Отрывок из книги С. Григорьянца "Полвека советской перестройки". О начале проекта "Глазунов"
Оригинал взят у ukhudshanskiy в Отрывок из книги С. Григорьянца "Полвека советской перестройки". О начале проекта "Глазунов"
Оригинал взят у enzel в post
С.И.ГРИГОРЬЯНЦ ОБ И.С.ГЛАЗУНОВЕ
В дополнение к довольно содержательной беседе С.Григорьянца и Ю.Кублановского на «Свободе» (см.: https://www.svoboda.org/a/28606723.html) - отрывок из книги С.Григорьянца Полвека советской перестройки, где речь идёт о начале проекта "Глазунов".
Но особенно забавной и характерной для круга Шелепина была история художника Ильи Глазунова, ставшего своим человеком и для ЦК ВЛКСМ, и для КГБ.
О поразительном взлете русской культуры, возвращении советским людям многого лучшего из «серебряного века» России и рождении нового первоклассного искусства в самых разных областях мы уже писали. Это был результат напряженных усилий тысяч старых, чудом уцелевших, и молодых, появившихся с первоклассными задатками, русских художников, прозаиков, поэтов и критиков, актеров и музыкантов, то есть того истончившегося, но еще живого слоя, который и принято называть русской интеллигенцией. Почти всегда они были чужды, скорее даже осторожно враждебны, советскому строю, далеки от партийно-государственных структур, но либеральная политика скрытная у Суслова и более откровенная у очень близкой к Хрущеву министра культуры СССР Екатерины Фурцевой, которая многое не просто поддерживала, но даже «пробивала» через партийные органы, не только дала им возможность достаточно открытого и почти безбоязненного существования, но впервые за годы существования советской власти на первое место поставила художественный талант, профессионализм в любой области, а уж потом настаивала (впрочем, тоже довольно настойчиво) на пропаганде советских идеалов и если уж не сталинских догм, то наскоро смонтированных «ленинских заветов».
Но среда Шелепина и ЦК ВЛКСМ состояла из людей, которые были профессионалами лишь в пропаганде «марксизма-ленинизма» и партийных интригах.
Поэтому их наиболее известный проект в области культуры, хотя и уцелел до сих пор, как и «никодимовщина», но имел такое же отдаленное отношение к русскому искусству, как митрополит Никодим к подлинному православию. Старая интеллигенция по своим идеологическим качествам и недостаточной покладистостью для контролируемых Шелепиным структур казалась все же неподходящей и трудно управляемой, а те, кто стали вполне советскими, за долгие годы приспособленчества и унижений были донельзя скомпрометированы в глазах общества и в России и за рубежом. Итак, для того грандиозного действа, которого хотелось Шелепину и которое бы бесспорно свидетельствовало об обновлении и русской культуры и общественной жизни, нужен был кто-то новый.
Был выбран молодой художник Илья Глазунов, у которого были серьезные проблемы с МВД и КГБ (поскольку речь шла о «валютных» ценностях), связанные с незаконной торговлей иконами, которые он с приятелем привозил в Москву из разоренных северных храмов, а иногда даже насильно отбирали у стариков и старух в северных деревнях. В результате Глазунов был вполне управляем. И в свои руки дело взял ЦК ВЛКСМ. Илья Глазунов сам замечательно откровенно рассказывает эту историю. У него, якобы случайно, появился влиятельный знакомый из руководства ВЛКСМ, который через некоторое время решил начать помогать молодому художнику. Это был довольно точный выбор, более точный, чем Александр Шилов, с которым у ЦК ВЛКСМ тоже установились тесные отношения. Но дело в том, что с социальной точки зрения картины Глазунова были необычайно привлекательны. Глазунов иллюстрировал еще почти запрещенного Достоевского, другие его картины прямо отсылали к произведениям почти столь же полупризнанных художников «Мира искусства» - Николая Рериха, Бориса Кустодиева, к святой Руси Михаила Нестерова, церковной живописи Виктора Васнецова. Наконец, и в современных сюжетах его картин героинями были не дебелые колхозницы на фоне трактора, а измученные и нищие крестьянские бабы.
