ФИЛОСОФИЯ РОССИИ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ ХХ ВЕКА ч.1
(Материалы круглого стола журнала «Вопросы философии»)
В журнале «Вопросы философии» состоялось обсуждение завершения в 2010 г. издания 21 тома серии «Философия России второй половины ХХ в.», посвященных творчеству выдающихся российских философов того времени.
В обсуждении приняли участие:
В.А. Лекторский - академик РАН, председатель редакционного совета журнала «Вопросы философии».
Б.И. Пружинин - доктор философских наук, главный редактор журнала «Вопросы философии».
А.А. Гусейнов - академик РАН, директор Института философии РАН.
А.Н. Дмитриев - кандидат исторических наук, редактор журнала «Новое литературное обозрение», старший научный сотрудник ИГИТИ ГУ-ВШЭ.
В.А. Подорога - доктор философских наук, заведующий сектором аналитической антропологии Института философии РАН.
Ю.В. Пущаев - кандидат философских наук, редактор журнала «Вопросы философии».
Б.Г. Юдин - член-корреспондент РАН, доктор философских наук, заведующий отделом комплексных проблем изучения человека Института философии РАН, главный редактор журнала «Человек».
В.А. Лекторский: Мы собрались, для того чтобы поговорить об отечественной философии второй половины прошлого столетия. У нас есть хорошая база для этого разговора - завершение в 2010 г. издания 21 тома серии «Философия России второй половины ХХ в.», подготовленной Институтом философии РАН и Фондом им. Г.П.Щедровицкого (редакционный совет серии: В.С.Стёпин (председатель), А.А.Гусейнов, В.А.Лекторский, В.И.Толстых, П.Г.Щедровицкий, главный редактор серии В.А.Лекторский).
Попытки осмыслить то, что происходило в это время в нашей философии, предпринимались и раньше (см. «Философия не кончается» в 2 томах под ред. В.А.Лекторского, М., 1998). Однако серия, о которой идёт речь, - принципиально новый этап такого осмысления: это обстоятельное обсуждение идей, выдвинутых и разработанных в этот период нашими выдающимися философами, попытка понять их в современном контексте и в контексте времени.
Ничего подобного до сих пор не делалось. Между тем делать это нужно по ряду причин. Во-первых, потому, что наше прошлое не ушло от нас. Без выработки определенного отношения к нему мы не можем понять самих себя. Во-вторых, потому что занятия философией (как и любая другая интеллектуальная деятельность) предполагают определённую традицию. Эту традицию можно искать в дореволюционной русской религиозной философии (к чему склоняются некоторые отечественные мыслители), можно попытаться опереться на современную западноевропейскую философию (попыток такого рода достаточно много). Но всё же в любом случае нужно определиться с ответом на вопрос: имеют ли сегодня смысл некоторые идеи, которые разрабатывались в нашей философии недавнего времени? Или это было для нашей философии потерянным временем, связанным с выпадением нашей страны из мирового цивилизационного поля?
Нередко до сих пор можно слышать разговоры о том, что в советское время никакой философии не было и быть не могло по простой причине: философия это свободное мышление, а о какой свободе мысли может быть речь в условиях идеологического диктата, который то в сильной, то в более слабой форме сопровождал всю советскую историю?
Однако действительность оказывается более сложной, чем, казалось бы, она должна была быть. В советское время было два периода, когда были сформулированы такие философские идеи и разработаны такие концепции, которые не только не остались в своём времени, но сегодня в ряде отношений более актуальны, чем ранее. Это 20-е гг., когда идеологический диктат только складывался, и вторая половина ХХ в., когда в обстановке десталинизации и ослабления идеологической хватки в некоторых сферах жизни появились определённые ниши для свободной мысли.
Философию, существовавшую в нашей стране в советские годы, принято называть советской. Однако под этим словом скрываются очень разные вещи.
Когда западные советологи писали о советской философии, они исходили из того, что это была на самом деле не философия, предполагающая абсолютную критичность, обсуждение того, что обычно принимается на веру (как в жизни, так и в науке), а идеология, способ мнимого теоретического оправдания политики коммунистической партии, метод индоктринации интеллигенции. Такая философия могла только отучать от всякого самостоятельного мышления и вызывать чувство отвращения. Легко можно найти примеры, подтверждающие это мнение. Были официальные представители этой философии: М.Б.Митин, П.Ф.Юдин, Ф.В.Константинов и др. Иными словами, реально существовал такой феномен, который соответствует так понимаемой «советской философии».
Но было и другое, то, чего, казалось бы, не должно было быть в идеологизированном обществе.
В нашей философии в эти годы наряду с догматиками и приспособленцами творили выдающиеся умы, яркие личности, связанные с культурой России и культурой мировой, с гуманитарным и естественно-научным знанием. Именно этим людям, прежде всего их идеям, посвящены тома вышедшей серии.
Я хочу обратить внимание на следующее важное обстоятельство. В центре внимания философов, принадлежащих к новому философскому движению в нашей стране, возникшему в конце 50-х гг. прошлого столетия, прежде всего были вопросы мышления, познания, науки. Это был настоящий культ разума. В этом серьёзное отличие этого периода в истории нашей философии от того, что было в русском религиозном идеализме, который подчинял разум чему-то сверх-рациональному: вере, откровению, интуиции и т.д. Именно разум, наука рассматривались не только как адекватные формы постижения мира, но и как единственно возможная опора для его преобразования (а к существовавшей тогда в нашей стране социальной реальности философы, книги о которых вошли в серию, относились весьма критически). Нужно иметь в виду, что «когнитивный поворот» в нашей философии сопровождался интенсивным развертыванием исследования познавательных процессов в отечественной психологии, символической логике, в работах по математическому моделированию мыслительных процессов, в разработках в области кибернетики, методологии системного анализа, истории естествознания. Установились тесные связи между представителями нового философского движения и нашими выдающимися учёными: математиками, естествоиспытателями, специалистами в области наук о человеке.
