"На фронте гражданской войны" Я. Никулихин, 1923 г. (Часть II, глава 6)
6. Бои под Поворином и разложение Красновского фронта.
Генерал Гусельщиков, хотя и занял Борисоглебск 20 декабря 1918 года с отборными силами красновской армии, но все-таки понимал серьезность своего положения. Оно заключалось в том, что на юг (Поворино-Калмык) от Борисоглебска продолжали держать фронт красные части, которые уже тревожили белых своими наступательными действиями. Идти дальше на север означало бы идти на верную гибель; продолжать же сидеть в Борисоглебске грозило ему быть окруженным. Белое командование в начале надеялось, что эффект внезапного занятия Борисоглебска, разложит Красную Армию, раскроет фронт.
Но фронт устоял, к нему шли еще подкрепления. К тому же в это время, как общее явление на всем фронте, все больше замечались признаки разложения красновской армии. Следствием этих причин явилось то, что после недельного отдыха белых в Борисоглебске, главные силы их выступили на Поворино, Пески и Калмык, для овладения этими важными стратегическими пунктами и нанесения решительного удара Красной Армии.
Три дня перед Поворином шли кровопролитные бои. Много жертв пало со стороны Красной Армии, но еще больше со стороны белых. Красноармейцы стремились отомстить за Борисоглебск и дрались, как львы. Всем известны были зверства казаков в Борисоглебске, поэтому каждый стремился отомстить белым за невинные жертвы и ни в каком случае не сдаваться в плен. Комиссары, политические работники - все были в передовых цепях красноармейцев. Коммунисты показывали пример боевой стойкости. Особенно же отличился бронепоезд имени тов. Ленина. Более десятка раз белые делали на него атаку, уже готовы были окружить его с злорадным криком: „товарищ Ленин, наш!" Но каждый раз из грозного бронепоезда пулеметы и орудия извергали смертоносный огонь, нанося страшный урон нападавшим. В исступлении от неудач белые разбирали рельсы, набрасывали на них шпалы, подбегали на очень близкое расстояние, почти рядом, стреляли в упор в брони „Красного Чудовища". Но смелые обитатели бронепоезда хотя и с жертвами для себя, все-таки восстанавливали путь, отгоняли обезумевших белогвардейцев, своим огнем нагромождали из них горы трупов. Им надо было сражаться с безумством храбрецов, иначе впереди ожидала смерть, да вдобавок красноармейцы горели желанием отстоять этот участок фронта для Советской власти. Недаром, после этого боя, бронепоезд имени тов. Ленина приобрел всеобщую любовь красноармейцев. Но все-таки Красная Армия, уступая силе противника, сдала на несколько дней ст. Поворино, немного отступила на юго-восток, но не обратилась в паническое бегство, а продолжала бороться с врагом. Ей также помогало и крестьянское население. Так, например, заняв Поворино, противник послал отряд, куда вошло большинство борисоглебских добровольцев, для занятия села Пески. Но крестьяне села дружно выступили на помощь Красной Армии и отразили белых, большинство их сложили на поле сражения свою жизнь. Так погибла большая часть набранных в Борисоглебске добровольцев из офицеров и мещанско-буржуазной ученической молодежи.
Потерпев неудачу под Поворином и Песками, красновцы корпуса Гуселщикова стали терпеть удары от пришедшей на фронт свежей Уральской дивизии, а в других местах и от смелых действий 23 Красной Мироновской дивизии. К моменту занятия нами Борисоглебска, белые все больше и больше начали нести уроны. С одной стороны, Уральская дивизия, наступавшая в Новохоперском направлении, с другой, части 14 дивизии, занимавшей Поворинский участок и, с третьей стороны, Миронов, занявший Филоново и двигавший на Урюпино, со всех сторон они жали кадетские полки. Положение для них стало настолько грозным, что даже трупы своих убитых офицеров и солдат, которые они обычно не оставляли на поле сражения, а забирали и развозили хоронить по станицам, для возбуждения у населения ненависти к большевикам, они бросали на произвол судьбы. Через несколько дней мы вернули обратно Поворино и Новохоперск. Белые поспешно, под напором Красной Армии, откатывались на юг. Они сопротивлялись слабо. Имея в руках уйму всякого награбленного добра, большинство их боялось погибнуть в бою и лишиться удовольствия использовать его. Таким образом, занятие Борисоглебска для красновской армии приблизило ее к роковому исходу.
