Юрий Мамлеев. Воспоминания
Юрий Мамлеев. Воспоминания.
М.: Традиция, 2017
Первое издание ранее не публиковавшейся книги классика современной русской литературы Юрия Витальевича Мамлеева (1931-2015).
Юрий Мамлеев - не только уникально одаренный прозаик, поэт и философ, прозревавший сквозь видимую реальность бездны метафизического бытия, но и человек, который впитал в себя неповторимую атмосферу неконформистской творческой Москвы 1950-1970-х годов и который во многом сам эту атмосферу создавал. Этим воздухом, этим движением мысли и чувств Юрий Витальевич дышал и в долгие годы эмиграции, и после возвращения в «Россию Вечную», как он называл, чувствовал и понимал нашу Родину.
Его мемуары, охватывающие всю жизнь автора, начиная с самого детства - бесценный памятник русской культурной жизни того времени в Советском Союзе и на Западе, раскрывающий новые тайны творчества этого великого писателя.
Закончить книгу воспоминаний скончавшийся в 2015 году Юрий Витальевич, к сожалению, не успел - повествование в ней доводится только до возвращения из эмиграции.
Фрагменты из мемуаров Мамлеева публиковались на сайте газеты «Завтра».
«...В Советском Союзе реальность вообще была многогранна, и одна её сторона могла быть прямо противоположна другой. Напомню знаменитое выражение американской прессы, уже после распада СССР, о том, что Советский Союз был страной огромных достижений и огромных провалов. Это действительно было так, и, конечно, лучше жить с небольшими достижениями, но без огромных провалов. Однако это была односторонняя, грубо-социальная оценка ситуации; в целом жизнь была, конечно, сложнее. И одним из очень важных моментов в философском её осмыслении был, как мы его называли, "психоз пещеры".
Это "понятие" было навеяно известными словами Платона о том, что наш мир напоминает пещеру, у выхода из которой мелькают тени другого мира, и люди, находящиеся внутри, могут лишь догадываться о происходящем на поверхности. Здесь подразумевается замкнутость материальной жизни по отношению к высшим реальностям, куда человек уходит после смерти. Более того - целые пласты этих реальностей, даже весьма близкие к физическим проявлениям, людьми не воспринимаются вообще. То, о чём писал Платон, всё сильнее проявляло себя в XX веке, в эпоху навязанного полицейского материализма и атеизма, которая усугубила пропасть меж миром людей и высшей реальностью, поскольку любые отношения с религией были приравнены чуть ли не к уголовщине. Такова была официальная точка зрения. Стоило невинному комсомольцу заглянуть в церковь, как его немедленно накрывало волной общественного гнева и возмущения. В мире голого чистогана все духовные реалии самым решительным и грубым образом отодвигались на задний план, и антидуховная тотальность XX столетия создавала ощущение, что люди обитают в замкнутом пространстве, где со смертью заканчивается всё.
Продвижение же возможно было только в физический космос, на ракетах. О Боге и тысячах других миров речи не шло.
Все эти антитрадиционные усилия человечества были, конечно, смешны, однако "психоз пещеры" всё-таки давал о себе знать, и многие тонкие личности чувствовали себя как в тюрьме, которой был весь мир. У Евгения Головина в стихотворении "Народная песня" есть такие слова:
…А у меня сидит гармонист,
брызгается слюной,
А у него истерика.
Всюду, - кричит, - тюрьма!
Жажда иного берега
сводит его с ума.
"Жажда иного берега" выражалась в яростном стремлении выбраться из "пещеры" на необъятный вселенский простор, над которым стоит бесконечный Бог, который не вмещается ни в какие теории, ни в какое богословие, который выше и бесконечнее всего… И как жалка была пещера, сидя в которой люди полагают, что после смерти они обречены на небытие…
Я заметил, что в нашей среде "психоз пещеры" у людей выражался в том, что ситуация, в которой они оказались, вызывала у них сюрреальный, негативный протест по отношению к этому миру вообще, злую насмешку над ним. В этом протесте не было попыток познания того, что за гранью, скажем, через традицию - нет, это был именно сюрреальный взрыв, стремление к глубинному пониманию этого мира как псевдо-реальности, как сумасшедшего дома. Даже в официальной культуре, например, в американском кино мелькали такие названия, как "Этот безумный, безумный, безумный, безумный, безумный мир".
Описанная ситуация во многом объясняет ту атмосферу, которая царила на Южинском, и частично - атмосферу моих рассказов. В наших душах брезжили гигантские противоречия, подобные огромным достижениям и огромным провалам СССР. Эти противоречия выражались, конечно, в моих рассказах, и может быть, по этой причине они имели почти магическое воздействие на молодёжь.»