Философы, представленные в книгах серии, не только сильно различались, но и полемизировали друг с другом. Эта полемика представлена в вышедших томах. Мне в этой связи приходилось слышать такие упрёки: как Вы могли поместить в одну серию книги о философах, критиковавших друг друга? Но ведь вся история философии - это нескончаемый спор, дискуссия о вечных вопросах человеческого бытия. Аристотель критиковал Платона, а Гегель Канта. Вместе с тем мы относим Платона и Аристотеля к античной философии, имея в виду не просто хронологию истории философии, но и некоторое смысловое единство этой формы философствования. Кант и Гегель тоже принадлежат единой философской традиции. Философы, которым посвящены книги серии, тоже относятся к некоему единому интеллектуальному движению. И они при всех своих разногласиях чётко это сознавали: официальная догматическая философия была их общим противником.
Мы сегодня попытаемся ответить на ряд вопросов, возникающих при изучении философии этого периода. Как относится философия России второй половины ХХ в. к дореволюционной русской философии, с одной стороны, и к западной философии того времени - с другой? Можно ли говорить о существовании советской философии как единого целого? Представляет ли философия России того времени интерес в свете современных тенденций развития философии в России и в мире?
Итак, мы начинаем.
А.А. Гусейнов: Я согласен, что сама эта серия и последующие размышления над ней - это очень важное явление в нашей философской жизни. Может быть, не такое же важное, как сама философия второй половины ХХ в., но, тем не менее, сопоставимое с этим явлением. Здесь много вопросов и о многих из них говорил Владислав Александрович, совершенно справедливо говорил. Мне бы хотелось буквально коснуться нескольких моментов.
Первое - это состав. Двадцать один том. И конечно, нет уверенности, что ими исчерпаны все имена, которые достойны нашего внимания и которые действительно внесли вклад в развитие нашей философии в этот период. Но существенно другое. Кажется несомненным, что те, кто в эти тома вошли, они, конечно, этого достойны . Собранные в них имена показывают, что речь идет о каком-то крупном явлении, определенном этапе в истории нашей отечественной философии и культуры в целом. Там, конечно, может вызвать недоумение последний том - из ХХ в. в XXI. Это всегда напряженный вопрос, когда речь идет о живых. Когда мы издавали Новую философскую энциклопедию, то перед нами тоже стояла проблема, как отразить там имена ныне живущих отечественных философов. Мы приняли тогда кардинальное решение, может быть, по существу и не совсем верное, но в каком-то смысле справедливое - никого из ныне живущих отечественных философов мы в качестве персоналий туда не включали. Хотя это был некоторый перекос, потому что западных философов, ныне живущих, мы включали. Можно было бы и здесь придерживаться такого принципа, но, тем не менее, редколлегия приняла решение этот том сделать, взяв в качестве критерия сугубо формальный критерий. Смысл такого тома я лично вижу в том, чтобы чисто символически обозначить, что есть переход от философии второй половины XX в. к нынешней. И не более того.
Есть очень много людей, которые вполне этого достойны, и эту работу предстоит, конечно, продолжить. Пусть в уязвимой форме, но преемственность обозначена. То, что сейчас делается в нашей философии, в существенной мере является прямым продолжением того, что делалось в те годы.
Теперь, что касается существа дела. В связи с этой серией встает очень важный вопрос: какую роль играла марксистская маркировка, формальная принадлежность к марксистской традиции, которая была внешним, а в значительной мере и внутренним условием развития философии в эти годы. И мне кажется, труды, которые мы обсуждаем, показывают: недостаточно просто сказать, что в советские годы была господствующая марксистская философия, и она была официальной идеологией. Требуется более конкретный анализ. Были разные периоды и разные формы, в которых реализовывалась эта приверженность диалектическому материализму. Я по возрасту, да и по другим критериям не попадаю в поколение шестидесятников, которые составили основу философии этого периода. Они были первопроходцами, на них сыпались удары, они рисковали, расширяя пространство свободного философствования. Я не могу свидетельствовать о силе марксистской скованности философской работы в те годы так, как это могли бы сделать они сами, и могут сделать те представители того замечательного поколения, которые сегодня трудятся с нами и продолжают нести едва ли не основную тяжесть философского труда. Свои впечатления по данному вопросу я бы сформулировал следующим образом.
В те годы формальное соответствие марксизму, внешняя маркировка текстов в качестве марксистских были обязательным условием. Но, во-первых, никто не требовал, чтобы исследования ограничивались тематически или содержательно тем, о чем говорили классики марксизма, и спокойно осуществлялось расширение тематического, да и проблемного поля.
Реплика: Не всегда спокойно.
А.А. Гусейнов: Ну, во всяком случае, это вполне допускалось. Вот я, даже занимаясь в такой акцентированно идеологизированной области, как этика, мог уйти, например, в Аристотеля. Конечно, критика или прямая полемика с тем, что говорили классики, не допускались. Но жестких требований ограничиваться их текстами не существовало. И даже ссылки не были категорическим требованием. Один мой коллега, прекрасный исследователь творчества Достоевского, принципиально избегал цитат Ленина, несмотря на давление редакторов. И ничего. И издавался, и стал доктором наук, профессором. Во-вторых, сами выведенные за рамки критики «священные» тексты были разнообразными и противоречивыми. Существовали разночтения и расхождения (порой существенные) между официальной трактовкой марксизма в партийных решениях, других приравненных к ним документах и текстами классиков марксистской философии. Кроме того, были противоречия или, по крайней мере, суждения, которые допускали противоположные истолкования, в самих классических текстах. «Материализм и эмпириокритицизм» Ленина и его же «Философские тетради» содержали расхождения. Были противоречия между текстами Ленина, с одной стороны, и текстами Маркса и Энгельса - с другой. Была эволюция самого Маркса от раннего к позднему. Философы в те годы умело, иногда искренне, иногда лукаво, использовали это обстоятельство. Они, опираясь на эти разночтения и противоречия, расширяли пространство свободной мысли, возможности самостоятельной творческой работы. Кстати сказать, первый прорыв в догматическом бастионе советской философии 30-х и 40-х годов, связанный с именами А.А.Зиновьева и Э.В.Ильенкова, был как раз связан с расширением тематики и творческим анализом методологии «Капитала» Маркса. Они оба написали свои кандидатские диссертации о проблеме восхождения от абстрактного к конкретному в «Капитале» К.Маркса и дали существенно различную интерпретацию, положившую начало различным тенденциям философских исследований этого периода.
