Мы с "Буквоедом"
Были в пятницу на презентации сборника, посвящённого Северу, в «Буквоеде» на Восстания. Жена для книжки делала рисунки, а у меня там несколько давних опусов, написанных на волне ностальгии по жизни в промёрзлой тундре.
Я, кстати, неоднократно предлагал жене увезти её в тундру, а она не хочет. Не мила ей романтика. А как было бы здорово: я бы отрастил бороду до пояса, ходил в свитере а ля Хэмингуэй и ел её борщ. А она бы тревожилась, когда я выходил на охоту, и непрерывно бросала дрова в огонь. Коротким летом - тоже есть развлечения, сколько хочешь: ягоды там, грибы, рыба… можно смотреть вдаль с холма, а можно сидеть на берегу океана и считать волны. А что ещё прикажете делать на краю света?
В тундре всё рядом - космос, хаос, бездна. Всё имеет особенно яркие оттенки, всё врезается в память: горячая оленья кровь, пушистая песцовая шерсть. Дыхание ледяной пустыни, погружённой во мрак. Водка и гречка с олениной.
На вторую неделю пребывания развалились мои очки, так что недели полторы я провёл во мраке. Откопав дверь почтамта, обнаружил в помещении спящую почтальоншу, которая отказалась принять письмо - сказала: бросьте его в ящик для писем. «А где ящик?» «А как выйдете, там будет сугроб, вот в нём, если немного покопать, и найдёте. Да не спешите, всё равно вертолёт будет только на следующей неделе». Ртутный столбик падал всё ниже и ниже, ушёл уже куда-то за пятьдесят, а дальше плохо помню.
Вот это и много ещё чего промелькнуло у меня в памяти за несколько секунд перед тем, как выйти на ма-а-аленькую сцену уютного тёплого и светлого "буквоедовского" кафе.
Помню, как проснулся от того, что упёрся виском в твёрдый и холодный ствол ружья.
Как увидел за окном вездехода огромную белую сову.
Как ходил пьяный гулять по огромной белой реке нескончаемой полярной ночью.
Как вышел из дома и перестал существовать, потому что всё моё маленькое ничтожное человеческое существо ушло вверх, в небо, где полыхало полярное сияние, то самое - из сказок, из мультиков. Это было так же ошеломительно, как если бы я услышал Глас Божий.
Выкладываю здесь одно из своих стихотворений, вошедших в сборник - оно уже давнее, ему лет шесть. Я написал его холодной осенней ночью, бессонно расхаживая по маленькому номеру кемеровской гостиницы, где в тумбочках лежат баптистские книжки, а душевая проектирована дизайнерами фильма «Сайлент-Хилл». Кстати, в полусотне метров от этой гостиницы в непроглядной кемеровской ночи стоит грустный памятник Пушкину. Проходя мимо, я частенько заговаривал с ним - рассказывал про Петербург, про квартиру на Мойке. И памятник заметно веселел.
Звонкий холод, чёрный вечер,
и струятся над селеньем
три дыханья - человечье,
и собачье, и оленье.
И кружит совою вечность,
и медведем смотрит мрачно
на дыханье человечье,
и оленье, и собачье.
Как блестят во чреве ночи,
словно намертво застыли,
немигающие очи
обитателей пустыни!
Если ж буду я, забытый,
вырван из снегов клыками,
или выдолблен копытом,
или выкопан руками, -
пусть войдут в меня навечно,
передавшись в поколенья,
три дыханья - человечье,
и собачье, и оленье…
А ещё ставлю здесь иллюстрацию, которую Таня сделала к этому стихотворению.
А ещё, как грозился, выкладываю себя с микрофоном, ну и остальных тоже, да.
Это мы с Таней.
Ревущие от восторга фанаты. Вот на этот лес рук я намеревался прыгнуть после чтения стихов.
Справа - замечательный поэт Сергей Зубарев. Я про него как-нибудь напишу.
Сергей Добрего вспоминает, как строил баню в Антарктиде.
"Аффтарский" столик. Слева - наша добрая подруга Аля.
Вот нашёл человек время, пришёл, тюльпаны подарил. Аля, спасибо за поддержку!
