Солнцеловы. Глава 2 - Конструктивист Андрей Платонов
Вырезка-анкета из журнала «Современная архитектура» (главного печатного органа архитекторов-конструктивистов) № 4 за 1926.
II
Конструктивист Андрей Платонов
В гражданскую войну и первые годы после нее у людей было два главных врага: голод и холод. Учреждались всевозможные комиссии по вопросам исследования и изучения новых источников энергии. Новоявленный советский строй задыхался от нехватки тепла и пищи. Контролю и исследованию подвергалась каждая былинка на предмет возможного рационального использования. И язык в этих условиях стремительно менялся. Коммуникативная функция вытесняла изысканность и метафоричность. Сложный синтаксис сочинений Платонова 1920-х годов, поражающий с первых строк, отнюдь не был стилеобразующим «ходом» писателя. Очевидно, что структура речи платоновских искателей первопричин Вселенной бралась из жизни. Это подтверждают документы того времени: письма людей, периодика, афиши, даже школьные сочинения. Вот, к примеру, выдержки из сочинений учащихся научно-популярного отделения Университета им. А. Л. Шанявского. Тема, заданная ученикам, звучала так: «Москва в ноябре 1919» [1] (полужирный курсив мой. - Р. Г.).
Холодные грязные комнаты напоминают склады без транспорта. Грязные с облезлою наружностью, потрепанные фасады домов с худыми кровлями печально смотрят на безжалостно разрушаемые обитателями для топлива дома. Столетние парки гибнут под звуки топора. <…> Непрерывные очереди. Мысль о вкусной пище несбыточна. <…> Оборванные, полураздетые, изнуренные люди злобно встречают и провожают каждого проходящего. <…> Всюду военная власть проникает в мирные семейства и разрушает лучшую жизнь человечества. (Вишневский И.)
Необеспеченность заставляет жить жизнью животных. Везде и всюду человек, потеряв надежду на лучшее будущее, начинает искренне проклинать свою еле тянущуюся жизнь; он не уверен, что завтра будет обеспечен, хотя бы так, как сегодня. Домашний очаг нередко теряет свою прелесть, где часто вместо ласки, уюта, душевного отдыха попадаются суровые, деловые, вульгарно говоря, кухонные выражения родственников; хочется чего-то близкого, милого, уютного, но его нет. Все начинают жить для тела, которое с жадностью чудовища начинает пожирать скудные подачки времени. Психическая деятельность направляется не в ту сторону. (Лущихин Н. Н. Окончил 6 классов б. гимназии г. Рузы)
Где бы я ни была, я повсюду слышу разговоры про насущный хлеб, про дрова, и эти разговоры как-то убивают, заставляют позабыть все возвышенное и быть только на земле для какой-то тревожной жизни. (Макарова Е. Ф. Окончила в 1914 г. 1 Московскую женскую гимназию)
«Жить для тела». Такому предложению не требуется эпитетов или развернутого, сложного синтаксиса для того, чтобы лучше донести мысль. Жить для тела. Быть на земле. Ломать дом. Конструктивистский язык. Совершенная машина для донесения мысли в реалиях перемен, среди новых социальных форм жизни. Времени для уснащения мысли красотами - нет.
Еще документ. Анкета из журнала «Современная архитектура» (главного печатного органа архитекторов-конструктивистов) № 4 за 1926.
Товарищ:
1. Как представляется тебе вещественное оформление нового быта трудящихся и что ты считаешь мещанством вещей, т. е. мелкобуржуазной их сущостью?
2. Какие у тебя на учете новые навыки быта? Какие новые потребности уже образовываются и какие тобой считаются отмирающими?
3. Какие из бытовых навыков могут остаться индивидуально-обособленными и какие могут быть сорганизованы, как коллективно-обобществляющие?
4. Как увяжется активность организации общественного питания с задачами раскрепощения женщины от вынужденной ее общественной пассивности?