При всех очевидных недостатках, которые были связаны с необходимостью прикрываться марксистской терминологией и вообще марксистским кругом идей, это имело также некоторое позитивное значение, а именно, задавало единое пространство исследования и взаимной полемики. И в тех случаях, когда авторы выходили за рамки текстов классиков, и в тех случаях, когда придерживались их, они работали в одном проблемном поле. В настоящее время мы ощущаем некий дефицит общих дискуссий. Философская жизнь состоит из многих малых кругов. Они не объединены в один общий или хотя бы несколько полемизирующих между собой больших кругов, задающих философской работе целостность в национальных масштабах.
Один из самых сложных и интересных вопросов состоит в следующем: насколько вся советская философия второй половины XX в. может быть обобщена как нечто внутренне единое, качественно своеобразный этап развития отечественной философии? То, что философы были разными, что они полемизировали друг с другом, - это, конечно, факт, но он сам по себе не является препятствием для постановки вопроса о внутреннем единстве всего этого философского движения. Мы знаем из истории много случаев, когда люди, жестко полемизирующие друг с другом, в учебниках и сознании потомков оказывались рядом. Для советской философии второй половины ХХ столетия, если иметь в виду ее превалирующую тенденцию, были характерны как минимум две особенности. Во-первых, основным общественным настроением, подлинной страстью, которая двигала этими философами и отражалась в их творчестве, была, конечно, критика культа личности и противостояние всему строю человеческого мышления и организации общественного дискурса, которые были при Сталине. И вот мне кажется, что здесь мы можем видеть одну из таких скрепляющих основ философии этого периода. Я бы так сказал, что критику культа личности философы расширили, трансформировали в обоснование достоинства человеческой личности. Они работали над тем, чтобы присвоенное одним человеком качество вернуть всем, каждому человеку. Это был гуманистический поворот. Философы-шестидесятники осуществили в нашей философии гуманистический поворот. При этом тот факт, что все началось с прорыва в области методологии науки, логики, теории познания, не отменяет данного утверждения. Гуманистический поворот философы осуществляли философскими средствами, и начали они с того, чтобы вернуть человеку достоинство ответственного суждения, способность смотреть на мир строгим научно выверенным взглядом, потребность руководствоваться своим собственным разумом. И второй момент состоит в том, что философия русская второй половины XX в. не была прямо продолжением философии его (этого столетия) раннего периода, русской религиозной философии. Исследователи, возможно, найдут какое-то глубинное сходство, но прямой преемственной связи не было, да ее и не могло быть, учитывая, что религиозная философия начала ХХ в. была под запретом. Философия второй половины прошлого столетия в своей превалирующей тенденции, связанной с поколением шестидесятников, развивалась в тесной связи с западной философией, оттуда шли идеи, материал, темы. Речь идет, конечно, не о заимствованиях, а о тематической, проблемной, предметной основе, вокруг которой и в связи с которой разворачивались основные дискуссии.
Один из существенных вопросов, вызовов, трудностей, которые стоят сегодня перед нашей философией, следующий: как возможен, и возможен ли синтез этих двух, так скажем, линий философии, двух этапов - русской философии начала и второй половины прошлого века?
В.А. Лекторский: Вы думаете, что возможен какой-то синтез?
А.А. Гусейнов: Ну, в какой-то форме обязательно. Пусть не синтез, а, скажем, взаимодополняющее единство. Но в любом случае они должны найти место в рамках единой истории русской философии как разные ее стадии. Приблизительно так же, как это было в других национальных историях философии, например, немецкой. Мы знаем, с какой резкой критикой Шопенгауэр, Ницше выступили против немецкой классической философии, наговорив в адрес его представителей - Канта, Гегеля и др. невероятное количество изничтожающих и даже оскорбительных слов. Но тем не менее, это все же была одна линия идейного развития, одна история немецкого национального духа, одно породило другое. Немецкая философская классика получила продолжение (хотя в значительной степени через отрицание) именно в творчестве Шопенгауэра и Ницше. На какой-то схожий манер вполне могут (должны) оказаться в одном ряду философского развития России начало и вторая половина ХХ в. Сейчас они пока просто находятся рядом, их связь чисто внешняя (цитирование, перечислительные ссылки и т.п.), не философская и не историческая. Ведь связь времен, если она вообще может и должна быть восстановлена в нашем обществе, то это в первую очередь относится именно к истории духовного и интеллектуального развития, к философии. Какими бы сильными, зияющими не были разрывы в 1917 и 1991 гг., тем не менее и царизм, и советское общество и постсоветская Россия - части исторического существования, внутреннего развития одного народа. И философия, если она была на уровне, соответствовала своему назначению, состоящему в том, чтобы, говоря словами Гегеля, быть эпохой, схваченной в мысли, она должна была отразить это внутреннее, противоречиво развивающееся единство
В.А. Лекторский: Насчет соединения. Я вспомнил, что известный вам Сергей Сергеевич Хоружий успешно, как ему кажется, соединяет православный исихазм с постмодернизмом Фуко, например.
А.А. Гусейнов: Более того, он соединяет, перебрасывает мост от исихазма к философии диалога, от тех, кто связывал духовность с молчанием, к тем, кто учит культуре разговора. Если уж упомянули Сергея Сергеевича Хоружего, то уместно сказать. что он создает свое собственное учение и открыто прокламирует это, восстанавливая традиции философии Серебряного века, да и вообще мировой философии, когда каждый мыслитель выступает со своим собственным словом (в отличие и в противовес марксистскому этапу, когда, как считалось, мы все в лучшем случае развивали то, что создали классики марксистской философии). И то, что нам кажется несоединимым, он соединяет в рамках и на основе своей концепции. Воздерживаясь от суждений по поводу его конкретных выводов, в одном он, несомненно, прав: связи в рамках философии имеют глубинный характер и их выявление - это творческий процесс, требующий самостоятельных исследований. Говоря о линиях связи с философией начала ХХ в., особо надо исследовать творчество А.Ф. Лосева, который прямо продолжал философскую линию того периода и одновременно был активным участником философской жизни советского общества второй половины века, оказал огромное (в том числе непосредственное) влияние на многих тогда еще молодых талантливых философов. Кажется, Хоружий - один из них. Так что, вопрос о единстве отечественной философии в богатстве ее различных качественных стадий и различных школ мне кажется вполне обоснованным.
