Евгений Александрович Ганнушкин
Читая у mailonsunday замечательное жизнеописание великого шрифтового дизайнера Германа Цапфа, я остановился на истории о том, как Цапф спас себе жизнь тем, что перед командиром написал имя генерала мельчайшими буквами без лупы. За эту искусность молодого Цапфа оставили в штабе картографом, а после отправили в Бордо рисовать секретные карты Испании.
Меня послали в Ютебург учиться на картографа. Оттуда я попал в Дижон, а после - в Бордо, в Первую армию. В Бордо я рисовал секретные карты Испании, точнее систему железнодорожных путей сообщения. Замысел состоял в завоевании Гибралтара с помощью тяжелой артиллерии, подвозимой по рельсам. Но Франко, хитрый лис, не доверял своему «другу Адольфо» и приказал после ремонта переделать железные дороги Испании в узкоколейки. По ним артиллерию, разумеется, не провезти.
Мне нравилась картография, но наше подразделение было укомплектовано молодыми солдатами, которых могли вызвать на фронт в любой момент. Однажды пришла и моя очередь. Офицер подразделения, правда, очень хотел, чтобы я остался, и всячески восхвалял мое умение рисовать карты Испании.
Пока он говорил, я взял тонкую кисть и без очков и лупы написал ею имя генерала. Он присмотрелся, и его монокль выпал, после чего я так и остался самым молодым картографом в немецкой армии. Видите, какими судьбоносными могут быть даже буквы размером в миллиметр.
Цапф, аваф
Думаю, в Бордо Цапфу было довольно вольготно - ведь он пишет, что "У меня было достаточно свободного времени <...>, поэтому я зарисовывал кое-что в свою записную книжку." И слава богу, потому что в будущем из этих эскизов выросло много чего великого. Посмотрите у себя в компьютере - наверняка, найдете один из его шрифтов.
В связи с этим я вспомнил историю от В. Г. о Евгении Александровиче Ганнушкине, у которого он учился шрифту некоторое время. Ганнушкин и Цапф почти ровесники - гениальный немец родился в 1918 году, не менее гениальный Ганнушкин - 1925 года рождения. Оба они попали на войну.
В связи с ней и история.
Судьба Евгения Александровича как и у многих из его поколения, была непростой. Он попал на фронт мальчишкой, в штаб - писарем. В штабе он писал похоронки - постоянно, в огромных количествах. По словам В. Г., он писал их очень старательно, выводил каждую букву. Вероятно, он понимал, что пишет сообщение горестное, тяжелое и - понимал еще, что печальную весточку будут хранить. Поэтому Ганнушкин-писарек вкладывал душу в каждую похоронку. Выписывал, вырисовывал.
После войны Е. А. Ганнушкин учился в Строгановском училище у знаменитого художника И. Ф. Рерберга. В советское время Ганнушкин - искусный художник шрифта, король рисованного титула, шрифтовых композиций, каллиграфических вещей. Сейчас в сети о нем есть немного информации.
Е. Ганнушкин. Левая полоса титульного разворота. М., 1972
К примеру, опубликовано очень интересное интервью, несколько цитат из которого я позволю себе привести здесь. (К слову, в разговоре Е. А. Ганнушкин упоминает и Германа Цапфа).
Работа со шрифтом требует от художника вкуса... не в искусствоведческом, как бы сказать, смысле, а вкуса как "умения себя держать" - произнести фразу, сделать жест, поздороваться и откланяться, извиниться и промолчать. Даже простой книжный титул не может быть решен без этого. Оформительство требует знания приличий. Требует учтивости.
Ведь ты подумай: у меня в руках всего одно слово или несколько слов. Причем это чужие слова, не мною сказанные. Значит, во-первых, я должен написать их так, чтобы в моем начертании не было такого звука, такого тона, такого голоса, который был бы выше голоса автора. Мне нельзя буйствовать в книге, мне надо быть вежливым (если так можно выразиться) по отношению к автору. Но это не главное. Главное дальше - как написать эти слова?
<...>
я должен написать их не просто красиво, не просто удобочитаемо, а так, как это говорит человек, которому небезразлично, поверят ему или нет. Тут все важно: как текст будет уложен на странице, как поставлен в отношениях к тому, что осталось пустым. Силовые поля должны работать на поверхности, включать ее в ситуацию. Единое напряжение должно быть. Чтобы надпись невозможно было подвинуть, сдуть, смахнуть.