"Двигатель" нашего издательского проекта Алексей Румянцев и Сергей Добрего.
Таня подписывает.
Я, кстати, неоднократно предлагал жене увезти её в тундру, а она не хочет. Не мила ей романтика. А как было бы здорово: я бы отрастил бороду до пояса, ходил в свитере а ля Хэмингуэй и ел её борщ. А она бы тревожилась, когда я выходил на охоту, и непрерывно бросала дрова в огонь. Коротким летом - тоже есть развлечения, сколько хочешь: ягоды там, грибы, рыба… можно смотреть вдаль с холма, а можно сидеть на берегу океана и считать волны. А что ещё прикажете делать на краю света?
В тундре всё рядом - космос, хаос, бездна. Всё имеет особенно яркие оттенки, всё врезается в память: горячая оленья кровь, пушистая песцовая шерсть. Дыхание ледяной пустыни, погружённой во мрак. Водка и гречка с олениной.
На вторую неделю пребывания развалились мои очки, так что недели полторы я провёл во мраке. Откопав дверь почтамта, обнаружил в помещении спящую почтальоншу, которая отказалась принять письмо - сказала: бросьте его в ящик для писем. «А где ящик?» «А как выйдете, там будет сугроб, вот в нём, если немного покопать, и найдёте. Да не спешите, всё равно вертолёт будет только на следующей неделе». Ртутный столбик падал всё ниже и ниже, ушёл уже куда-то за пятьдесят, а дальше плохо помню.
Вот это и много ещё чего промелькнуло у меня в памяти за несколько секунд перед тем, как выйти на ма-а-аленькую сцену уютного тёплого и светлого "буквоедовского" кафе.
Помню, как проснулся от того, что упёрся виском в твёрдый и холодный ствол ружья.
Как увидел за окном вездехода огромную белую сову.
Как ходил пьяный гулять по огромной белой реке нескончаемой полярной ночью.
Как вышел из дома и перестал существовать, потому что всё моё маленькое ничтожное человеческое существо ушло вверх, в небо, где полыхало полярное сияние, то самое - из сказок, из мультиков. Это было так же ошеломительно, как если бы я услышал Глас Божий.
Выкладываю здесь одно из своих стихотворений, вошедших в сборник - оно уже давнее, ему лет шесть. Я написал его холодной осенней ночью, бессонно расхаживая по маленькому номеру кемеровской гостиницы, где в тумбочках лежат баптистские книжки, а душевая проектирована дизайнерами фильма «Сайлент-Хилл». Кстати, в полусотне метров от этой гостиницы в непроглядной кемеровской ночи стоит грустный памятник Пушкину. Проходя мимо, я частенько заговаривал с ним - рассказывал про Петербург, про квартиру на Мойке. И памятник заметно веселел.
Звонкий холод, чёрный вечер,
и струятся над селеньем
три дыханья - человечье,
и собачье, и оленье.
И кружит совою вечность,
и медведем смотрит мрачно
на дыханье человечье,
и оленье, и собачье.
Как блестят во чреве ночи,
словно намертво застыли,
немигающие очи
обитателей пустыни!
Если ж буду я, забытый,
вырван из снегов клыками,
или выдолблен копытом,
или выкопан руками, -
пусть войдут в меня навечно,
передавшись в поколенья,
три дыханья - человечье,
и собачье, и оленье…
А ещё ставлю здесь иллюстрацию, которую Таня сделала к этому стихотворению.
А ещё, как грозился, выкладываю себя с микрофоном, ну и остальных тоже, да.
Это мы с Таней.
Ревущие от восторга фанаты. Вот на этот лес рук я намеревался прыгнуть после чтения стихов.
Справа - замечательный поэт Сергей Зубарев. Я про него как-нибудь напишу.
Сергей Добрего вспоминает, как строил баню в Антарктиде.
"Аффтарский" столик. Слева - наша добрая подруга Аля.
Вот нашёл человек время, пришёл, тюльпаны подарил. Аля, спасибо за поддержку!
"Двигатель" нашего издательского проекта Алексей Румянцев и Сергей Добрего.
Таня подписывает.