Ю.В. Пущаев: Одновременно следует признать, что Сергей Сергеевич резко отрицательно относится именно к советской философии.
А.А. Гусейнов: Да, знаю, это известно. Он и к советской философии, и к советской эпохе относится отрицательно.
Б.Г. Юдин: Мне понравилось высказывание Абдусалама Абдулкеримовича «достоинство ответственного суждения». Если очень серьезно к этому высказыванию подойти, к этой формуле, это означает, что существовали социальные механизмы, которые заставляли, и очень основательно, отвечать за свои суждения. Сейчас этого практически нет.
А.А. Гусейнов: Вы правильно говорите про этот социальный аспект. Но я имею в виду даже другое, ведь в Новое время, скажем, эмансипация личности, от теологических пут и т.д., тоже ведь началась с поиска адекватного метода. Это рассуждения о методе Декарта, которые являются во многом исповедью. Он говорит: «Я искал самого себя». Я имею в виду именно достоинство ответственного суждения, как бы научно адекватного суждения, именно как философскую категорию. Что ты должен отвечать за то, что ты говоришь, а не потому что наверху какое-то решение принято. Я помню, у нас на факультете обсуждали девушку, которая на вопрос «Что ты будешь делать, если решение партбюро будет противоречить твоей совести?» ответила, что будет руководствоваться своей совестью. И ее разбирали - как так? Как может быть совесть выше решения партбюро?! А это было где-то в конце пятидесятых, а может, в начале даже шестидесятых годов.
В.А. Подорога: В Институте философии, помните, были такие обсуждения по поводу жалоб жен на профессоров?
В.А. Лекторский: Это регулярно было.
Б.Г. Юдин: Это не только в философии было.
Б.И. Пружинин: Я хочу напомнить об истине, которую очень часто забывают - любая оценка прошлого есть, по сути, самооценка (концептуальная и нравственная), есть всегда демонстративное самоутверждение оценивающего. А забывают эту очевидную истину, подозреваю, в силу ее очевидной нелицеприятности. Она мешает легко и просто, путем простого отрицания утверждаться на голом, расчищенном таким способом месте, утверждаться исключительно за счет отрицания. Положительная же работа (в том смысле как этот термин употребляли в русской философии начала ХХ в.) предполагает отношение к прошлому как к историческому опыту, который жизненно необходим для этой работы. Я думаю, выход томов Серии, о которой у нас идет речь, позволяет говорить, по крайней мере, о стремлении нынешней русской философии к позитивной работе, продолжающей, конечно, не тысячелетние, но, во всяком случае, уже вековые традиции, о стремлении к выработке современного русского философского языка, позволяющего осмыслить современную культурно-историческую реальность России (что возможно лишь в контексте собственного исторического опыта, а не путем калькирования и переводческих экспериментов).
Собственно вся Серия и есть попытка обращения к историческому опыту - точнее, попытка его выявления, его возвращения в нашу культурную реальность как опыта, что, я уверен, сделает возможным в обозримом будущем, его полноценный анализ. Попытка, естественно, более или менее успешная в каждом конкретном томе и случае, но, во всяком случае, - вполне сознательная уже в силу своей масштабности. И я с удовольствием констатирую, что в гуманитарном пространстве современной России такой столь масштабный шаг в отношении второй половины ХХ в. первыми предприняли философы. Думаю, другим отечественным гуманитариям эта работа еще предстоит - литературоведам и филологам в целом, этнологам, педагогам и пр. Историки сейчас над этим бьются... Видимо, пришло время работы с этим периодом. Но о чем собственно идет речь? Что прежде всего нам важно в этом периоде? Какие-то конкретные решения конкретных философских задач, какие-то конкретные построения и концепции? Наверное, и эти теоретические построения представляют сегодня интерес - естественно, весьма разный, и разной концептуальной значимости. Но с этим, мне кажется, еще только предстоит работать. Различать, сопоставлять, оценивать значимость и актуальность тех или иных философских построений в тех или иных исследовательских контекстах можно лишь с определенных концептуальных позиций, а наше философское сообщество сегодня представляет собой совокупность личностей, течений, направлений и даже разделов философии, далеко не всегда соотносящихся друг с другом. И одна из причин этой разобщенности - огромные лакуны в истории отечественной философии. Сообщество работает над этим с начала 90-х годов. Применительно же к советскому периоду, Серия - только начало этой критической работы, очень нелегкой работы по консолидации сообщества. И у этого начала, я думаю, есть в контексте консолидации своя собственная особая задача, состоящая, на мой взгляд, прежде всего в том, чтобы вернуть этот период отечественной философии как исторический опыт некоторого консолидированного, как это ни парадоксально, может быть, для кого-то звучит философствования в России второй половины прошлого столетия.
Уже сейчас видно, что тома очень неравноценные и в плане уже существующей рецепции персонажей Серии, и в плане концептуального анализа их интеллектуального наследия. Но сейчас рассуждать о претензиях к тем или иным статьям в тех ли иных томах в формате нашего обсуждения, мне кажется, просто не имеет смысла. Как не имеет смысла говорить о том, чего и кого в них нет - критика такого рода должна быть содержательно наполненной, т.е. новые тома надо предлагать, персоналии надо предлагать. Мне уже приходилось слышать в адрес некоторых томов Серии глобально-негативные замечания, содержательная часть которых сводилась к констатациям недостаточной актуальности и корректорских недоработок. Недоработки такого рода, конечно, надо учитывать, как и вообще всякие недоработки. Однако прежде, на мой взгляд, учитывая реальное состояние нашей философии, следовало бы прояснить другой вопрос: что вообще придает таким исследованиям сегодня философскую актуальность? Об актуализации какого рода исторического опыта философии идет речь? Ведь не о переносе же философских конструкций пусть и из недавнего прошлого в сегодняшнюю реальность идет речь (хотя и такого рода попытки некоторыми авторами, в частности, и в Серии предпринимаются). И не о прямом погружении этих конструкций в контексты известных западных философских течений, что также иногда пытались делать. Я думаю, однако, Серия в целом позволяет ответить на этот вопрос иначе и более содержательно.
