Доклад Арсения Рогинского о программе национального примирения
А.РОГИНСКИЙ: Понимаете, у меня ощущение, что сам факт представления этой программы руководителю страны - в общем, историческое событие. И это само по себе уже важно, потому что вообще-то не мы придумали эту программу, не какие-то три человека, рабочая группа и так далее. Ерундистика. Понимаете, программа эта росла из жизни, и предложения русское общество адресовало Хрущёву. Те, которые самые наивные, - ещё и Брежневу, а потом, соответственно, и Горбачёву и так далее. И что-то делалось, кусочки. Но на самом деле системно и масштабно никогда ничего не делалось. Эта программа не только про историю, но она имеет свою историю. Это первое.
Второе. Из чего мы исходим - я, мои друзья? Из очень простого: невозможно создать правового государства, невозможно его построить без памяти о бесправии. Не просто знание того, что бесправие было, но понимание того, что это бесправие. Точно так же невозможно создать свободного гражданина без памяти о несвободе и без понимания, почему была эта несвобода. Знаете, эта программа не просто на увеличение знания, она направлена на понимание. Она масштабная и комплексная, осмысленно делать всё вместе, но это же утопия. Понимаете? Это всё равно какие-то кусочки, которые выбирать Вам. И, конечно, это не программа, что мы предлагаем, это эскизы. Неслучайно они называются «предложения к программе».
В ней восемь разделов. Я очень коротко проаннотирую некоторые пункты из нее. Один - увековечение памяти о жертвах, другой несомненный раздел - социальная поддержка тех жертв, которые сегодня живы, третий - доступ к архивной информации о терроре, затем политико-правовая оценка преступлений коммунистического режима, затем завершение процесса юридической реабилитации жертв, топонимика, образование и просвещение и разное. На нескольких пунктах этого сюжета я сейчас остановлюсь.
Во-первых, увековечение памяти жертв. Здесь о памятниках уже говорилось. Памятников, кстати говоря, у нас довольно много, но стоят они где-то на окраинах городов. Типичный случай. Мы с вами в Екатеринбурге, под городом есть место, где захоронено 18 тысяч расстрелянных человек. Оно под городом, а в городе ведь ничего нет. Я хотел бы напомнить, что важно в поставленном памятнике жертвам? Очень важен общественный памятник, но центральный памятник, например в Москве, я убеждён, должен быть поставлен государством и от имени государства, с тем чтобы он обозначил отношение государства к этой проблеме. Это касается Москвы. Центральный памятник.
И, конечно, программа каких-то региональных памятников там, где их ещё нет, хотя региональные власти более или менее активны в этом отношении. Я, вообще говоря, кого не хочу упрекнуть, так это их. Но ведь памятников нужно гораздо больше, как говорил Сергей Александрович.
Два музейно-мемориальных центра, в Москве и Петербурге, я знаю, что Вы в разной степени одобряли и тот и другой. Под Питером это в Ковалевском лесу, где Гумилёва расстреляли, расстрелы первых лет советской власти. И в Москве, на берегу канала Москва-Волга (128 тысяч заключённых строили этот канал) есть место, даже «Водоканал» готов что-то предоставить. В общем, всюду бюрократические препоны. А это центры работы с национальной памятью, не просто музеи, но действительно центры. Подробнее не буду сейчас говорить.
Ещё одна вещь, которую нельзя забыть. Вообще-то говоря, что такое память о жертвах? Жертвы - это кто? Люди с фамилиями. У нас на сегодняшний день силами регионов и региональной активности поднято меньше половины имён. Создать единую базу данных о жертвах политического террора, точно такую же базу данных, например, которая создана по жертвам Великой Отечественной войны (потрясающая база есть по войне), не так сложно. Информация в МВД, ФСБ, Росархиве. Конечно, нам надо создавать редакции, методики и так далее, но это не такая сложная и не такая дорогостоящая вещь, потому что очень многое уже создано.
Ещё одна вещь про захоронения. Не могу здесь не упомянуть, потому что миллионы наших граждан не знают, где похоронены их предки. С этим мы сталкиваемся постоянно. Нужно не только дать указания ведомственным и государственным архивам произвести дополнительные поиски в этих архивах, но и потом продумать сюжеты с мемориализацией. У нас довольно много этих предложений. Это я проаннотировал первый пункт.
Второй пункт быстро. Социальная поддержка жертв репрессий. Там много всего, но есть один центральный пункт. У нас закон о монетизации перевёл наших стариков с федерального уровня на региональный. Получился бред. Два человека сидели вместе, отбывали одинаковый срок, живут в разных регионах: одному платят 300 рублей в месяц, другому - 1000, потому что состояние регионов разное. Самое главное, ведь не регионы творили террор - прямо скажем, центр. Поэтому первое и главное - это возвращение на центральный уровень обеспечения.
Ещё есть несколько важных предложений. Например, жертвы репрессий - они же инвалиды. Они должны выбирать: кто они? Как они будут получать свои ежемесячные выплаты? Как жертвы репрессий или как инвалиды? Конечно, сумма по инвалидности выше. И он отказывается как бы от звания жертвы репрессий. Выглядит, в общем, неприлично.
