Александр Грибоедов - Жизнь, подвиг, смерть
Анастасия Рахлина
«Мало надеюсь на свое умение, и много - на русского Бога. Еще вам доказательство, что у меня государево дело первое и главное, а мои собственные ни в грош не ставлю. Я два месяца как женат, люблю жену без памяти, а между тем бросаю ее здесь одну, чтобы поспешить к шаху ...» - писал[1] русский посол Александр Грибоедов, отправляясь туда, откуда он не вернулся живым.
Эта публикация готовилась к другому случаю, но теперь автор посвящает ее памяти убиенного в Турции Андрея Карлова, российского посла.
Александр Сергеевич Грибоедов
Жизнь
Три потока с шумом и пеной низвергались с высокого берега. Я переехал через реку. Два вола, впряженные в арбу, подымались по крутой дороге. Несколько грузин сопровождали арбу.
Откуда вы? - спросил я их.
- Из Тегерана.
- Что вы везете?
- Грибоеда.
Это было тело убитого Грибоедова, которое препровождали в Тифлис.
А.С. Пушкин. «Путешествие в Арзрум»
Снежок, кружась над Дворцовой площадью, словно позирует воспоминаниям. Редкий случай - не ветрено, не обжигает над Невками, не бьется в стекло ледяной петербургский ветер. Где-то играют вальс - грибоедовский, в ми-миноре.
Несколько хорошо известных штампов составляют для нас образ автора знаменитой комедии. Во-первых, «Горе от ума», которое мы «проходили» в школе. Также смутно помнится счастливая женитьба на грузинской княжне, и что был убит где-то в Персии. Якобы - сочувствие декабристам. В подтверждение - тема сочинения: протестный («а судьи кто?») дух «Горя от ума», сегодня и вовсе ужатого до объемов ЕГЭ и давно растасканного на плохо понятые цитаты.
Еще одна, рвущая сердце, уже не из пьесы: «Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но зачем пережила тебя любовь моя?» - слова его юной вдовы, начертанные на грибоедовском надгробье.
«Написать его биографию было бы делом его друзей; но замечательные люди исчезают у нас, не оставляя по себе следов. Мы ленивы и нелюбопытны...», - сетовал А.С. Пушкин в том же «Путешествии в Арзрум».
Ум и дела твои бессмертны в памяти русской
С тех пор были написаны и биографии, и даже целый роман, но, пожалуй, ни одна из книг толком не отразила главного (и хорошо, если вовсе не исказила) - того, что в груди Александра Сергеевича Грибоедова билось горячее христианское сердце.
Не либерал, не сторонник революционных идей, а православный человек и патриот своего Отечества, служивший Богу и императору, - вот кем на самом деле был тот, кого и историки, и литераторы любили подавать как светского повесу, почти декабриста.
Между тем в «Дневнике» Вильгельма Кюхельбекера - младшего друга Грибоедова - найдем поразительное: «Он был, без всякого сомнения, смиренный и строгий христианин и беспрекословно верил учению Святой Церкви».
Еще одно важное свидетельство - слова самого Грибоедова, которые запомнил Фаддей Булгарин: «Только в храмах Божьих собираются русские люди; думают и молятся по-русски. В Русской Церкви я в Отечестве, в России! Меня приводит в умиление мысль, что те же молитвы читаны были при Владимире, Димитрии Донском, Мономахе, Ярославе, в Киеве, Новгороде, Москве; что то же пение трогало их сердца, те же чувства одушевляли набожные души. Мы русские только в Церкви, - а я хочу быть русским!»[2]
Он хотел быть русским и был им, но нужно вспомнить исторический контекст, чтобы точнее понять сказанное.
Как и теперь, так и во времена Александра Сергеевича Грибоедова так называемая «передовая часть» общества преданно смотрела на Запад.
«Она по-русски плохо знала, журналов наших не читала, и выражалася с трудом на языке своем родном»[3], - иронию Пушкина вполне можно отнести и к той части наших соотечественников, которых Константин Аксаков уже в середине XIX века назовет, в противовес народу, публикой: «Средоточие публики в Москве - Кузнецкий мост. Средоточие народа - Кремль. Публика выписывает из-за моря мысли и чувства, мазурки и польки; народ черпает жизнь из родного источника. Публика говорит по-французски, народ по-русски. Публика ходит в немецком платье, народ - в русском. У публики - парижские моды. У народа - свои русские обычаи.
Публика спит, народ давно уже встал и работает. Публика работает (большей частью ногами по паркету) - народ спит или уже встает опять работать. Публика презирает народ - народ прощает публике. Публике всего полтораста лет, а народу годов не сочтешь. Публика преходяща - народ вечен. И в публике есть золото и грязь, и в народе есть золото и грязь; но в публике грязь в золоте, в народе - золото в грязи. У публики - свет (monde, балы и проч.), у народа - мир (сходка). Публика и народ имеют эпитеты: публика у нас почтеннейшая, народ православный. “Публика, вперед! Народ - назад!” - так многозначительно воскликнул один хожалый».