Конец 1 части
В журнале «Вопросы философии» состоялось обсуждение завершения в 2010 г. издания 21 тома серии «Философия России второй половины ХХ в.», посвященных творчеству выдающихся российских философов того времени.
В обсуждении приняли участие:
В.А. Лекторский - академик РАН, председатель редакционного совета журнала «Вопросы философии».
Б.И. Пружинин - доктор философских наук, главный редактор журнала «Вопросы философии».
А.А. Гусейнов - академик РАН, директор Института философии РАН.
А.Н. Дмитриев - кандидат исторических наук, редактор журнала «Новое литературное обозрение», старший научный сотрудник ИГИТИ ГУ-ВШЭ.
В.А. Подорога - доктор философских наук, заведующий сектором аналитической антропологии Института философии РАН.
Ю.В. Пущаев - кандидат философских наук, редактор журнала «Вопросы философии».
Б.Г. Юдин - член-корреспондент РАН, доктор философских наук, заведующий отделом комплексных проблем изучения человека Института философии РАН, главный редактор журнала «Человек».
В.А. Лекторский: Мы собрались, для того чтобы поговорить об отечественной философии второй половины прошлого столетия. У нас есть хорошая база для этого разговора - завершение в 2010 г. издания 21 тома серии «Философия России второй половины ХХ в.», подготовленной Институтом философии РАН и Фондом им. Г.П.Щедровицкого (редакционный совет серии: В.С.Стёпин (председатель), А.А.Гусейнов, В.А.Лекторский, В.И.Толстых, П.Г.Щедровицкий, главный редактор серии В.А.Лекторский).
Попытки осмыслить то, что происходило в это время в нашей философии, предпринимались и раньше (см. «Философия не кончается» в 2 томах под ред. В.А.Лекторского, М., 1998). Однако серия, о которой идёт речь, - принципиально новый этап такого осмысления: это обстоятельное обсуждение идей, выдвинутых и разработанных в этот период нашими выдающимися философами, попытка понять их в современном контексте и в контексте времени.
Ничего подобного до сих пор не делалось. Между тем делать это нужно по ряду причин. Во-первых, потому, что наше прошлое не ушло от нас. Без выработки определенного отношения к нему мы не можем понять самих себя. Во-вторых, потому что занятия философией (как и любая другая интеллектуальная деятельность) предполагают определённую традицию. Эту традицию можно искать в дореволюционной русской религиозной философии (к чему склоняются некоторые отечественные мыслители), можно попытаться опереться на современную западноевропейскую философию (попыток такого рода достаточно много). Но всё же в любом случае нужно определиться с ответом на вопрос: имеют ли сегодня смысл некоторые идеи, которые разрабатывались в нашей философии недавнего времени? Или это было для нашей философии потерянным временем, связанным с выпадением нашей страны из мирового цивилизационного поля?
Нередко до сих пор можно слышать разговоры о том, что в советское время никакой философии не было и быть не могло по простой причине: философия это свободное мышление, а о какой свободе мысли может быть речь в условиях идеологического диктата, который то в сильной, то в более слабой форме сопровождал всю советскую историю?
Однако действительность оказывается более сложной, чем, казалось бы, она должна была быть. В советское время было два периода, когда были сформулированы такие философские идеи и разработаны такие концепции, которые не только не остались в своём времени, но сегодня в ряде отношений более актуальны, чем ранее. Это 20-е гг., когда идеологический диктат только складывался, и вторая половина ХХ в., когда в обстановке десталинизации и ослабления идеологической хватки в некоторых сферах жизни появились определённые ниши для свободной мысли.
Философию, существовавшую в нашей стране в советские годы, принято называть советской. Однако под этим словом скрываются очень разные вещи.
Когда западные советологи писали о советской философии, они исходили из того, что это была на самом деле не философия, предполагающая абсолютную критичность, обсуждение того, что обычно принимается на веру (как в жизни, так и в науке), а идеология, способ мнимого теоретического оправдания политики коммунистической партии, метод индоктринации интеллигенции. Такая философия могла только отучать от всякого самостоятельного мышления и вызывать чувство отвращения. Легко можно найти примеры, подтверждающие это мнение. Были официальные представители этой философии: М.Б.Митин, П.Ф.Юдин, Ф.В.Константинов и др. Иными словами, реально существовал такой феномен, который соответствует так понимаемой «советской философии».
Но было и другое, то, чего, казалось бы, не должно было быть в идеологизированном обществе.
В нашей философии в эти годы наряду с догматиками и приспособленцами творили выдающиеся умы, яркие личности, связанные с культурой России и культурой мировой, с гуманитарным и естественно-научным знанием. Именно этим людям, прежде всего их идеям, посвящены тома вышедшей серии.
Я хочу обратить внимание на следующее важное обстоятельство. В центре внимания философов, принадлежащих к новому философскому движению в нашей стране, возникшему в конце 50-х гг. прошлого столетия, прежде всего были вопросы мышления, познания, науки. Это был настоящий культ разума. В этом серьёзное отличие этого периода в истории нашей философии от того, что было в русском религиозном идеализме, который подчинял разум чему-то сверх-рациональному: вере, откровению, интуиции и т.д. Именно разум, наука рассматривались не только как адекватные формы постижения мира, но и как единственно возможная опора для его преобразования (а к существовавшей тогда в нашей стране социальной реальности философы, книги о которых вошли в серию, относились весьма критически). Нужно иметь в виду, что «когнитивный поворот» в нашей философии сопровождался интенсивным развертыванием исследования познавательных процессов в отечественной психологии, символической логике, в работах по математическому моделированию мыслительных процессов, в разработках в области кибернетики, методологии системного анализа, истории естествознания. Установились тесные связи между представителями нового философского движения и нашими выдающимися учёными: математиками, естествоиспытателями, специалистами в области наук о человеке.