5. Как ты мыслишь и смотришь на общественное воспитание детей в новых формах коллективизации и ново-социальных навыках? Возможность организации детских помещений, воспитывающих актив трудовой деятельности?
6. Товарищ, есть ли у тебя конкретная наметка плана организации отдыха трудящихся?
Я открываю наугад страницы повести Платонова «Ювенильное море» и привожу некоторые цитаты, которые, как мне кажется, соответствуют по стилю приведенным выше отрывкам. Вот, к примеру, самое начало повести и характеристика инженера Николая Вермо (выделение полужирным, как и выше, мое. - Р. Г.):
Он управился - уже на ходу - открыть первую причину землетрясений, вулканов и векового переустройства земного шара. Эта причина, благодаря сообразительности пешехода, заключалась в переменном астрономическом движении земного тела по опасному пространству космоса; а именно как только, хотя бы на мгновенье, земля уравновесится среди разнообразия звездных влияний и приведет в гармонию все свое сложное колебательно-поступательное движение, так встречает незнакомое условие в кипящей вселенной, и тогда движение земли изменяется, а погашаемая инерция разогнанной планеты приводит земное тело в содрогание, в медленную переделку всей массы, начиная от центра и кончая, быть может, перистыми облаками. Такое размышление пешеход почел не чем иным, как началом собственной космогонии, и нашел в том свое удовлетворение.
Степной пейзаж, во время похорон Айны:
С пустого неба солнце освещало землю и шествие людей; белая пыль эоловых песков неслась в атмосферной высоте вихрем, которого внизу было не слышно, - и солнечный свет доходил до земной поверхности смутным и утомленным, как сквозь молоко. Жара и скука лежали на этой арало-каспийской степи; даже коровы, вышедшие кормиться, стояли в отчаянии среди такого тоскливого действия природы, и неизвестный бред совершался в их уме. Вермо, мгновенно превращавший внешние факты в свое внутреннее чувство, подумал, что мир надо изменять как можно скорей, потому что и животные уже сходят с ума.
Платоновская трудная и порой несуразная лексика, как можно видеть, не более «несуразнее» примеров из прессы и других документов 1920-х годов. Заметим ниже еще одну изобразительную особенность писателя.
Герои Платонова «рождаются» в тексте с мучительным желанием, во-первых, осмыслить свое место в мире и, во-вторых, немедленно принять участие в его преобразовании. В этом смысле особенно интересно наблюдать за первыми строками произведений Платонова. Вот Назар Чагатаев из повести «Джан» [2] :
Во двор Московского экономического института вышел молодой нерусский человек Назар Чагатаев. Он с удивлением осмотрелся кругом и опомнился от минувшего долгого времени.
Повесть «Происхождение мастера» открывается похожим «рождением»:
Есть ветхие опушки у старых провинциальных городов. Туда люди приходят жить прямо из природы. Появляется человек - с тем зорким и до грусти изможденным лицом, который всё может починить и оборудовать, но сам прожил жизнь необорудованно.
Еще пример - «Котлован», где «Вощев взял на квартире вещи в мешок и вышел наружу, чтобы на воздухе лучше понять свое будущее».
И еще - рассказ «Афродита» и герой Назар Фомин:
«Жива ли была его Афродита?» - с этим сомнением и этой надеждой Назар Фомин обращался теперь уже не к людям и учреждениям - они ему ответили, что нет нигде следа его Афродиты, - но к природе, к небу, к звездам и к горизонту и к мертвым предметам.
Никаких привычных в литературе «портретов», литературных описаний, снабженных подробными штрихами, у Платонова нет. Люди в рассказах характеризуются не занятными чертами, призванными добавить «правдивости» выдуманному персонажу, или деталями-символами, когда уже сам автор настаивает на своем отношении к герою, а своим состоянием. И первое такое состояние людей в нарисованном мире - тождественность остальным «мёртвым предметам».