19-го января наши части заняли центр Хоперского округа - Урюпино. Если верны были сведения, доносившиеся с фронта в Борисоглебск, занятие Урюпинской произошло неожиданно для гражданского населения. Фронтовые части белых уверяли его, что большевики ни за что не придут, а вместо них в Урюпинскую приедет английская миссия. Но дело сложилось по иному. Миронов в тылу Урюпинской разбил кадетов и с юга в'езжал в нее, причем впереди кавалерии ехала тройка лошадей со штабом. Завидев вдали тройку, часть остававшейся буржуазии и мещанства приняла едущих за англичан и вышла встречать с хлебом-солью. Какое же горькое разочарование охватило ее, когда она поняла свою ошибку, увидев не друзей, а красных врагов. Буржуазия поплатилась только страхом, а часть и арестом.
После занятия Урюиинской белые нигде до самого Донца не задерживались, все откатывались и откатывались дальше на юг. Переход рядовых казаков, целых полков, на нашу сторону все учащался. Дезертирство у них стало обычным явлением. Усиливалась неприязнь между рядовыми казаками и офицерством. Для характеристики тогдашнего состояния красновской армии, я приведу несколько данных:
3-й гренадерский Кешковский конный и первый сводный Донской полк отказались исполнить приказания начальства и требовали отправки с фронта в тыл. На станции N
2 конных полка противника отказались идти в наступление, за что были разоружены и часть казаков была арестована.
На участке N дивизии происходило братание белых казаков с красноармейцами. Некоторые части белых настолько стали ненадежны, что в них вливали большой процент офицерства. Так, например, в 3 Гренадерском полку из 1300 штыков было 300 офицеров и юнкеров. В частях же занимавших Борпсоглебск половина была офицерства, из казаков больше было стариков пожилых.
При наступлении на Новую Чиглу надежный Машковский полк шел сзади наступающих менее надежных частей, подгоняя их пулеметами. В 4-м Стрелковом полку сформировали две офицерские роты, под названном “священные роты спасения отечества”, которым были присвоены карательные функции. Кроме того, отдельно формировались карательные отряды по борьбе с дезертирством и брожениями в тылу. Во всех станицах сформировались суды по борьбе с дезертирством из белой армии.
Бежали с фронта в тыл не только простые казаки, но бежало и офицерство. Кадровое офицерство стремилось пристроиться в тыловых штабах и хозяйственных органах армии. На фронте больше оставалась ярко-монархическая часть офицерства и загнанные палочной дисциплиной мобилизованные казаки, получившие повышение в урядники, что их подстрекало к новым отличиям. На фоне разложения появилось недоверие чисто казачьего офицерства к армейским офицерам-перебежчикам.
Под влиянием неудач и благодаря отсутствию культурно-просветительной работы и агитации у белых в своей армии, настроение начинало все больше падать. Белые в 1918 г. с пренебрежением и враждебностью смотрели на всякую культурно-просветительную работу, усматривая в ней заразу большевизма. Даже свои газеты из Новочеркасска к ним редко доходили, в то время, как Красная Армия и население фронтовой, полосы забрасывалось революционно-коммунистической литературой. Печать была сильнейшей подмогой в борьбе нашей Красной Армии на фронте. Наши газеты, воззвания, частенько попадались солдатам белой армии. Иногда они рвались и сжигались, но иногда с большим интересом читались и особенно стали читаться во время общего Красновского отступления с севера Дона, из-под Лисок и Царицына. Среди казаков под влиянием советской литературы стало расти стремление переходить на сторону советских войск, как только они переправятся через Дон. Из некоторых частей уже начали прибывать перебежчики. Так из 80-го Кабардинского полка перешло 150 человек с винтовками.