<...> пластика шрифта неаргументированна; те мысли, которые у меня бывают, когда я вожу пером по бумаге, конечно, зашифрованы в шрифт, но неявным, скрытым, необъяснимым образом. Это я тебе могу определенно сказать. Да и как мне объяснить, что бывают такие буквенные сложения, когда слово как будто поется, а бывает такое неудобство, что просто не знаешь, что с ним делать? Это ведь живое, интонационное дело.
Вообще тебе интересно, как я работаю? Вот я делаю сборник Мустая Карима, и передо мной книга "Прикладное искусство Башкирии". И я перерисовываю. Не перевожу на кальку, а смотрю и рисую. И деформирую, и корежу, и порчу, может быть (да, конечно, порчу: недостаточно тщательно я это делаю). Рисую раз, рисую два, рисую три... Все это у меня к моей нужде немножко приспосабливается... А потом я эту литературу убираю - и все у меня уже в памяти и в руке. Почему я и говорю издателям: вы меня не торопите, подождите немножечко, я должен навостриться, я должен на память играть эту пьесу!
Я латинский шрифт могу как угодно ломать, я с ним на "ты"... Снявши шляпу, конечно. Это - не грубое, вульгарное, это дружеское "ты". Но я его могу деформировать как хочу, я знаю, куда повести штрих, чтобы не сделаться хамом. И с русским знаю. Правда, с русским хуже, чем с латинским. Потому что буквы "Д" и "Ж" - это наказание господне. Я всегда спотыкаюсь о них. Однажды так измучился, что в книге "Шедевры мировой живописи" на супере поставил латинское "д". То есть я, конечно, оправдал это (тем, что, мол, тут речь идет о мировой живописи), но тебе-то я могу сознаться, что просто не смог вставить русское "д" в слово "шедевры".
Говорят: "нужно, чтобы все было проверено еще какой-то наукой"; говорят "удобочитаемость" - все это несущественно. Это я тебе уже с полной откровенностью говорю. Шрифт - предмет искусства, остальное все пустяшное дело: чтобы ножка стояла, чтобы там еще что-то "складывалось" - это хорошему технику на два дня работы. А вот изобрести подсечку, чтобы шрифт был красивым, напряженным, чтобы буквы сочетались друг с другом по духу, по образу - для этого настоящий художник нужен. При чем тут арифметика?
Вот Лазурский может сделать шрифт, потому что он его испробовал в своих работах. Или Цапф - я снова к нему возвращаюсь - ведь он же оформляет по сю пору книги. Он своими шрифтами пользовался, смотрел на них со стороны, раз пользовался, два, одно десятилетие, другое, потом вот: вылилась гарнитура. А такой задачи - только сидеть и делать гарнитуры - быть не может. Это же порочная штука (курсив мой - Р. Г.). Что такое? Вдруг какой-то "шрифтовик", который... счет красиво выписать не может <...>- вдруг он начинает проектировать что?
В издательстве мне сказали, что для сборника "Наука и человечество" нельзя делать белый супер, ибо он "маркий".
<...>
Ведь мы же не считаем, что всякую вещь нужно делать прочной только потому, что заложена такая программа, что ее какие-то руки тронут и сломают. Тогда бы не было ни фарфора тонкого, ни хрусталя - все бы делалось железобетонным, стальным, со швеллерами, с укреплениями углов... Почему же к книге можно так относиться?
Что через пятьдесят лет не будет людей, которые смогут сделать хорошую надпись, как нет уже хороших каменщиков. Кто тебе сегодня оперный дом по проекту Баженова сложит? Никто не может. Кружева из кирпича плести, обрубать его, фасонно отформовать- это же уметь надо. Есть каменщики, а не те, и спохватываемся мы только тогда, когда ремесло уже уходит, утрачивается. Так и со шрифтом может быть.
Герман Цапф здравствует и сейчас. Е. А. Ганнушкин умер 23 января 2010 года.
Наряду с каноническими именами советских шрифтовиков его творческий пример меня трогает более всего. Объяснить почему - не представляется возможным.
Материалы к биографии Е. А. Ганнушкина в интернете
Некоторые работы Ганнушкина
Е. Ганнушкин. Шрифтовая композиция.