И время в прозе Платонова предельно сжато, а пространство всегда безысходно. Оно - обескровленное войнами, революцией, погруженное в средневековый мрак, - служит катализатором умственной деятельности платоновских героев. И это, как мы понимаем, не вымышленная картина мира, нарисованная Платоновым, а самая настоящая реальность, конечно, гротескно отраженная в литературном тексте.
Стоит остановиться на мгновение и посмотреть на точку - место человека в том мире, который рисовали, конструировали, сочиняли авангардисты. И если в одном случае этот мир был во имя человеческой души, («Между живой и мертвой природой будет проложен вечный мост» - Платонов [3]), то в другом - человек приносился в жертву ради будущего.
В одной из ранних повестей писателя под названием «Хлеб и чтение» инженер Душин проповедует электрофикацию как новую религию. Для Платонова он не просто герой, над которым можно безжалостно посмеяться. Душин - родная душа писателю, гениальный изобретатель, инженер и ученый на краю пропасти [4]. Мрачная действительность (нищие колхозы, отравленная бесплодная земля, воинственная безграмотность людей), мир, судьба которого висит на волоске, превращают Душина в отчаянного фанатика. Он начинает верить в то, что бедственное настоящее можно преодолеть в кратчайшие сроки, обогнать время и попасть прямиком в будущее, где не будет нищеты, голода, средневековой жестокости людей. Душин принимается добывать энергию из травинки, комочка земли и «движения земных масс».
Оставив расчетную часть, Душин снова возвратился к людям и советовал жить теперь без роскоши, более согбенно, ибо основные истины жизни уже найдены: в общественности - это Ленин, а в производстве - электротехника. Для исполнения этих истин необходимо истратить без жалости в бою и в труде одно или два поколения; жалость и нежность, если они прихватят, затормозят чувство и рабочую волю людей, неминуемо организуют капитализм с паровой машиной.
Щеглов слушал многое из того, что сообщал Душин, со стыдом и со страхом: ему не нравилась сама угрюмая вера бывшего товарища в электричество, обещающая - хотя бы и на время - согнуть людей в беде нужды, в тщетности личной жизни и в терпении.
Платонов высмеивает непререкаемость суждений Душина. Идея о том, будто на свете есть непоколебимая научная теория, способная вывернуть мир наизнанку, предугадать будущее и поменять исторический курс становится объектом сатиры писателя. Может быть потому, что он предвидел, что как и всякое религиозное движение, подобная вера втащит в хаотичную действительность и свои символы, и свои книги, и свое искусство, и свою мораль. И где среди всего этого нагромождения идеологии, бюрократии и постреволюционного быта найдется место не для мифического человека из идеального будущего, а для личности прямо здесь и сейчас, он не мог представить.
[1] Москва в ноябре 1919 года: Сочинения учащихся научно-популярного отделения Университета им. А. Л. Шанявского / Публ. [и вступ. ст.] М. В. Катагощиной, А. В. Емельянова // Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII-XX вв.: Альманах. - М.: Студия ТРИТЭ: Рос. Архив, 1992. - [Т.] II-III. - С. 362-376.
[2] Платонов А. П. Повести и рассказы / Сост. и послесл. В. М. Акимова. - М.: Правда, 1983.
[3] Ювенильное море (1934 г.)
[4] Автор, вопреки своему обычаю, в данной повести указывает время действия - апрель 1920-го, когда только что были разгромлены армии Деникина в воронежской губернии и на истощенной войной земле установилось относительное затишье.
Солнцеловы. Очерки о двадцатых.
Глава 1 - Из записок консультанта по борьбе с термитами
Глава 2 - Конструктивист Андрей Платонов
Глава 3 - Петухивная комната
Глава 4 - Заблудившийся трамвай: Гумилев
Глава 5 - Эффект Зощенко
Глава 6 - Осенний сон Бориса Эндера
Глава 7 - Снова трамваи: Мандельштам
Глава 8 - Два слова о дяде Юрия Живаго