Священномученик Иларион Верейский, очень любивший мысль Аксакова о публике и народе, уже в начале века двадцатого скорбел, предвидя страшные бури: «Как будто для того, чтобы отрезвить русское общество от рабского увлечения Западом и от безрассудного пренебрежения Церковью, Промысл Божий послал великое бедствие Отечественной войны. Просвещенные французы пришли в Москву, ограбили и осквернили народные святыни, показав тем самым изнанку своей европейской души. Увы! Этот тяжелый урок не пошел в пользу русскому обществу».
Не пошел настолько, что, как известно, в 1825 году случился бунт, во главе которого стали, казалось бы, лучшие люди, и среди них - ближайший и любимый друг Грибоедова, князь Александр Одоевский.
Самого Грибоедова тоже записали в декабристы, но нет ничего лучше, чем узнать правду из первых рук.
На дворе - 1828 год. Уже три года, как Александр Одоевский в узах. Грибоедов пишет ему на Нерчинские рудники. Идет перо по бумаге, оставляет чернильный след - как благородный фрегат, спешащий на помощь другу. «Есть внутренняя жизнь, нравственная и высокая, независимая от внешней. Утвердиться размышлением в правилах неизменных и сделаться в узах и в заточении лучшим, нежели на самой свободе. Вот подвиг, который тебе предстоит.
Но кому я это говорю? Я оставил тебя прежде твоей экзальтации в 1825 году (имеется в виду участие А. Одоевского в восстании декабристов. - Примеч. авт.). Она была мгновенна, и ты верно теперь тот же мой кроткий, умный и прекрасный Александр... Кто тебя завлек в эту гибель!! (Зачеркнуто: «В этот сумасбродный заговор! кто тебя погубил!!») Ты был хотя моложе, но основательнее прочих. Не тебе бы к ним примешаться, а им у тебя ума и доброты сердца позаимствовать!»
Экзальтация, гибель, сумасбродный заговор… Все это - о восстании декабристов. Больше того - Александр Грибоедов называет каторгу «страданием заслуженным», несомненно видя в ней искупление вины перед Богом и Отечеством за этот трагический бунт: «Осмелюсь ли предложить утешение в нынешней судьбе твоей! Но есть оно для людей с умом и чувством. И в страдании заслуженном можно сделаться страдальцем почтенным», - пишет он Одоевскому откровенно и честно, как христианин христианину, все в том же 1828-м.
И при этом как бился Грибоедов за друга! Ходатайствовал за него, где только можно. Увещевал, умолял!
«Благодетель мой бесценный. Теперь без дальних предисловий, просто бросаюсь к вам в ноги, и если бы с вами был вместе, сделал бы это, и осыпал бы руки ваши слезами... Помогите, выручите несчастного Александра Одоевского, - пишет он графу Ивану Федоровичу Паскевичу, своему родственнику, одному из доверенных лиц императора Николая I. - Сделайте это добро единственное, и оно вам зачтется у Бога неизгладимыми чертами небесной Его милости и покрова. У Его престола нет Дибичей и Чернышевых, которые бы могли затмить цену высокого, христианского, благочестивого подвига. Я видал, как вы усердно Богу молитесь, тысячу раз видал, как вы добро делаете. Граф Иван Федорович, не пренебрегите этими строками. Спасите страдальца».
Но все усилия Грибоедова напрасны - Бог судил по-другому, сберегая, будем надеяться, Одоевского для Царствия Небесного. Он отбудет на каторге полный срок, - восемь лет, - по окончании которого, разжалованный в солдаты, будет отправлен на Кавказ, где в 1839 году умрет от малярии, пережив своего верного друга на целых десять лет. А самого Грибоедова уже через год после написания этого письма убьют в Тегеране.
Тайная война
На Кавказе словно бы существует некая, никем не оговоренная норма концентрации всего русского в воздухе - и как только она превышается, моментально ощущается напряжение. Почему в районах Северного Кавказа, где живут в основном мусульмане, к русским относятся, мягко скажем, настороженно? Каждый из нас, наверное, мог бы сходу назвать несколько причин, но истинная лежит куда глубже, чем то, что первым приходит в голову.
«Кует бессильные крамолы, дрожа над бездной, Альбион!» Эта цитата - из стихотворения «России», написанного в 1839 году православным богословом и одним из основателей славянофильства Алексеем Хомяковым. Примем его строки за ответ: в 30-е годы девятнадцатого века Кавказ стал сферой жизненных интересов Британии, положившей много сил на то, чтобы через него ослабить Россию - об этом и писал Алексей Хомяков. Что же до бездны, то ее следует понимать в духовном плане.
...
Полностью здесь: http://www.pravoslavie.ru/99593.html