Философы, представленные в книгах серии, не только сильно различались, но и полемизировали друг с другом. Эта полемика представлена в вышедших томах. Мне в этой связи приходилось слышать такие упрёки: как Вы могли поместить в одну серию книги о философах, критиковавших друг друга? Но ведь вся история философии - это нескончаемый спор, дискуссия о вечных вопросах человеческого бытия. Аристотель критиковал Платона, а Гегель Канта. Вместе с тем мы относим Платона и Аристотеля к античной философии, имея в виду не просто хронологию истории философии, но и некоторое смысловое единство этой формы философствования. Кант и Гегель тоже принадлежат единой философской традиции. Философы, которым посвящены книги серии, тоже относятся к некоему единому интеллектуальному движению. И они при всех своих разногласиях чётко это сознавали: официальная догматическая философия была их общим противником.
Мы сегодня попытаемся ответить на ряд вопросов, возникающих при изучении философии этого периода. Как относится философия России второй половины ХХ в. к дореволюционной русской философии, с одной стороны, и к западной философии того времени - с другой? Можно ли говорить о существовании советской философии как единого целого? Представляет ли философия России того времени интерес в свете современных тенденций развития философии в России и в мире?
Итак, мы начинаем.
А.А. Гусейнов: Я согласен, что сама эта серия и последующие размышления над ней - это очень важное явление в нашей философской жизни. Может быть, не такое же важное, как сама философия второй половины ХХ в., но, тем не менее, сопоставимое с этим явлением. Здесь много вопросов и о многих из них говорил Владислав Александрович, совершенно справедливо говорил. Мне бы хотелось буквально коснуться нескольких моментов.
Первое - это состав. Двадцать один том. И конечно, нет уверенности, что ими исчерпаны все имена, которые достойны нашего внимания и которые действительно внесли вклад в развитие нашей философии в этот период. Но существенно другое. Кажется несомненным, что те, кто в эти тома вошли, они, конечно, этого достойны . Собранные в них имена показывают, что речь идет о каком-то крупном явлении, определенном этапе в истории нашей отечественной философии и культуры в целом. Там, конечно, может вызвать недоумение последний том - из ХХ в. в XXI. Это всегда напряженный вопрос, когда речь идет о живых. Когда мы издавали Новую философскую энциклопедию, то перед нами тоже стояла проблема, как отразить там имена ныне живущих отечественных философов. Мы приняли тогда кардинальное решение, может быть, по существу и не совсем верное, но в каком-то смысле справедливое - никого из ныне живущих отечественных философов мы в качестве персоналий туда не включали. Хотя это был некоторый перекос, потому что западных философов, ныне живущих, мы включали. Можно было бы и здесь придерживаться такого принципа, но, тем не менее, редколлегия приняла решение этот том сделать, взяв в качестве критерия сугубо формальный критерий. Смысл такого тома я лично вижу в том, чтобы чисто символически обозначить, что есть переход от философии второй половины XX в. к нынешней. И не более того.
Есть очень много людей, которые вполне этого достойны, и эту работу предстоит, конечно, продолжить. Пусть в уязвимой форме, но преемственность обозначена. То, что сейчас делается в нашей философии, в существенной мере является прямым продолжением того, что делалось в те годы.
Теперь, что касается существа дела. В связи с этой серией встает очень важный вопрос: какую роль играла марксистская маркировка, формальная принадлежность к марксистской традиции, которая была внешним, а в значительной мере и внутренним условием развития философии в эти годы. И мне кажется, труды, которые мы обсуждаем, показывают: недостаточно просто сказать, что в советские годы была господствующая марксистская философия, и она была официальной идеологией. Требуется более конкретный анализ. Были разные периоды и разные формы, в которых реализовывалась эта приверженность диалектическому материализму. Я по возрасту, да и по другим критериям не попадаю в поколение шестидесятников, которые составили основу философии этого периода. Они были первопроходцами, на них сыпались удары, они рисковали, расширяя пространство свободного философствования. Я не могу свидетельствовать о силе марксистской скованности философской работы в те годы так, как это могли бы сделать они сами, и могут сделать те представители того замечательного поколения, которые сегодня трудятся с нами и продолжают нести едва ли не основную тяжесть философского труда. Свои впечатления по данному вопросу я бы сформулировал следующим образом.
В те годы формальное соответствие марксизму, внешняя маркировка текстов в качестве марксистских были обязательным условием. Но, во-первых, никто не требовал, чтобы исследования ограничивались тематически или содержательно тем, о чем говорили классики марксизма, и спокойно осуществлялось расширение тематического, да и проблемного поля.
Реплика: Не всегда спокойно.
А.А. Гусейнов: Ну, во всяком случае, это вполне допускалось. Вот я, даже занимаясь в такой акцентированно идеологизированной области, как этика, мог уйти, например, в Аристотеля. Конечно, критика или прямая полемика с тем, что говорили классики, не допускались. Но жестких требований ограничиваться их текстами не существовало. И даже ссылки не были категорическим требованием. Один мой коллега, прекрасный исследователь творчества Достоевского, принципиально избегал цитат Ленина, несмотря на давление редакторов. И ничего. И издавался, и стал доктором наук, профессором. Во-вторых, сами выведенные за рамки критики «священные» тексты были разнообразными и противоречивыми. Существовали разночтения и расхождения (порой существенные) между официальной трактовкой марксизма в партийных решениях, других приравненных к ним документах и текстами классиков марксистской философии. Кроме того, были противоречия или, по крайней мере, суждения, которые допускали противоположные истолкования, в самих классических текстах. «Материализм и эмпириокритицизм» Ленина и его же «Философские тетради» содержали расхождения. Были противоречия между текстами Ленина, с одной стороны, и текстами Маркса и Энгельса - с другой. Была эволюция самого Маркса от раннего к позднему. Философы в те годы умело, иногда искренне, иногда лукаво, использовали это обстоятельство. Они, опираясь на эти разночтения и противоречия, расширяли пространство свободной мысли, возможности самостоятельной творческой работы. Кстати сказать, первый прорыв в догматическом бастионе советской философии 30-х и 40-х годов, связанный с именами А.А.Зиновьева и Э.В.Ильенкова, был как раз связан с расширением тематики и творческим анализом методологии «Капитала» Маркса. Они оба написали свои кандидатские диссертации о проблеме восхождения от абстрактного к конкретному в «Капитале» К.Маркса и дали существенно различную интерпретацию, положившую начало различным тенденциям философских исследований этого периода.