При всех этих замечательных и бесспорно выигрышных обстоятельствах была одна очень существенная и трудно разрешимая проблема. Глазунов сам пишет, что в так и не законченной им Академии художеств за рисунок у него была тройка. То есть он попросту не был профессионалом. Если проза и литературная критика «Нового мира» были самого высокого качества, так же как фильмы Чухрая, музыка Шостаковича и спектакли Товстоногова, которые были гордостью русской культуры того времени, то о живописи Глазунова этого сказать нельзя было никак. Но здесь было особое и очень грустное обстоятельство - именно восприятие, способность к постижению живописной культуры была утрачена народами Советского Союза почти полностью. Дело в том, что живопись, в отличие от музыки или литературы, кино, даже театра, где спектакли не один раз повторяются - не тиражируется. Картина существует в единственном экземпляре. Ее репродукция - это пересказ «Евгения Онегина» своими словами, а не переиздание поэмы. Восприятие живописной формы, художественного образа, как правило, результат большого опыта, изощренного вкуса или хороших профессиональных навыков, в редчайших случаях - большого природного таланта. При чудовищной нищете советского населения, которое и думать не могло ни о каких произведениях искусства в собственном доме, в своей жизни, при сократившемся до самого минимума количестве музеев и убогости экспозиций в большинстве из них, уничтожении православных храмов с их высокой византийской традицией убранства, у советских людей (кроме профессионалов и мельчайшей горстки уцелевших любителей) совершенно утратилась способность оценки художественного достоинства живописи. Зато интерес к «социальному звучанию» заметно возрастал, и ЦК ВЛКСМ и КГБ в рамках «плана Шелепина» в меру своих возможностей, возможно, даже не вполне понимая положение вещей, а скорее будучи вполне равнодушными к искусству, стали «раскручивать» свою звезду художественной и общественной жизни.
Устроить выставку Глазунова ни в одном из залов Союза художников было невозможно - художественная беспомощность была неоспорима и ни одна комиссия выставку не пропускала. Тогда широкомасштабная выставка Глазунова была организована в Центральном доме работников искусств, не подчинявшемся союзу художников. Художественные спекуляции вызвали в советской Москве небывалый восторг. Сотни людей постоянно толпились на выставке, слухи о ней расходились по всему Советскому Союзу. Можно было бы думать, что создание этого общественного ажиотажа было случайным эффектом, что помогавшие Глазунову люди просто сами ничего не понимали - не видели живописи. Но Глазунов упоминает, что его покровители были не только в ЦК ВЛКСМ, но и постоянно работавшая с КГБ семья Михалковых (и Сергей Владимирович и Андрон). А в этой семье были два крупных русских художника - Суриков и Кончаловский, так что они-то выросли с живописью и ее понимали. Помощь Глазунову с их стороны была чистейшим цинизмом. «Раскручивать» Глазунова с их стороны было очень интересно, но довольно трудно. Дать ему государственные заказы было невозможно, поскольку ни один художественный совет, состоящий из готовых писать портреты Сталина, но все-таки профессиональных-художников не пропустил бы его работы. Зато зарубежные визы и доступ к лидерам «освобожденных народов Азии и Африки» вполне были в руках Управления «Д». Глазунов пишет портреты Индиры Ганди и множества других послушных азиатских лидеров.
Глазунов сам описывает смешную историю со своими портретами актеров гастролировавшего в Москве миланского театра, которым понятно кем он был представлен:
- Фурцева с первой фразы сорвалась на крик: «Кто вам дал право, Глазунов, заниматься саморекламой и лезть к ведущим артистам «Ла Скала» со своими рисунками?» - Я ответил: «Они ко мне обратились. И вроде бы остались довольны работой». Но мадам было уже не удержать: «Вот как! А у наших экспертов, чьим оценкам я целиком и полностью доверяю, иное мнение. Вы, Глазунов, уши словно пельмени рисуете!» Я смотрел на Фурцеву с холодной ненавистью, из последних сил стараясь не сказать в лицо все, что думаю и о ней, и об ее советчиках. Особенно обидно было за Верейского, порядочного человека и хорошего художника, рекомендовавшего, к слову, меня в союз. В тех обстоятельствах он не мог встать на мою сторону, поддержать даже морально… Накричавшись вволю, Фурцева завершила публичную выволочку словами: “Забирайте свою мазню. Хотела помочь вам, Глазунов, но чем закончилась выставка в Манеже? Пришлось закрыть ее. Лишь вы шагаете в ногу со временем, остальные советские художники идут неправильно! Так, по-вашему?”.
