Переворот в Омске 18.11.1919 - как это выглядело со стороны
Наибольшее распространение получила версия о том, что группа заговорщиков арестовав членов Учредиловки попросила ничего не подозревающего Колчака взять власть в свои руки...
еще накануне "ничего не подозревающий военный министр, вице адмирал Колчак был с инспекционной поездкой в войсках"...
И тут ! (как пишет американский журналист Герман Бернштейн в Джапан Эдвертайзер 27.11.1918)
А вот, что пишет по этому поводу Генрих Иоффе :
В эти дни военные и чиновничьи круги Омска пребывали в праздничном настроении. Только что наконец был сформирован «директоральный» Совет министров, в который вошли почти все министры Временного Сибирского правительства; из дальневосточной поездки с «триумфом» вернулся Вологодский, «подчинивший» правительства Лаврова - Дербера и Хорвата, а также снискавший благорасположение союзников. Это демонстрировалось посылкой в Омск иностранных воинских частей. Первым прибыл английский батальон, за ним - французский. Начались торжественные встречи. 13 ноября в честь французского батальона в гарнизонном собрании дали пышный банкет. /131/
Приглашенные белогвардейские офицеры быстро перепились и, как они это обычно делали в подобных случаях, потребовали исполнения «Боже, царя храни». Последовали как крики одобрения, так и возгласы протеста. Возникло замешательство. Присутствовавший на банкете эсерствующий профессор Н. Я. Новомбергский, читавший в Омске лекции о необходимости «народоправства», попытался разрядить обстановку. Он произнес речь, смысл которой состоял в том, что, поскольку русский народ еще не сложил нового гимна, ему не хочется расстаться с «дивной музыкой» старого. Однако войсковому старшине Красильникову этих «увещеваний» показалось недостаточно Будучи, как и многие другие, в сильном подпитии, он выхватил пистолет и направил его на ораторствующего профессора. Начался скандал. Глава французской миссии Реньо покинул зал.
Вечером в тот же день состоялся обед в Коммерческом собрании. Инцидент продолжился и тут. Когда официальный представитель правительства Тренденбах потребовал прекратить исполнение царского гимна, разгневанные офицеры из окружения Красильникова крикнули ему: «Пошел прочь, паршивый эсер!» Скандал принял настолько вызывающий характер, что член Директории главком В. Г. Болдырев был вынужден отдать распоряжение о расследовании и наказании виновных. Но никто не спешил его выполнять. В дневнике П. Вологодского имеется весьма многозначительная запись от 15 ноября. Оказывается, в этот день заместитель министра внутренних дел, эсер Е. Ф. Роговский доложил главе правительства о том, что у него имеются агентурные сведения о готовящемся правыми кругами свержении Директории. Ему предложили «усилить разведку», но в общем отнеслись к сообщению «довольно спокойно». [22]
Гинс пишет :
Рано утром меня разбудил секретарь Вологодского.
- Вы ничего не знаете?
- Нет.
- Директория арестована! Сейчас экстренное заседание Совета министров.
Еду в Совет министров. По дороге встречаю Вологодского, в сопровождении только что прибывшего из Томска Гаттенбергера и большого конвоя. В здании Совета еще не все министры, многие взволнованы. Никто ничего не знает, Вологодский не осведомляет.
- Подождите, - говорит, - сразу скажу.
Приходит Колчак. Он только что прибыл с фронта, куда поехал сейчас же по назначении его министром. Рассказывает о теплой встрече, которая ему была оказана, о тяжелых /20/ условиях, в которых живут на фронте солдаты. Все стараются говорить о посторонних вещах.
Позже других является Михайлов. Его разыскивали. Наконец, все в сборе.
Вологодский открывает заседание; рядом с ним Виноградов, Вологодский сообщает об аресте Авксентьева, Зензинова, Аргунова и Роговского, о том, что уже обнаружились очевидцы того, как полк. Красильников, один из организаторов противобольшевистских казачьих отрядов, ночью на улице спрашивал своих офицеров: - Ну, что, готово?
- Видели какой-то грузовик, набитый солдатами.
Что же дальше?
