запазухи. Они оставили его ей, поскольку хотят уехать из Города, им кажется, что за шесть месяцев можно еще многое успеть. Тот, что здоров, тайком скупает по черным каналам обезболивающие. Он никогда не нарушал закона, он - "мальчик- из-хорошей-семьи", он страшно боится тащить опиаты через границы. Но он это сделает .
Набережная на противоположном берегу реки. По ней очень быстро идет девушка. Навстречу ей - молодой человек. Он поднимает глаза и в долю секунды узнает ее: полтора года назад они не дольше пяти минут разговаривали на мосту. У нее изменилась прическа, на ней совсем другая одежда, она почти не смотрит по сторонам, Город уже купается в ранних зимних сумерках, но он все равно узнает ее, и успевает, обернувшись, окликнуть ее по имени и крикнуть "Ca va?" "Bien," - доносится в ответ, она обрачивается на ходу, улыбается ему, и спешит дальше...
По мосту с того берега, где стоит стена, на другой бежит человек - он догоняет бумажную шляпу черную всю в серебрянных звездах. Это конец апреля, ночь чародейниц. Шляпа катится криво, но резво. Человек бежит за ней изо всех сил, а за ним, подобрав юбки своего ведьминого наряда одной рукой и сжимая метлу в другой руке, бежит, смеясь, рыжеволосая женщина.
И еще десятки, десятки мгновений, сошедшихся здесь. И среди них - прогулка по обледенелому парапету шириной чуть больше ступни. Слева, метрах в семи под вами - темная вода. Стена, на которой вы стоите, сверху покрыта мутным толстым льдом, а вниз - бела и отвесна, справа от вас - безлюдный ночной парк. Город - как картинка, и тонкий обоюдорогатый месяц висит над средневековыми крышами...
Длинный шарф то путается в ногах, а то приподнимется концами над водой и ненавязчиво тянет туда - влево, подошва прикрывает край стены уходящей в темную воду бесшумной реки.
Одно движение. Не то что неверное, но чуть менее, чем надо, быстрое, чуть менее, чем надо, осторожное, чуть менее, чем должно быть, уверенное, и никто даже не догадается, как все было на самом деле, а завтрашний день не догадается, что пора наступить...
Если бы уметь сместить рамку времени... Впрочем, даже если не смещать - ведь физики давно твердят: все происходит одновременно - прошлое, настоящее и будущее, и только движение от одного к другому есть иллюзия, как и вся наша логика, основанная на этом движении. Так что даже если не...
Такой же точно полуночный час, вон тот остров посреди реки, вон тот мыс, отлично видимый отсюда. Там, на крохотном песчанном пятачке сидят трое. Пикник на обочине звездных дорог, сошедшихся на несколько коротких дней. Отсюда не видно, как они смеются, эти трое. Вокруг них - срединное лето, и плывут по черной воде лебеди-призраки, и брошенный кусок хлеба падает слишком близко к берегу, чтобы птицы обратили на него внимание. Но сидящим на пляже все равно - не птицы, так рыбы. Они и сами по сто раз на дню превращаются среди прочего и в тех, и в других... Они поют детскую песенку, что "ну а дружба-начинается-с-улыбки..." и немедленно замечают плывущее по небу, случайно подсвеченное прожекторами облако-смайл, и опять смеются, и машут тому, который там, наверху балуется то для них, то ими самими. Потом они встают, стряхивают песок с босых ступней, обуваются и уходят.
Теперь - скамейка на том же берегу, что и стена, но чуть от нее поодаль. Весна. Двое. Ничего между ними не было, кроме разговоров, ничего и не будет. Все до одного вопросы, которые он задает ей - не вовремя и не те, все до одного ответы - игра, которой никто не забавляется кроме нее, отвечающей. Он хочет вылечить ее от болезней и страхов, от которых она давно бы излечилась сама, но они - лучшее, что в ней есть. Он боится за нее, но еще больше боится ее самой. Ей скучно, и хочется положить голову ему на колени. Это ничего не будет значить, но так удобнее смотреть на звезды, потому что смотреть на Город по-прежнему больно - в его совершенстве слишком много от ее снов, вдруг без разрешения ставших реальностью.