Меня послали в Ютебург учиться на картографа. Оттуда я попал в Дижон, а после - в Бордо, в Первую армию. В Бордо я рисовал секретные карты Испании, точнее систему железнодорожных путей сообщения. Замысел состоял в завоевании Гибралтара с помощью тяжелой артиллерии, подвозимой по рельсам. Но Франко, хитрый лис, не доверял своему «другу Адольфо» и приказал после ремонта переделать железные дороги Испании в узкоколейки. По ним артиллерию, разумеется, не провезти.
Мне нравилась картография, но наше подразделение было укомплектовано молодыми солдатами, которых могли вызвать на фронт в любой момент. Однажды пришла и моя очередь. Офицер подразделения, правда, очень хотел, чтобы я остался, и всячески восхвалял мое умение рисовать карты Испании.
Пока он говорил, я взял тонкую кисть и без очков и лупы написал ею имя генерала. Он присмотрелся, и его монокль выпал, после чего я так и остался самым молодым картографом в немецкой армии. Видите, какими судьбоносными могут быть даже буквы размером в миллиметр.
Цапф, аваф
Думаю, в Бордо Цапфу было довольно вольготно - ведь он пишет, что "У меня было достаточно свободного времени <...>, поэтому я зарисовывал кое-что в свою записную книжку." И слава богу, потому что в будущем из этих эскизов выросло много чего великого. Посмотрите у себя в компьютере - наверняка, найдете один из его шрифтов.
В связи с этим я вспомнил историю от В. Г. о Евгении Александровиче Ганнушкине, у которого он учился шрифту некоторое время. Ганнушкин и Цапф почти ровесники - гениальный немец родился в 1918 году, не менее гениальный Ганнушкин - 1925 года рождения. Оба они попали на войну.
В связи с ней и история.
Судьба Евгения Александровича как и у многих из его поколения, была непростой. Он попал на фронт мальчишкой, в штаб - писарем. В штабе он писал похоронки - постоянно, в огромных количествах. По словам В. Г., он писал их очень старательно, выводил каждую букву. Вероятно, он понимал, что пишет сообщение горестное, тяжелое и - понимал еще, что печальную весточку будут хранить. Поэтому Ганнушкин-писарек вкладывал душу в каждую похоронку. Выписывал, вырисовывал.
После войны Е. А. Ганнушкин учился в Строгановском училище у знаменитого художника И. Ф. Рерберга. В советское время Ганнушкин - искусный художник шрифта, король рисованного титула, шрифтовых композиций, каллиграфических вещей. Сейчас в сети о нем есть немного информации.
Е. Ганнушкин. Левая полоса титульного разворота. М., 1972
К примеру, опубликовано очень интересное интервью, несколько цитат из которого я позволю себе привести здесь. (К слову, в разговоре Е. А. Ганнушкин упоминает и Германа Цапфа).
Работа со шрифтом требует от художника вкуса... не в искусствоведческом, как бы сказать, смысле, а вкуса как "умения себя держать" - произнести фразу, сделать жест, поздороваться и откланяться, извиниться и промолчать. Даже простой книжный титул не может быть решен без этого. Оформительство требует знания приличий. Требует учтивости.
Ведь ты подумай: у меня в руках всего одно слово или несколько слов. Причем это чужие слова, не мною сказанные. Значит, во-первых, я должен написать их так, чтобы в моем начертании не было такого звука, такого тона, такого голоса, который был бы выше голоса автора. Мне нельзя буйствовать в книге, мне надо быть вежливым (если так можно выразиться) по отношению к автору. Но это не главное. Главное дальше - как написать эти слова?
<...>
я должен написать их не просто красиво, не просто удобочитаемо, а так, как это говорит человек, которому небезразлично, поверят ему или нет. Тут все важно: как текст будет уложен на странице, как поставлен в отношениях к тому, что осталось пустым. Силовые поля должны работать на поверхности, включать ее в ситуацию. Единое напряжение должно быть. Чтобы надпись невозможно было подвинуть, сдуть, смахнуть.