Воцарилось тягостное молчание. Я могу утверждать с полным убеждением, что для подавляющего большинства переворот был совершенно неожиданным. Я, например, только догадывался о подготовляющемся заговоре, потому что слышал как-то от одного офицера, что все военные были бы рады видеть, вместо Директории, одно лицо. И когда я спросил, есть ли такое лицо, которое пользовалось бы общим авторитетом, то он сказал:
- Да, теперь есть.
Могу также с уверенностью сказать, что о перевороте ничего не знал и Колчак. Мне рассказывал впоследствии один из участников переворота, покойный ныне В. Н. Пепеляев, как происходили совещания в вагоне на ветке омского вокзала, как решено было предварительно показать адмирала Колчака на фронте, где заранее подготовлена была ему встреча, как адмиралу внушили мысль поехать и выполнили весь план, в расчете, что, под влиянием выслушанного там и под впечатлением встречи, он не уклонится принять на себя роль диктатора.
Совет министров был застигнут врасплох. Некоторое время в заседании царило тягостное молчание.
Первым взял слово министр продовольствия Зефиров.
- Я думаю о политике, - сказал он, - прежде всего с точки зрения рубля, которым оперирую, как покупатель. В интересах этого рубля я желал бы, чтоб сейчас же было выяснено, кому же принадлежит теперь власть.
После этого прения пошли по пути искания форм власти. Факт свержения Директории был признан. Восстановление Авксентьева и Зензинова казалось немыслимым. Власть могла перейти к трем оставшимся членам /21/ Директории, но это был бы суррогат директории, идея которой, как коалиции, умирала вместе с выходом девой половины. Принятие власти всем составом Совета министров было бы повторением неудачного опыта Временного российского правительства князя Львова и Керенского. Казалось невозможным и создание новой директории, после того, как эта форма оказалась скомпрометированной примерами только что пережитой эпохи Сибирской директории, какою, по существу, было правительство Вологодского, разлагавшееся от внутренних раздоров и внешних партийных воздействий, и еще более кратковременной и безотрадной деятельности Директории.
- Значит, диктатура? - окончательно формулировал в форме вопроса Виноградов.
Признаюсь, когда этот вопрос был задан, я пережил минуты тяжкого волнения.
Подготовляя декларацию Вологодского для Сибирской областной думы, я с полным убеждением и искренностью вставил в нее фразу о диктатуре, «заранее обреченной на неудачу». Я был убежден в этом, потому что только исключительно выдающийся и удачливый диктатор мог бы примирить с собою стихию революции, не выносящей никакого «навязанного» ей порядка, признающей только то, что сохраняет ее свободу.
Кто мог быть диктатором? После теоретических рассуждений о форме власти надо было поставить и этот роковой вопрос. Тогда взоры всех обратились на адмирала Колчака.
-Кто? - спросил Вологодский,
-Ген. Болдырев! - ответил Розанов, начальник штаба Верховного главнокомандующего.
Болдырев, который уже сейчас состоит Верховным вождем армии, не может быть в настоящее время смещен без ущерба для дела. В этом смысле высказался и адмирал Колчак.
- Адмирал Колчак, - назвали другие.
«Генерал Хорват!» - Почему-то не сказал, а написал мне министр путей Устругов.
Генерал Хорват был популярен, главным образом, на И. Востоке, да и там, благодаря тому, что он возглавлял одно из правительств, вокруг его имени создались слишком ожесточенная борьба и озлобленность. Ген. Болдырев был /22/ мало популярен в армии. Это был «новый человек», он не мог конкурировать с адмиралом Колчаком.
Но знал ли кто-нибудь близко адмирала Колчака? В Совете министров - никто.
С Д. Востока были привезены кое-какие сведения о неуравновешенности его характера, но здесь, в Омске, его видели всегда сосредоточенным и спокойным. Устругов мог рассказать больше, но он этого не сделал.
Колчак не отказался баллотироваться. За него были поданы все голоса, кроме одного. Один был дан за Болдырева.