Мост чуть дальше скамейки, с этого берега на другой, проходящий прямо над островом. Лето. Там - двое. Они разделили несколько ночей: десятки километров ночных улиц, разбитых на шаги. Они соприкасаются шуршашими рукавами курток. Камень, по которому она еле слышно шлепает ладонями, прохладен и мокр - только что прошел дождь. Она первой смотрит в пространство между водой и небом, и замирает, задохнувшись. Она знает, что он здесь, рядом, она знает, что он смотрит на нее, но ей становится наплевать на все, кроме этой бесконечной пустоты, которая затягивает до головокружения, до тошноты, до дрожи в коленях. Еще мгновение, и она забывает о своем спутнике, забывает навсегда. Не смотря на то, что спустя минуту они, держась за руки, уйдут с моста, и будут пить кофе, и есть овсянку на завтрак, и шутить, и обмениваться замечаниями, она уже никогда не вспомнит о нем, а вот это пространство между рекой и небом еще долго будет ее единственным сном.
Дом-шкатулка на той стороне реки: Театр-феникс, сгоревший, да вернувшийся. Отсюда, со стены, его плохо видно, потому что мост заслоняет театр почти до половины, а туман позаботился о том, чтобы скрыть все остальное. У входа в театр - трамвайная остановка. Там двое. Он и он. Зима. У них за плечами - почти четыре с половиной года и пятнадцать стран. Они говорили на разных языках, когда встретились, теперь и навсегда говорят на одном - смеси тех трех, что выучил каждый, пока они вместе. Их прошлое больше их будущего, потому что одному из них осталось что-то около шести месяцев жизни. Они прощаются с девушкой в оранжевой куртке, перебегают дорогу, держась за руки, и скрываются в кофейне "Славия". Девушка смотрит им вслед сухими глазами, и без конца целует в мохнатый затылок котенка, который выглядывает у нее из запазухи. Они оставили его ей, поскольку хотят уехать из Города, им кажется, что за шесть месяцев можно еще многое успеть. Тот, что здоров, тайком скупает по черным каналам обезболивающие. Он никогда не нарушал закона, он - "мальчик- из-хорошей-семьи", он страшно боится тащить опиаты через границы. Но он это сделает .
Набережная на противоположном берегу реки. По ней очень быстро идет девушка. Навстречу ей - молодой человек. Он поднимает глаза и в долю секунды узнает ее: полтора года назад они не дольше пяти минут разговаривали на мосту. У нее изменилась прическа, на ней совсем другая одежда, она почти не смотрит по сторонам, Город уже купается в ранних зимних сумерках, но он все равно узнает ее, и успевает, обернувшись, окликнуть ее по имени и крикнуть "Ca va?" "Bien," - доносится в ответ, она обрачивается на ходу, улыбается ему, и спешит дальше...
По мосту с того берега, где стоит стена, на другой бежит человек - он догоняет бумажную шляпу черную всю в серебрянных звездах. Это конец апреля, ночь чародейниц. Шляпа катится криво, но резво. Человек бежит за ней изо всех сил, а за ним, подобрав юбки своего ведьминого наряда одной рукой и сжимая метлу в другой руке, бежит, смеясь, рыжеволосая женщина.
И еще десятки, десятки мгновений, сошедшихся здесь. И среди них - прогулка по обледенелому парапету шириной чуть больше ступни. Слева, метрах в семи под вами - темная вода. Стена, на которой вы стоите, сверху покрыта мутным толстым льдом, а вниз - бела и отвесна, справа от вас - безлюдный ночной парк. Город - как картинка, и тонкий обоюдорогатый месяц висит над средневековыми крышами...