Под влиянием нашей революционной агитации распространяется, среди рядовых казаков вражда к офицерству, “золотопогонникам” - как их величали; многие начинают ненавидеть офицеров за привилегии, применение палочной дисциплины, и желание возвратиться к царским порядкам. Особенно нервировало некоторых рядовых сознательных казаков презрение к ним со стороны кадрового офицерства. Оно выявлялось даже в плену. Так, в одном из фронтовых сел были взяты в плен 2 офицера и рядовой казак. Сопровождавшие их конвоиры-красноармейцы задавали им вопрос “зачем вы воюете?” Офицеры, зная, что все равно их судьба решена, не стеснялись, вполне откровенно, усмехнувшись отвечали: “да мы то знаем за что воюем, а вот вы спросите этого дурака, (указывают пальцами на казака) зачем он воюет”.
Нарождавшаяся ненависть приводила иногда часть рядового казачества к расправе с особенно нелюбимыми офицерами. На этой почве появляется боязнь фронтовых белых командиров своих же подчиненных солдат и заискивание перед ними. Такое-же приблизительно явление замечалось частенько и в империалистическую войну 1914-1917 г., когда ненавистных офицеров солдаты пристреливали в бою.
Некоторая часть белого офицерства в это время была прямо-таки панически настроена. 19-го декабря, в местечке N состоялось закрытое заседание офицеров, в котором признавалось, что они побеждены красными и дальнейшая борьба с ними поведет к гибели, а потому лучше всего каждому стараться куда-нибудь скрыться. Их все еще охватывал страшный ужас от возможности сдачи большевикам. Это паническое настроение, как известно, не стало господствующим, классовая ненависть и жажда возврата власти и господства толкало еще большинство белого офицерства на борьбу с большевизмом и Советской Россией в 1919 и 1920 г.г.
Но тогда, в начале 1919 г., подавленное состояние хотя бы части офицерства непосредственно отражалось на ослаблении всего красновского фронта.
Для поднятия духа и энтузиазма, донские, большие и малые, атаманы и сбежавшая на Дон “чужая” настоящая российская буржуазия распускали усиленные слухи о скором приходе союзников, всюду раздавались просьбы: “еще немножко продержаться на фронте”. Одна часть верила в приход иностранцев, другая скептически смотрела на все подобные разговоры. Вот знаменательный интимный разговор в офицерской среде Богучарского кадетского полка за игрой в карты. Один, с тяжелым вздохом и сожалением, говорит: “эх, как бы поскорее пришли на подмогу английские войска, а то нас одних-то красные окружат и, чего доброго, поколотят”. Другой, более осведомленный, с иронией ему отвечает: “чудак, ты, что поверил этой болтовне; никакие англичане к нам не придут. Да зачем же они придут, если мы ведем борьбу за помещиков. Ты помещик, буржуй так и борись сам за свой интерес. А в Англии свои есть рабочее и большевики”. Этот разговор подслушал советски-настроенный крестьянин, у которого остановилась на ночлег ватага офицеров, если среди самого цвета белой армии - его офицерства - начала падать надежда на успех, то что можно сказать про насильно мобилизованных белых солдат.
Среди них происходило настоящее брожение, они открыто говорили о переходе к большевикам. Казаки-добровольцы боялись расправы над собой в случае сдачи в плен или перехода к красным, и, поэтому, удирали в южные округа. Мобилизованные же знали, что кого-кого, а уж их то Красная Армия не тронет. Конечно, не тронула бы Красная армия и искренне-раскаявшихся добровольцев, но велика были запугивания их начальства, с одной стороны, очень велики были преступления перед революцией белого казачества, с другой. Из-за боязни мести Красной Армии за все совершенные зверства и поддержку белых почти половина казачества из станиц и хуторов бежала на юг, отступала вместе с белыми войсками. На месте оставались преимущественно иногородние и красные казачьи семьи (последние составляли в то время приблизительно 1/5 часть всего казачества), которые с радостью встречали Красную Армию, ибо своим приходом она освобождала их от всех кадетских преследований. Часть белого и “нейтрального” казачества оставалась на месте, не успев уехать, да и не зная, где пристроиться, отступив в белый тыл. Красная Армия подходила к казачьему населению не как к однородной массе, а различала по классовому признаку. Наказывалась и обезвреживалась взятием заложников только наиболее богатая и контр-революционная часть казачества. К середняку и бедняку казаку (бедняков на Дону очень мало) было самое товарищеское отношение. Имея поддержку в несколько большей части казачества, чем было в начале 1918 г., Красная Армия быстро переходила от станицы к станице.