Любопытно, что из состава Совета против диктатуры возражал только Шумиловский. Все министры, ставленники Директории, оказались сторонниками единовластия. Так совершился переход к диктатуре. Был ли другой выход из положения, сложившегося к 18 ноября, я затрудняюсь сказать. Для меня ясно лишь то, что избрание Верховного правителя оказалось актом вынужденным, последствием партийной борьбы и военного заговора. История знает диктатуру, сила которой покоилась на народном избрании - этого в Омске не было. Идея диктатуры была выдвинута малочисленною группою населения. Адмиралу Колчаку предстояло завоевать себе всеобщее признание. Если бы диктатура создалась сама собою, по мере роста влияния и укрепления авторитета одного лица, то общее преклонение заменило бы тогда официальное признание. У адмирала Колчака было славное имя, оно помогло ему укрепиться, но имя его было чуждо широким народным кругам, и ему предстояло создать себе народную популярность.
Адмирал принял избрание; но он еще не отдавал себе ясного отчета, как широка будет его власть. Это обнаружилось при установлении титула. Он был смущен предложенным званием «Верховного правителя», ему казалось достаточным звание Верховного главнокомандующего, с полномочиями в области охраны внутреннего порядка. Между тем, членам Правительства казалось, наоборот, что адмирал не должен быть Верховным главнокомандующим. В его лице рассчитывали видеть устойчивую верховную власть, «свободную от функций исполнительных, не зависящую от /23/ каких-либо партийных влияний и одинаково авторитетную как для гражданских, так и для военных властей.
Однако адмирал настаивал, что именно Верховным главнокомандующим он и должен быть, так как не иметь непосредственного влияния на ход военных дел - значило, по его мнению, не иметь вообще ни силы, ни значения.
Совет министров согласился, не продумав значения и последствий своего решения. На этот раз ошибка оказалась несомненной, но обнаружилась она позднее, когда выяснилось, что адмирал фактически не был и не мог быть Главнокомандующим, так как он был силен на море, а не на суше.
Таким образом со стороны все выглядело достаточно просто: "господам офицерам надоели демократические игры" и они в пьяном угаре арестовали учредиловцев, потом преподнесли власть ничему не подозревающему Колчаку, а он принял на себя это бремя...
Так ли это ? :)
еще накануне "ничего не подозревающий военный министр, вице адмирал Колчак был с инспекционной поездкой в войсках"...
И тут ! (как пишет американский журналист Герман Бернштейн в Джапан Эдвертайзер 27.11.1918)
А вот, что пишет по этому поводу Генрих Иоффе :
В эти дни военные и чиновничьи круги Омска пребывали в праздничном настроении. Только что наконец был сформирован «директоральный» Совет министров, в который вошли почти все министры Временного Сибирского правительства; из дальневосточной поездки с «триумфом» вернулся Вологодский, «подчинивший» правительства Лаврова - Дербера и Хорвата, а также снискавший благорасположение союзников. Это демонстрировалось посылкой в Омск иностранных воинских частей. Первым прибыл английский батальон, за ним - французский. Начались торжественные встречи. 13 ноября в честь французского батальона в гарнизонном собрании дали пышный банкет. /131/
Приглашенные белогвардейские офицеры быстро перепились и, как они это обычно делали в подобных случаях, потребовали исполнения «Боже, царя храни». Последовали как крики одобрения, так и возгласы протеста. Возникло замешательство. Присутствовавший на банкете эсерствующий профессор Н. Я. Новомбергский, читавший в Омске лекции о необходимости «народоправства», попытался разрядить обстановку. Он произнес речь, смысл которой состоял в том, что, поскольку русский народ еще не сложил нового гимна, ему не хочется расстаться с «дивной музыкой» старого. Однако войсковому старшине Красильникову этих «увещеваний» показалось недостаточно Будучи, как и многие другие, в сильном подпитии, он выхватил пистолет и направил его на ораторствующего профессора. Начался скандал. Глава французской миссии Реньо покинул зал.
