Девятаев. Эпизод 3
Продолжаем наш небольшой экскурс в воспоминания Михаила Петровича Девятаева, память которого оклеветали российские киноделы и их хозяева - фальсификаторы истории из Кремля. На сей раз будем писать не о мужестве, а о вещах более приземлённых.
В некоторых обзорах обращали внимание на то, какими упитанными выглядят обитатели немецкого концлагеря. Если в бездуховных голливудах актёры для вживания в роль не обламывались набирать или сбрасывать по двадцать кило, то российские фигляры выше этого. В любой киноленте они будут играть самих себя. Между тем, хронический голод в фашистских концлагерях был сознательной мерой, применяемой к пленным. И далеко не все выдерживали. Вот что пишет Девятаев.
...Мне уже приходилось самому делить хлеб между голодными и не раз я стоял в толпе и ждал, пока подадут мой паёк. Это зрелище ужасное. Люди изголодались до крайности, крошка хлеба для каждого равнялась жизни, и никакие соображения и нормы поведения не в состоянии были сдержать крик голодного желудка. Тряслись губы от одного запаха хлеба, дрожали руки, в которые попадал тот жалкий тёмный кусочек. Люди плакали от умиления, глядя на пищу, они отщипывали её маленькими крошками, нетерпеливые проталкивались вперед и хватали порцию, опасаясь, что им не достанется.
Голодные держатся по-разному. Одни не против съесть свою порцию и норму соседа, от которой тот на миг отвел глаза. Поэтому у нас не хватило одной порции. Поднялись шум, ссора, плач.
Появились эсэсовцы-распорядители. Выспрашивают, бьют, но, конечно, тот, кто перехватил хлеб, не признается, хоть ты забей его до смерти. Злодеями почему-то были названы мы, русские, и всех нас выгнали из помещения во двор.
- Буду бить, буду убивать! За порцию хлеба будете все повешены! Сознайтесь, кто взял? - твердил распорядитель. Но никто не проронил ни слова. Пошла гулять плётка, каждый уверял, что он не виноват. Тогда принесли «козла» - приспособление, изготовленное в местной мастерской. Эсэсовцы приказали ложиться по очереди на станок. Наказывать плетью должны сами себя заключенные. Один лежит, другой бьёт его. Кто слабо ударит, эсэсовец бьёт по лицу жалостливого. Экзекуция не помогла выявить виновного, съевшего хлеб своего товарища.
Среди "штрафников", к которым тогда принадлежал Девятаев, продолжалась коллаборационистская пропаганда.
...Нам демонстрировали кинофильмы, в которых показывали изменников из разных стран, перешедших на сторону немцев. Пленный сбрасывает форму своей армии и надевает новенькую, с иголочки, немецкую. Потом он среди солдат, командует подразделением, стоит, позируя около автомашин, у танков и самолетов. Ресторан, джаз, столики ломятся от всевозможных яств и напитков. Отступник, счастливо улыбаясь, обнимает оголенные плечи фрау, танцует с ней под веселую музыку. Такие заманчивые картинки из жизни предателя соблазняли некоторых узников. Они начали так рассуждать:
- А ведь можно в таких условиях научиться летать на их самолетах и махнуть домой. Умная тактика - и никакого предательства не будет.
- Душу твою они наизнанку вывернут. Подсунут обращение или заявление - подпиши, отрекись от своих убеждений и Родины. Лучше смерть, чем такая гнусная тактика.
И никто из советских воинов не хотел продавать свою душу за сытую еду, вино и оголенные женские плечи. Лучше топать целый день, сгибаясь под тяжестью, лучше упасть с вражеским самолетом на землю, чем в пропасть предательства.
Через некоторое время главному герою удалось перебраться из "штрафного" барака в обычный. В этом помог писарь - немец Франц, тоже заключённый, да ещё и "политический". Вот что пишет Девятаев на тему кормёжки.
...Мы принимали отходы из кухни, где готовили пищу заключённым, получали объедки со столов немецких офицеров и солдат. Когда я впервые увидел отходы, сваленные в ведро, я едва сдержал себя, чтобы не броситься на эти объедки. Среди них были куски настоящего белого хлеба, головы от селёдок, кружки жареного картофеля. Почти полгода я лучшего не ел. Мой шеф, учёный из Праги, как называл он себя, отнял их у меня, выбрал несколько картофелин, достал немного хлеба, кусочек селёдки и положил все это на стол.
- Это съешь, и дело с концом. Берегись, чтоб еда тебя не «съела». Вот так-то! Голова селёдки - это, друг, «деликатес», от которого к утру можешь и ноги протянуть. А зачем тебе подобная роскошь, не правда ли? - и он весело засмеялся. - Постепенно, всего понемногу отведай, а тогда накроем стол как подобает - из всех самых лучших объедков, которые попадают к нам.
Такие дела.