<...> пластика шрифта неаргументированна; те мысли, которые у меня бывают, когда я вожу пером по бумаге, конечно, зашифрованы в шрифт, но неявным, скрытым, необъяснимым образом. Это я тебе могу определенно сказать. Да и как мне объяснить, что бывают такие буквенные сложения, когда слово как будто поется, а бывает такое неудобство, что просто не знаешь, что с ним делать? Это ведь живое, интонационное дело.
Вообще тебе интересно, как я работаю? Вот я делаю сборник Мустая Карима, и передо мной книга "Прикладное искусство Башкирии". И я перерисовываю. Не перевожу на кальку, а смотрю и рисую. И деформирую, и корежу, и порчу, может быть (да, конечно, порчу: недостаточно тщательно я это делаю). Рисую раз, рисую два, рисую три... Все это у меня к моей нужде немножко приспосабливается... А потом я эту литературу убираю - и все у меня уже в памяти и в руке. Почему я и говорю издателям: вы меня не торопите, подождите немножечко, я должен навостриться, я должен на память играть эту пьесу!
Я латинский шрифт могу как угодно ломать, я с ним на "ты"... Снявши шляпу, конечно. Это - не грубое, вульгарное, это дружеское "ты". Но я его могу деформировать как хочу, я знаю, куда повести штрих, чтобы не сделаться хамом. И с русским знаю. Правда, с русским хуже, чем с латинским. Потому что буквы "Д" и "Ж" - это наказание господне. Я всегда спотыкаюсь о них. Однажды так измучился, что в книге "Шедевры мировой живописи" на супере поставил латинское "д". То есть я, конечно, оправдал это (тем, что, мол, тут речь идет о мировой живописи), но тебе-то я могу сознаться, что просто не смог вставить русское "д" в слово "шедевры".
Говорят: "нужно, чтобы все было проверено еще какой-то наукой"; говорят "удобочитаемость" - все это несущественно. Это я тебе уже с полной откровенностью говорю. Шрифт - предмет искусства, остальное все пустяшное дело: чтобы ножка стояла, чтобы там еще что-то "складывалось" - это хорошему технику на два дня работы. А вот изобрести подсечку, чтобы шрифт был красивым, напряженным, чтобы буквы сочетались друг с другом по духу, по образу - для этого настоящий художник нужен. При чем тут арифметика?
Вот Лазурский может сделать шрифт, потому что он его испробовал в своих работах. Или Цапф - я снова к нему возвращаюсь - ведь он же оформляет по сю пору книги. Он своими шрифтами пользовался, смотрел на них со стороны, раз пользовался, два, одно десятилетие, другое, потом вот: вылилась гарнитура. А такой задачи - только сидеть и делать гарнитуры - быть не может. Это же порочная штука (курсив мой - Р. Г.). Что такое? Вдруг какой-то "шрифтовик", который... счет красиво выписать не может <...>- вдруг он начинает проектировать что?
В издательстве мне сказали, что для сборника "Наука и человечество" нельзя делать белый супер, ибо он "маркий".
<...>
Ведь мы же не считаем, что всякую вещь нужно делать прочной только потому, что заложена такая программа, что ее какие-то руки тронут и сломают. Тогда бы не было ни фарфора тонкого, ни хрусталя - все бы делалось железобетонным, стальным, со швеллерами, с укреплениями углов... Почему же к книге можно так относиться?
Что через пятьдесят лет не будет людей, которые смогут сделать хорошую надпись, как нет уже хороших каменщиков. Кто тебе сегодня оперный дом по проекту Баженова сложит? Никто не может. Кружева из кирпича плести, обрубать его, фасонно отформовать- это же уметь надо. Есть каменщики, а не те, и спохватываемся мы только тогда, когда ремесло уже уходит, утрачивается. Так и со шрифтом может быть.
Герман Цапф здравствует и сейчас. Е. А. Ганнушкин умер 23 января 2010 года.
Наряду с каноническими именами советских шрифтовиков его творческий пример меня трогает более всего. Объяснить почему - не представляется возможным.
Материалы к биографии Е. А. Ганнушкина в интернете
- Интервью 1976 года. Советская графика 75/76. Сборник статей. М.: Советский художник, 1977.
- Материалы к выставке Е. А. Ганнушкина в галерее на Солянке 12-14 февраля 2010 года.
- Некролог в журнале [kak).
- Энциклопедические сведения.
Некоторые работы Ганнушкина
Е. Ганнушкин. Шрифтовая композиция.