Ко всему этому прибавились еще две, невыгодных для белых причины: распространение тифа и падение популярности, престижа войскового Донского атамана Краснова. Против последнего росло недовольство, в особенности же за его крайнюю монархическую политику и германофильство. Как ни контр-революционно были настроены казаки, как на практике они ни расправлялись с революционными рабочими и крестьянами по примеру царского времени, но все-таки большинство имело наивную веру хотя-бы в плохую, но все-таки “учредилку”. Немцев же казаки не взлюбили за германскую революцию 1918 г. и предательский уход с Дона в конце этого года. Борьба двух различных партийных группировок - буржуазии с высшей аристократической знатью и военным генералитетом в Новочеркасске и Ростове Н/Д, непосредственно отражалась на настроении фронта. Если весной и летом 1918 г. Краснов был в некотором роде казачьим героем, то в конце 18 и начале 19 года авторитет его настолько пал, что многим его приказам фронтовые части не подчинялись, выносили совершенно противоположные решения. Судьба Краснова, в конце концов, была решена. В первых числах февраля, Верховным Главнокомандующим всеми силами юга России, Донским войсковым округом, по соглашению с Кубанской радой назначен был генерал Деникин. Назначение Деникина произошло как раз в то время, когда Красная Армия была в сравнительно недалеком расстоянии от Ростова и Новочеркасска.
Тиф, свирепствовавший в начале 1919 г., уносил очень много бойцов из белой армии, затем он перекинулся и в Красную Армию, заражая массами части войск и население.
Наша же Красная Армия в противоположность красновской, воодушевляемая победами, все наступала и наступала, тесня неприятеля в южные округа. Правда, для нее роковым было то, что ряды боевых частей редели от боев, и в особенности от сыпняка. Новые
же пополнения приходили в очень небольшом количестве.
В это время напирал Колчак, и все свободные силы направлялись на восточный фронт. Новые же мобилизации срывались начавшимся дезертирским движением в тылу. Такие печальные симптомы для Красной Армии появились именно в то время, когда фронт придвинулся к самой южной и более богатой части Дона, зато и наиболее контр-революционной, где было гуще число отступающих белых военных сил. Казачество 1-го Донского, 2-го Донского и Новочеркасского округов с большим упорством кинулось защищать свои станицы. Наступая, наша Красная Армия задержалась на Донце и на Дону. Наступательные операции у Бахмута, Велокняжской, в Нпжне-Чирском на правлении приостановились, что дало возможность оправиться противнику, подвести подкрепления с северо-кавказского фронта (Деникину в январе 1919 г. удалось нанести большой удар
Красной Армии на северном Кавказе).
Наступившая и половине февраля оттепель затруднила переправы через Донские реки. Красное командование упустило момент, чтобы, перебросив подкрепления на Донской фронт, провести план быстрого захвата Ростова и Новочеркасска, где рабочие готовы были поддержать Красную Армию. В конце апреля 1919 г. на всем южном фронте, в том числе и Донском, происходит перелом, Красная Армия начинает терпеть неудачи и противник переходит к наступлению.
Сам по себе и под ударами Красной Армии, разлагавшийся белый крaсновский фронт с уменьшением числа наступающих красных сил, с получением сильной подмоги в лице отрядов кавказской деникинской армии, ожил уже без Краснова, под руководством нового белогвардейского “героя” генерала Деникинa.
Остальные главы читать по тегу Никулихин