Вечером в тот же день состоялся обед в Коммерческом собрании. Инцидент продолжился и тут. Когда официальный представитель правительства Тренденбах потребовал прекратить исполнение царского гимна, разгневанные офицеры из окружения Красильникова крикнули ему: «Пошел прочь, паршивый эсер!» Скандал принял настолько вызывающий характер, что член Директории главком В. Г. Болдырев был вынужден отдать распоряжение о расследовании и наказании виновных. Но никто не спешил его выполнять. В дневнике П. Вологодского имеется весьма многозначительная запись от 15 ноября. Оказывается, в этот день заместитель министра внутренних дел, эсер Е. Ф. Роговский доложил главе правительства о том, что у него имеются агентурные сведения о готовящемся правыми кругами свержении Директории. Ему предложили «усилить разведку», но в общем отнеслись к сообщению «довольно спокойно». [22]
Гинс пишет :
Рано утром меня разбудил секретарь Вологодского.
- Вы ничего не знаете?
- Нет.
- Директория арестована! Сейчас экстренное заседание Совета министров.
Еду в Совет министров. По дороге встречаю Вологодского, в сопровождении только что прибывшего из Томска Гаттенбергера и большого конвоя. В здании Совета еще не все министры, многие взволнованы. Никто ничего не знает, Вологодский не осведомляет.
- Подождите, - говорит, - сразу скажу.
Приходит Колчак. Он только что прибыл с фронта, куда поехал сейчас же по назначении его министром. Рассказывает о теплой встрече, которая ему была оказана, о тяжелых /20/ условиях, в которых живут на фронте солдаты. Все стараются говорить о посторонних вещах.
Позже других является Михайлов. Его разыскивали. Наконец, все в сборе.
Вологодский открывает заседание; рядом с ним Виноградов, Вологодский сообщает об аресте Авксентьева, Зензинова, Аргунова и Роговского, о том, что уже обнаружились очевидцы того, как полк. Красильников, один из организаторов противобольшевистских казачьих отрядов, ночью на улице спрашивал своих офицеров: - Ну, что, готово?
- Видели какой-то грузовик, набитый солдатами.
Что же дальше?
Воцарилось тягостное молчание. Я могу утверждать с полным убеждением, что для подавляющего большинства переворот был совершенно неожиданным. Я, например, только догадывался о подготовляющемся заговоре, потому что слышал как-то от одного офицера, что все военные были бы рады видеть, вместо Директории, одно лицо. И когда я спросил, есть ли такое лицо, которое пользовалось бы общим авторитетом, то он сказал:
- Да, теперь есть.
Могу также с уверенностью сказать, что о перевороте ничего не знал и Колчак. Мне рассказывал впоследствии один из участников переворота, покойный ныне В. Н. Пепеляев, как происходили совещания в вагоне на ветке омского вокзала, как решено было предварительно показать адмирала Колчака на фронте, где заранее подготовлена была ему встреча, как адмиралу внушили мысль поехать и выполнили весь план, в расчете, что, под влиянием выслушанного там и под впечатлением встречи, он не уклонится принять на себя роль диктатора.
Совет министров был застигнут врасплох. Некоторое время в заседании царило тягостное молчание.
Первым взял слово министр продовольствия Зефиров.
- Я думаю о политике, - сказал он, - прежде всего с точки зрения рубля, которым оперирую, как покупатель. В интересах этого рубля я желал бы, чтоб сейчас же было выяснено, кому же принадлежит теперь власть.
После этого прения пошли по пути искания форм власти. Факт свержения Директории был признан. Восстановление Авксентьева и Зензинова казалось немыслимым. Власть могла перейти к трем оставшимся членам /21/ Директории, но это был бы суррогат директории, идея которой, как коалиции, умирала вместе с выходом девой половины. Принятие власти всем составом Совета министров было бы повторением неудачного опыта Временного российского правительства князя Львова и Керенского. Казалось невозможным и создание новой директории, после того, как эта форма оказалась скомпрометированной примерами только что пережитой эпохи Сибирской директории, какою, по существу, было правительство Вологодского, разлагавшееся от внутренних раздоров и внешних партийных воздействий, и еще более кратковременной и безотрадной деятельности Директории.
- Значит, диктатура? - окончательно формулировал в форме вопроса Виноградов.