При всех очевидных недостатках, которые были связаны с необходимостью прикрываться марксистской терминологией и вообще марксистским кругом идей, это имело также некоторое позитивное значение, а именно, задавало единое пространство исследования и взаимной полемики. И в тех случаях, когда авторы выходили за рамки текстов классиков, и в тех случаях, когда придерживались их, они работали в одном проблемном поле. В настоящее время мы ощущаем некий дефицит общих дискуссий. Философская жизнь состоит из многих малых кругов. Они не объединены в один общий или хотя бы несколько полемизирующих между собой больших кругов, задающих философской работе целостность в национальных масштабах.
Один из самых сложных и интересных вопросов состоит в следующем: насколько вся советская философия второй половины XX в. может быть обобщена как нечто внутренне единое, качественно своеобразный этап развития отечественной философии? То, что философы были разными, что они полемизировали друг с другом, - это, конечно, факт, но он сам по себе не является препятствием для постановки вопроса о внутреннем единстве всего этого философского движения. Мы знаем из истории много случаев, когда люди, жестко полемизирующие друг с другом, в учебниках и сознании потомков оказывались рядом. Для советской философии второй половины ХХ столетия, если иметь в виду ее превалирующую тенденцию, были характерны как минимум две особенности. Во-первых, основным общественным настроением, подлинной страстью, которая двигала этими философами и отражалась в их творчестве, была, конечно, критика культа личности и противостояние всему строю человеческого мышления и организации общественного дискурса, которые были при Сталине. И вот мне кажется, что здесь мы можем видеть одну из таких скрепляющих основ философии этого периода. Я бы так сказал, что критику культа личности философы расширили, трансформировали в обоснование достоинства человеческой личности. Они работали над тем, чтобы присвоенное одним человеком качество вернуть всем, каждому человеку. Это был гуманистический поворот. Философы-шестидесятники осуществили в нашей философии гуманистический поворот. При этом тот факт, что все началось с прорыва в области методологии науки, логики, теории познания, не отменяет данного утверждения. Гуманистический поворот философы осуществляли философскими средствами, и начали они с того, чтобы вернуть человеку достоинство ответственного суждения, способность смотреть на мир строгим научно выверенным взглядом, потребность руководствоваться своим собственным разумом. И второй момент состоит в том, что философия русская второй половины XX в. не была прямо продолжением философии его (этого столетия) раннего периода, русской религиозной философии. Исследователи, возможно, найдут какое-то глубинное сходство, но прямой преемственной связи не было, да ее и не могло быть, учитывая, что религиозная философия начала ХХ в. была под запретом. Философия второй половины прошлого столетия в своей превалирующей тенденции, связанной с поколением шестидесятников, развивалась в тесной связи с западной философией, оттуда шли идеи, материал, темы. Речь идет, конечно, не о заимствованиях, а о тематической, проблемной, предметной основе, вокруг которой и в связи с которой разворачивались основные дискуссии.
Один из существенных вопросов, вызовов, трудностей, которые стоят сегодня перед нашей философией, следующий: как возможен, и возможен ли синтез этих двух, так скажем, линий философии, двух этапов - русской философии начала и второй половины прошлого века?
В.А. Лекторский: Вы думаете, что возможен какой-то синтез?
А.А. Гусейнов: Ну, в какой-то форме обязательно. Пусть не синтез, а, скажем, взаимодополняющее единство. Но в любом случае они должны найти место в рамках единой истории русской философии как разные ее стадии. Приблизительно так же, как это было в других национальных историях философии, например, немецкой. Мы знаем, с какой резкой критикой Шопенгауэр, Ницше выступили против немецкой классической философии, наговорив в адрес его представителей - Канта, Гегеля и др. невероятное количество изничтожающих и даже оскорбительных слов. Но тем не менее, это все же была одна линия идейного развития, одна история немецкого национального духа, одно породило другое. Немецкая философская классика получила продолжение (хотя в значительной степени через отрицание) именно в творчестве Шопенгауэра и Ницше. На какой-то схожий манер вполне могут (должны) оказаться в одном ряду философского развития России начало и вторая половина ХХ в. Сейчас они пока просто находятся рядом, их связь чисто внешняя (цитирование, перечислительные ссылки и т.п.), не философская и не историческая. Ведь связь времен, если она вообще может и должна быть восстановлена в нашем обществе, то это в первую очередь относится именно к истории духовного и интеллектуального развития, к философии. Какими бы сильными, зияющими не были разрывы в 1917 и 1991 гг., тем не менее и царизм, и советское общество и постсоветская Россия - части исторического существования, внутреннего развития одного народа. И философия, если она была на уровне, соответствовала своему назначению, состоящему в том, чтобы, говоря словами Гегеля, быть эпохой, схваченной в мысли, она должна была отразить это внутреннее, противоречиво развивающееся единство
В.А. Лекторский: Насчет соединения. Я вспомнил, что известный вам Сергей Сергеевич Хоружий успешно, как ему кажется, соединяет православный исихазм с постмодернизмом Фуко, например.
А.А. Гусейнов: Более того, он соединяет, перебрасывает мост от исихазма к философии диалога, от тех, кто связывал духовность с молчанием, к тем, кто учит культуре разговора. Если уж упомянули Сергея Сергеевича Хоружего, то уместно сказать. что он создает свое собственное учение и открыто прокламирует это, восстанавливая традиции философии Серебряного века, да и вообще мировой философии, когда каждый мыслитель выступает со своим собственным словом (в отличие и в противовес марксистскому этапу, когда, как считалось, мы все в лучшем случае развивали то, что создали классики марксистской философии). И то, что нам кажется несоединимым, он соединяет в рамках и на основе своей концепции. Воздерживаясь от суждений по поводу его конкретных выводов, в одном он, несомненно, прав: связи в рамках философии имеют глубинный характер и их выявление - это творческий процесс, требующий самостоятельных исследований. Говоря о линиях связи с философией начала ХХ в., особо надо исследовать творчество А.Ф. Лосева, который прямо продолжал философскую линию того периода и одновременно был активным участником философской жизни советского общества второй половины века, оказал огромное (в том числе непосредственное) влияние на многих тогда еще молодых талантливых философов. Кажется, Хоружий - один из них. Так что, вопрос о единстве отечественной философии в богатстве ее различных качественных стадий и различных школ мне кажется вполне обоснованным.