Фурцева упоминает триумф Глазунова выставку, которую (тоже вынуждено) было в 1964 году устроить в не подконтрольном Союзу художников Манеже Министерство культуры. Это была сенсация, какой не знал художественный мир России, может быть, за всю свою историю. Очереди были в эти пять дней, до ее закрытия, бесконечно длиннее чем на выставку отправляемой в Германию Дрезденской галереи. Да и вообще-то музей Изобразительных искусств был где-то на Волхонке, а это - Манеж, рядом с Кремлем. ЦК ВЛКСМ внесло заметный вклад в оживление художественной жизни столицы. Глазунов и дальше ездил во все страны, куда его посылали, знакомился со всеми, на кого ему указывали.
Выставка оказалась настолько скандальной, вызвала не только восторг безграмотной публики, но и возмущение Союза художников, что Семичастному приходится в июне 1964 года писать оправдательное и «осуждающее» Глазунова письмо в ЦК КПСС (напомню, что это еще и «документ прикрытия» КГБ СССР):
«Как известно, выставка проводилась, минуя Московское отделение Союза художников, которое рассматривает работы И. Глазунова не отвечающими современным идейно-художественным требованиям.
Используя недозволенные приемы саморекламы, Глазунов способствовал созданию обстановки определенной нервозности и ажиотажа на выставке. Несмотря на то что отдел изобразительных искусств разрешил отпечатать лишь 300 экземпляров афиши, Глазунов добился в типографии „Красное знамя“ изготовления 1500 экземпляров, которые вместе со своими почитателями сам расклеивал в городе. В разговоре с иностранцами Глазунов похвалялся, как в этих целях он разбивал Москву на квадраты, обращая особое внимание на места, где живут знакомые иностранцы. Некоторых иностранцев Глазунов оповестил заранее и пригласил их посетить выставку вместе с родственниками и близкими.
В день открытия выставки, когда были сняты с экспозиции две картины, Глазунов заявил, что „забрали лучшие экземпляры“. Среди части посетителей выставки распространен слух, что Глазунов является „мучеником“, „борцом за правду“, которого не признают в МОСХе. Этому способствовало поведение самого Глазунова на выставке, который нередко обращался к зрителям с жалобой, что он-де влачит жалкое материальное существование, что его не признают…» [Л.Млечин. КГБ. Председатели органов госбезопасности. Рассекреченные судьбы].
На первый взгляд кажется, что Глазунов не имеет никакого отношения к КГБ, что выезд из СССР и контакты с иностранцами в СССР вполне свободны. Но Андропов откровеннее Семичастного, ему жаль терять такой ценный «кадр» даже и после разгрома «плана Шелепина». Теперь уже Андропов покровительствует такому ценному приобретению. Леонид Млечин цитирует его записку в ЦК КПСС:
«С 1957 года в Москве работает художник Глазунов И.С, по-разному зарекомендовавший себя в различных слоях творческой общественности. С одной стороны, вокруг Глазунова сложился круг лиц, который его поддерживает, видя в нем одаренного художника, с другой, его считают абсолютной бездарностью, человеком, возрождающим мещанский вкус в изобразительном искусстве.
Вместе с тем Глазунов на протяжении многих лет регулярно приглашается на Запад видными общественными и государственными деятелями, которые заказывают ему свои портреты. Слава Глазунова как портретиста достаточно велика.
Он рисовал президента Финляндии Кекконена, королей Швеции и Лаоса, Индиру Ганди, Альенде, Корвалана и многих других. В ряде государств прошли его выставки, о которых были положительные отзывы зарубежной прессы. По поручению советских организаций (каких? - С. Г.) он выезжал во Вьетнам и Чили. Сделанный там цикл картин демонстрировался на специальных выставках. Такое положение Глазунова, когда его охотно поддерживают за границей и настороженно принимают в среде советских художников, создает определенные трудности (для КГБ - С.Г.) в формировании его как художника и, что еще сложнее, его мировоззрения.