Признаюсь, когда этот вопрос был задан, я пережил минуты тяжкого волнения.
Подготовляя декларацию Вологодского для Сибирской областной думы, я с полным убеждением и искренностью вставил в нее фразу о диктатуре, «заранее обреченной на неудачу». Я был убежден в этом, потому что только исключительно выдающийся и удачливый диктатор мог бы примирить с собою стихию революции, не выносящей никакого «навязанного» ей порядка, признающей только то, что сохраняет ее свободу.
Кто мог быть диктатором? После теоретических рассуждений о форме власти надо было поставить и этот роковой вопрос. Тогда взоры всех обратились на адмирала Колчака.
-Кто? - спросил Вологодский,
-Ген. Болдырев! - ответил Розанов, начальник штаба Верховного главнокомандующего.
Болдырев, который уже сейчас состоит Верховным вождем армии, не может быть в настоящее время смещен без ущерба для дела. В этом смысле высказался и адмирал Колчак.
- Адмирал Колчак, - назвали другие.
«Генерал Хорват!» - Почему-то не сказал, а написал мне министр путей Устругов.
Генерал Хорват был популярен, главным образом, на И. Востоке, да и там, благодаря тому, что он возглавлял одно из правительств, вокруг его имени создались слишком ожесточенная борьба и озлобленность. Ген. Болдырев был /22/ мало популярен в армии. Это был «новый человек», он не мог конкурировать с адмиралом Колчаком.
Но знал ли кто-нибудь близко адмирала Колчака? В Совете министров - никто.
С Д. Востока были привезены кое-какие сведения о неуравновешенности его характера, но здесь, в Омске, его видели всегда сосредоточенным и спокойным. Устругов мог рассказать больше, но он этого не сделал.
Колчак не отказался баллотироваться. За него были поданы все голоса, кроме одного. Один был дан за Болдырева.
Любопытно, что из состава Совета против диктатуры возражал только Шумиловский. Все министры, ставленники Директории, оказались сторонниками единовластия. Так совершился переход к диктатуре. Был ли другой выход из положения, сложившегося к 18 ноября, я затрудняюсь сказать. Для меня ясно лишь то, что избрание Верховного правителя оказалось актом вынужденным, последствием партийной борьбы и военного заговора. История знает диктатуру, сила которой покоилась на народном избрании - этого в Омске не было. Идея диктатуры была выдвинута малочисленною группою населения. Адмиралу Колчаку предстояло завоевать себе всеобщее признание. Если бы диктатура создалась сама собою, по мере роста влияния и укрепления авторитета одного лица, то общее преклонение заменило бы тогда официальное признание. У адмирала Колчака было славное имя, оно помогло ему укрепиться, но имя его было чуждо широким народным кругам, и ему предстояло создать себе народную популярность.
Адмирал принял избрание; но он еще не отдавал себе ясного отчета, как широка будет его власть. Это обнаружилось при установлении титула. Он был смущен предложенным званием «Верховного правителя», ему казалось достаточным звание Верховного главнокомандующего, с полномочиями в области охраны внутреннего порядка. Между тем, членам Правительства казалось, наоборот, что адмирал не должен быть Верховным главнокомандующим. В его лице рассчитывали видеть устойчивую верховную власть, «свободную от функций исполнительных, не зависящую от /23/ каких-либо партийных влияний и одинаково авторитетную как для гражданских, так и для военных властей.
Однако адмирал настаивал, что именно Верховным главнокомандующим он и должен быть, так как не иметь непосредственного влияния на ход военных дел - значило, по его мнению, не иметь вообще ни силы, ни значения.
Совет министров согласился, не продумав значения и последствий своего решения. На этот раз ошибка оказалась несомненной, но обнаружилась она позднее, когда выяснилось, что адмирал фактически не был и не мог быть Главнокомандующим, так как он был силен на море, а не на суше.
Таким образом со стороны все выглядело достаточно просто: "господам офицерам надоели демократические игры" и они в пьяном угаре арестовали учредиловцев, потом преподнесли власть ничему не подозревающему Колчаку, а он принял на себя это бремя...
Так ли это ? :)