Ю.В. Пущаев: Одновременно следует признать, что Сергей Сергеевич резко отрицательно относится именно к советской философии.
А.А. Гусейнов: Да, знаю, это известно. Он и к советской философии, и к советской эпохе относится отрицательно.
Б.Г. Юдин: Мне понравилось высказывание Абдусалама Абдулкеримовича «достоинство ответственного суждения». Если очень серьезно к этому высказыванию подойти, к этой формуле, это означает, что существовали социальные механизмы, которые заставляли, и очень основательно, отвечать за свои суждения. Сейчас этого практически нет.
А.А. Гусейнов: Вы правильно говорите про этот социальный аспект. Но я имею в виду даже другое, ведь в Новое время, скажем, эмансипация личности, от теологических пут и т.д., тоже ведь началась с поиска адекватного метода. Это рассуждения о методе Декарта, которые являются во многом исповедью. Он говорит: «Я искал самого себя». Я имею в виду именно достоинство ответственного суждения, как бы научно адекватного суждения, именно как философскую категорию. Что ты должен отвечать за то, что ты говоришь, а не потому что наверху какое-то решение принято. Я помню, у нас на факультете обсуждали девушку, которая на вопрос «Что ты будешь делать, если решение партбюро будет противоречить твоей совести?» ответила, что будет руководствоваться своей совестью. И ее разбирали - как так? Как может быть совесть выше решения партбюро?! А это было где-то в конце пятидесятых, а может, в начале даже шестидесятых годов.
В.А. Подорога: В Институте философии, помните, были такие обсуждения по поводу жалоб жен на профессоров?
В.А. Лекторский: Это регулярно было.
Б.Г. Юдин: Это не только в философии было.
Б.И. Пружинин: Я хочу напомнить об истине, которую очень часто забывают - любая оценка прошлого есть, по сути, самооценка (концептуальная и нравственная), есть всегда демонстративное самоутверждение оценивающего. А забывают эту очевидную истину, подозреваю, в силу ее очевидной нелицеприятности. Она мешает легко и просто, путем простого отрицания утверждаться на голом, расчищенном таким способом месте, утверждаться исключительно за счет отрицания. Положительная же работа (в том смысле как этот термин употребляли в русской философии начала ХХ в.) предполагает отношение к прошлому как к историческому опыту, который жизненно необходим для этой работы. Я думаю, выход томов Серии, о которой у нас идет речь, позволяет говорить, по крайней мере, о стремлении нынешней русской философии к позитивной работе, продолжающей, конечно, не тысячелетние, но, во всяком случае, уже вековые традиции, о стремлении к выработке современного русского философского языка, позволяющего осмыслить современную культурно-историческую реальность России (что возможно лишь в контексте собственного исторического опыта, а не путем калькирования и переводческих экспериментов).
Собственно вся Серия и есть попытка обращения к историческому опыту - точнее, попытка его выявления, его возвращения в нашу культурную реальность как опыта, что, я уверен, сделает возможным в обозримом будущем, его полноценный анализ. Попытка, естественно, более или менее успешная в каждом конкретном томе и случае, но, во всяком случае, - вполне сознательная уже в силу своей масштабности. И я с удовольствием констатирую, что в гуманитарном пространстве современной России такой столь масштабный шаг в отношении второй половины ХХ в. первыми предприняли философы. Думаю, другим отечественным гуманитариям эта работа еще предстоит - литературоведам и филологам в целом, этнологам, педагогам и пр. Историки сейчас над этим бьются... Видимо, пришло время работы с этим периодом. Но о чем собственно идет речь? Что прежде всего нам важно в этом периоде? Какие-то конкретные решения конкретных философских задач, какие-то конкретные построения и концепции? Наверное, и эти теоретические построения представляют сегодня интерес - естественно, весьма разный, и разной концептуальной значимости. Но с этим, мне кажется, еще только предстоит работать. Различать, сопоставлять, оценивать значимость и актуальность тех или иных философских построений в тех или иных исследовательских контекстах можно лишь с определенных концептуальных позиций, а наше философское сообщество сегодня представляет собой совокупность личностей, течений, направлений и даже разделов философии, далеко не всегда соотносящихся друг с другом. И одна из причин этой разобщенности - огромные лакуны в истории отечественной философии. Сообщество работает над этим с начала 90-х годов. Применительно же к советскому периоду, Серия - только начало этой критической работы, очень нелегкой работы по консолидации сообщества. И у этого начала, я думаю, есть в контексте консолидации своя собственная особая задача, состоящая, на мой взгляд, прежде всего в том, чтобы вернуть этот период отечественной философии как исторический опыт некоторого консолидированного, как это ни парадоксально, может быть, для кого-то звучит философствования в России второй половины прошлого столетия.
Уже сейчас видно, что тома очень неравноценные и в плане уже существующей рецепции персонажей Серии, и в плане концептуального анализа их интеллектуального наследия. Но сейчас рассуждать о претензиях к тем или иным статьям в тех ли иных томах в формате нашего обсуждения, мне кажется, просто не имеет смысла. Как не имеет смысла говорить о том, чего и кого в них нет - критика такого рода должна быть содержательно наполненной, т.е. новые тома надо предлагать, персоналии надо предлагать. Мне уже приходилось слышать в адрес некоторых томов Серии глобально-негативные замечания, содержательная часть которых сводилась к констатациям недостаточной актуальности и корректорских недоработок. Недоработки такого рода, конечно, надо учитывать, как и вообще всякие недоработки. Однако прежде, на мой взгляд, учитывая реальное состояние нашей философии, следовало бы прояснить другой вопрос: что вообще придает таким исследованиям сегодня философскую актуальность? Об актуализации какого рода исторического опыта философии идет речь? Ведь не о переносе же философских конструкций пусть и из недавнего прошлого в сегодняшнюю реальность идет речь (хотя и такого рода попытки некоторыми авторами, в частности, и в Серии предпринимаются). И не о прямом погружении этих конструкций в контексты известных западных философских течений, что также иногда пытались делать. Я думаю, однако, Серия в целом позволяет ответить на этот вопрос иначе и более содержательно.
Конец 1 части