Глазунов - человек без достаточно четкой политической позиции, есть, безусловно, изъяны и в его творчестве. Чаще всего он выступает как русофил, нередко скатываясь к откровенно антисемитским настроениям. Сумбурность его политических взглядов иногда не только настораживает, но и отталкивает. Его дерзкий характер, элементы зазнайства также не способствуют установлению нормальных отношений в творческой среде.
Однако отталкивать Глазунова в силу этого вряд ли целесообразно. Демонстративное непризнание его Союзом художников углубляет в Глазунове отрицательное и может привести к нежелательным последствиям (ох, как опасно - С.Г.), если иметь в виду, что представители Запада не только его рекламируют, но и пытаются влиять, в частности склоняя к выезду из Советского Союза.
В силу изложенного представляется необходимым внимательно рассмотреть обстановку вокруг этого художника. Может быть, было бы целесообразным привлечь его к какому-то общественному делу, в частности к созданию в Москве музея русской мебели, чего он и его окружение настойчиво добиваются».
Все же тогда «музей мебели» для Ильи Глазунова ЦК создавать отказался, зато когда КГБ пришел к власти после 1991 года Глазунов получил целый особняк напротив Музея Изобразительных искусств под собственную галерею и теперь, как и церковные иерархи, слушает (и исполняет) советы Путина о том, что нужно «улучшить» в его картинах.
К несчастью, кроме общественно-политических игр во всем этом был и реальный, очень низкий художественный вкус самих советских руководителей. Вскоре в этом кругу появился другой художник такого же уровня Александр Шилов, который сто лет назад был бы третьестепенным копиистом работ старых мастеров для украшения загородных дворцов, а тут получил заказ на портреты Суслова, Микояна, других членов Политбюро, и это было прямым свидетельством измельчания эпохи: портреты и скульптуры Сталина, вынуждаемые страхом, а иногда и ощущением грандиозности тирании, создавали зачастую первоклассные мастера: Сергей Меркуров, Василий Шухаев, Сергей Луппов, Дмитрий Налбандян.
В этом наиболее наглядном примере уж никак нельзя было сказать, что это спонтанное, случайное движение снизу, результат растущей художественной культуры населения, восстановление утраченного за годы советской власти наследия и реальных перемен в общественном климате Советского Союза. - http://grigoryants.ru/sovremennaya-diskussiya/shelepin-2/
Что такое на подобном монументальном фоне какой-то там жежешный негритёнок с наркотиками и матом...
Оригинал взят у enzel в post
С.И.ГРИГОРЬЯНЦ ОБ И.С.ГЛАЗУНОВЕ
В дополнение к довольно содержательной беседе С.Григорьянца и Ю.Кублановского на «Свободе» (см.: https://www.svoboda.org/a/28606723.html) - отрывок из книги С.Григорьянца Полвека советской перестройки, где речь идёт о начале проекта "Глазунов".
Но особенно забавной и характерной для круга Шелепина была история художника Ильи Глазунова, ставшего своим человеком и для ЦК ВЛКСМ, и для КГБ.
О поразительном взлете русской культуры, возвращении советским людям многого лучшего из «серебряного века» России и рождении нового первоклассного искусства в самых разных областях мы уже писали. Это был результат напряженных усилий тысяч старых, чудом уцелевших, и молодых, появившихся с первоклассными задатками, русских художников, прозаиков, поэтов и критиков, актеров и музыкантов, то есть того истончившегося, но еще живого слоя, который и принято называть русской интеллигенцией. Почти всегда они были чужды, скорее даже осторожно враждебны, советскому строю, далеки от партийно-государственных структур, но либеральная политика скрытная у Суслова и более откровенная у очень близкой к Хрущеву министра культуры СССР Екатерины Фурцевой, которая многое не просто поддерживала, но даже «пробивала» через партийные органы, не только дала им возможность достаточно открытого и почти безбоязненного существования, но впервые за годы существования советской власти на первое место поставила художественный талант, профессионализм в любой области, а уж потом настаивала (впрочем, тоже довольно настойчиво) на пропаганде советских идеалов и если уж не сталинских догм, то наскоро смонтированных «ленинских заветов».
