Евгений Головин. …Irène
…Irène
В твоих глазах плавают чёрные лебеди
И тени твоих ресниц
Надломлено отражаются в обнажённых оранжевых лесах
Осень
И мы плывём
На северный полюс твоей изысканности
В бледнозеленокоралловой неподвижности
Где в волнах светится ирония
А в иронии блуждает холод
А в холоде распадается солнечный апельсин
И когда белёсая медуза ночи
Засосёт наши мачты
Капитан расскажет нам о Нарциссе
Умирающем в палинодии порцеллана
И конкретная страсть
Растерзает зрачки штурмана
И он будет долго долго думать и может быть скажет
Что если бы ОН
Назывался Актеоном
ОН предварительно накормил бы своих собак
Осень осень осень
Верблюд и жираф
à Irène
Жираф всё бегал по комнате в коммунальной квартире. Верблюд дожевал свой обед и уже хотел приняться за десерт, но счёл неудобным не предложить соседу банановую корку: «Не хотите ли, мой высокий друг?» Но жираф всё бегал. Тогда верблюд спросил: «За что вы сюда попали?» «Я совершил ужасное преступление, - отвечал жираф, - я погнался в лунную ночь за жирафой не из нашего стада». «Чудеса, - подумал верблюд, - о каком чужом стаде можно говорить? Разве не все мы братья?» Однако, решив, что невежливо так много думать, верблюд продолжал: «Конечно, это тяжёлый проступок и потому, мой друг, смиритесь и разделите мой десерт». «Ах, если бы знали, - закричал жираф, - что такое полёт!» «Сам я лично не летал, - вкрадчиво произнёс верблюд, - но самолёт видел». «И вы даже видели лазоревые луга?» «Разумеется. Я и несколько моих друзей путешествовали в тех краях. И мы видели там ваших родственников». «Не сердитесь, но вы никогда не видели, как мы летаем?» верблюд подумал несколько секунд и решил, что самое лучшее сказать «нет, не видел». Сказано, сделано. «Мы летаем по длинным голубым нитям, которые, слегка прогибаясь, мягко и плавно влекут нас к лазоревым лугам. Когда мы летим, наши тела, наши тела превращаются в лунные блики, усыпанные отражениями чёрных жемчужин…» При таких словах неожиданно вылез старый паук и прикоснулся к ноге жирафа. «Простите, - неожиданно певучим голосом протянул новый гость, - я решился прервать ваш разговор одним вопросом: «Вы когда-нибудь были пауком?» «Не могу сказать, - нерешительно ответил жираф, - я плохо знаю, кто это такие». «Ах, как много вы потеряли, - музыкально интонировал паук, - тогда вы познакомились бы с тёмными углами, норами длиной в два миллиметра, где всё электричество мира бессильно. Вы узнали бы джунгли древесных половиц, где не проползёт даже самый активный шелковичный червь. Вы узнали бы любовь самых нежных и мохнатых лапок, чуть клейких от сладострастия, вы побывали бы на нашем концерте, где наши солисты поют так громко, что солнечная пылинка от восторга умерла. Вы увидели бы…» при этих словах жираф перестал бегать и улыбнулся верблюду.
В твоих глазах плавают чёрные лебеди
И тени твоих ресниц
Надломлено отражаются в обнажённых оранжевых лесах
Осень
И мы плывём
На северный полюс твоей изысканности
В бледнозеленокоралловой неподвижности
Где в волнах светится ирония
А в иронии блуждает холод
А в холоде распадается солнечный апельсин
И когда белёсая медуза ночи
Засосёт наши мачты
Капитан расскажет нам о Нарциссе
Умирающем в палинодии порцеллана
И конкретная страсть
Растерзает зрачки штурмана
И он будет долго долго думать и может быть скажет
Что если бы ОН
Назывался Актеоном
ОН предварительно накормил бы своих собак
Осень осень осень
Верблюд и жираф
à Irène
Жираф всё бегал по комнате в коммунальной квартире. Верблюд дожевал свой обед и уже хотел приняться за десерт, но счёл неудобным не предложить соседу банановую корку: «Не хотите ли, мой высокий друг?» Но жираф всё бегал. Тогда верблюд спросил: «За что вы сюда попали?» «Я совершил ужасное преступление, - отвечал жираф, - я погнался в лунную ночь за жирафой не из нашего стада». «Чудеса, - подумал верблюд, - о каком чужом стаде можно говорить? Разве не все мы братья?» Однако, решив, что невежливо так много думать, верблюд продолжал: «Конечно, это тяжёлый проступок и потому, мой друг, смиритесь и разделите мой десерт». «Ах, если бы знали, - закричал жираф, - что такое полёт!» «Сам я лично не летал, - вкрадчиво произнёс верблюд, - но самолёт видел». «И вы даже видели лазоревые луга?» «Разумеется. Я и несколько моих друзей путешествовали в тех краях. И мы видели там ваших родственников». «Не сердитесь, но вы никогда не видели, как мы летаем?» верблюд подумал несколько секунд и решил, что самое лучшее сказать «нет, не видел». Сказано, сделано. «Мы летаем по длинным голубым нитям, которые, слегка прогибаясь, мягко и плавно влекут нас к лазоревым лугам. Когда мы летим, наши тела, наши тела превращаются в лунные блики, усыпанные отражениями чёрных жемчужин…» При таких словах неожиданно вылез старый паук и прикоснулся к ноге жирафа. «Простите, - неожиданно певучим голосом протянул новый гость, - я решился прервать ваш разговор одним вопросом: «Вы когда-нибудь были пауком?» «Не могу сказать, - нерешительно ответил жираф, - я плохо знаю, кто это такие». «Ах, как много вы потеряли, - музыкально интонировал паук, - тогда вы познакомились бы с тёмными углами, норами длиной в два миллиметра, где всё электричество мира бессильно. Вы узнали бы джунгли древесных половиц, где не проползёт даже самый активный шелковичный червь. Вы узнали бы любовь самых нежных и мохнатых лапок, чуть клейких от сладострастия, вы побывали бы на нашем концерте, где наши солисты поют так громко, что солнечная пылинка от восторга умерла. Вы увидели бы…» при этих словах жираф перестал бегать и улыбнулся верблюду.