И сюда же нужно ещё одну вещь добавить. Это не так трудно сделать. При принятии 122-го закона из закона о реабилитации вылетела формула о моральном ущербе. «Признавая моральный и материальный ущерб, нанесённый жертвам…» - в преамбуле закона о реабилитации. О «материальном» осталось, между прочим, а о «моральном» вылетело. Для них, для оставшихся стариков, - ощущение оскорбления, что как будто бы государство не признаёт моральный ущерб.
Третье, о чём бы я хотел сказать (здесь, конечно, Вы понимаете больше, чем я), - это политико-правовая оценка террора. Вы знаете, политико-правовой оценки преступлений нет, нет этой политико-правовой оценки. Моральные оценки - пусть их даст Солженицын, не знаю, Сахаров, ещё кто-то. Или чисто политическая оценка - пускай её даст парламент. Этого мало, потому что массовому сознанию надо на что-то опереться, а опереться сознание может (и учителя, я не знаю, и экскурсоводы и так далее) только на юридическую квалификацию. Это сложная и трудная проблема - политико-правовая оценка. Это серьёзно и отдельно прописывал Михаил Александрович, отдельный разговор.
Д.МЕДВЕДЕВ: Арсений Борисович, извините, пожалуйста, я стараюсь не вмешиваться, когда выступают. Просто, чтобы мне была понятна Ваша позиция, я хочу понять, что такое политико-правовая оценка и кто её должен дать? Потому что это, как Вы правильно сказали, тонкая вещь. Кто - суд, Президент, Правительство?
А.РОГИНСКИЙ: Есть разные варианты. Я понимаю, что мы не можем привлечь покойников к ответственности, это нелепо, и возбудить уголовные дела, но там у нас прописано… Михаил Александрович легче, чем я, ответит на этот вопрос. Простите, я просто переадресовываю ответ к юристу. Мне неловко, поэтому здесь перепассую к юристу, а сам, если можно, сделаю ещё один важный кусочек, про который сказали оба коллеги, - про доступ к архивной информации.
Понимаете, просто бредятина эта секретомания, просто бред, это очень легко преодолеть. На самом деле в 90-е годы очень много было рассекречено, потому что у архивов было право рассекречивания. Они проводили кучу экспертиз и рассекречивали, в общем, никаких накладок по этому поводу практически не было. Сейчас это право у них отняли, они готовят материалы, передают их в межведомственную комиссию по защите тайны, межведомственная комиссия под этими грудами гибнет совершенно. То есть идея простая: пускай архивы рассекречивают те документы, которые старше 30 лет, а в спорных случаях, в которых они сомневаются, естественно, экспертиза, передают это на продление. То есть комиссия должна заниматься только продлением секретности. Это одно.
И второе - тоже юридическая проблема, которую не решишь. У нас, как известно, несколько миллионов следственных дел наших сограждан в архивах. Это важнейший источник по истории террора. К ним не допускаются, кроме родственников, никто, то есть жертвы или родственники. Штука в том, что родственников-то нет. Вот захотели вы прочитать следственное дело великого поэта Мандельштама. Где же вы возьмёте доверенность от детей Мандельштама, которых нет? И таковых очень много, подавляющее большинство. Говорят: «Личная тайна, мы защищаем личную тайну». А личная тайна в законодательстве определена чудовищно плохо. Из-за этого закрыты миллионы дел. И даже возникают, между прочим, сейчас уголовные преследования в Архангельске историков, которые делали Книгу памяти. Личную тайну они, видите ли, раскрыли, что кто-то был членом семьи жертвы репрессий. Поэтому, понимаете, надо это определить и 75-летний бредовый срок снять.
Пропускаю то, что связано с топонимикой, здесь без закона не обойтись. Просто нельзя, чтобы у нас топонимика была заповедной зоной, в общем, имён довольно плохих людей. Но здесь должен быть закон. Понимаете, улицы не могут носить имена людей, которые виновны в тяжких преступлениях против прав граждан.
Про архивы и образование ещё один пункт. Как интернет-база данных нужна нам, так нам необходим интернет-портал. Помните, Вы дали указание опубликовать катынские документы? Пять листиков! Эти пять листиков - 4 миллиона заходов. Вдумайтесь! Они перевернули сознание. 53 процента считали, что немцы. Прочитали, простите меня, эти листики, посмотрели кино - осталось 26 процентов. В течение двух недель!
В архивах хранятся миллионы важнейших документов. Нужен центральный интернет-портал для публикации важнейших документов по истории Советского Союза.
И ещё последнее. Эта программа должна быть международной. Террор был в России, но ведь не только в России, а вокруг. И все с нами будут с удовольствием сотрудничать и по линии этого портала, и по линии совместного создания книг памяти. И может быть, Россия учредит какой-то международный институт памяти. Очень важно преодолевать наши исторические войны с другими странами в этой совместной работе.
На этом бы я закончил. В этой программе пунктов всего под пятьдесят. Но, повторяю, это не программа - это эскиз программы, это только предложения к программе.
Спасибо.