Но среда Шелепина и ЦК ВЛКСМ состояла из людей, которые были профессионалами лишь в пропаганде «марксизма-ленинизма» и партийных интригах.
Поэтому их наиболее известный проект в области культуры, хотя и уцелел до сих пор, как и «никодимовщина», но имел такое же отдаленное отношение к русскому искусству, как митрополит Никодим к подлинному православию. Старая интеллигенция по своим идеологическим качествам и недостаточной покладистостью для контролируемых Шелепиным структур казалась все же неподходящей и трудно управляемой, а те, кто стали вполне советскими, за долгие годы приспособленчества и унижений были донельзя скомпрометированы в глазах общества и в России и за рубежом. Итак, для того грандиозного действа, которого хотелось Шелепину и которое бы бесспорно свидетельствовало об обновлении и русской культуры и общественной жизни, нужен был кто-то новый.
Был выбран молодой художник Илья Глазунов, у которого были серьезные проблемы с МВД и КГБ (поскольку речь шла о «валютных» ценностях), связанные с незаконной торговлей иконами, которые он с приятелем привозил в Москву из разоренных северных храмов, а иногда даже насильно отбирали у стариков и старух в северных деревнях. В результате Глазунов был вполне управляем. И в свои руки дело взял ЦК ВЛКСМ. Илья Глазунов сам замечательно откровенно рассказывает эту историю. У него, якобы случайно, появился влиятельный знакомый из руководства ВЛКСМ, который через некоторое время решил начать помогать молодому художнику. Это был довольно точный выбор, более точный, чем Александр Шилов, с которым у ЦК ВЛКСМ тоже установились тесные отношения. Но дело в том, что с социальной точки зрения картины Глазунова были необычайно привлекательны. Глазунов иллюстрировал еще почти запрещенного Достоевского, другие его картины прямо отсылали к произведениям почти столь же полупризнанных художников «Мира искусства» - Николая Рериха, Бориса Кустодиева, к святой Руси Михаила Нестерова, церковной живописи Виктора Васнецова. Наконец, и в современных сюжетах его картин героинями были не дебелые колхозницы на фоне трактора, а измученные и нищие крестьянские бабы.
При всех этих замечательных и бесспорно выигрышных обстоятельствах была одна очень существенная и трудно разрешимая проблема. Глазунов сам пишет, что в так и не законченной им Академии художеств за рисунок у него была тройка. То есть он попросту не был профессионалом. Если проза и литературная критика «Нового мира» были самого высокого качества, так же как фильмы Чухрая, музыка Шостаковича и спектакли Товстоногова, которые были гордостью русской культуры того времени, то о живописи Глазунова этого сказать нельзя было никак. Но здесь было особое и очень грустное обстоятельство - именно восприятие, способность к постижению живописной культуры была утрачена народами Советского Союза почти полностью. Дело в том, что живопись, в отличие от музыки или литературы, кино, даже театра, где спектакли не один раз повторяются - не тиражируется. Картина существует в единственном экземпляре. Ее репродукция - это пересказ «Евгения Онегина» своими словами, а не переиздание поэмы. Восприятие живописной формы, художественного образа, как правило, результат большого опыта, изощренного вкуса или хороших профессиональных навыков, в редчайших случаях - большого природного таланта. При чудовищной нищете советского населения, которое и думать не могло ни о каких произведениях искусства в собственном доме, в своей жизни, при сократившемся до самого минимума количестве музеев и убогости экспозиций в большинстве из них, уничтожении православных храмов с их высокой византийской традицией убранства, у советских людей (кроме профессионалов и мельчайшей горстки уцелевших любителей) совершенно утратилась способность оценки художественного достоинства живописи. Зато интерес к «социальному звучанию» заметно возрастал, и ЦК ВЛКСМ и КГБ в рамках «плана Шелепина» в меру своих возможностей, возможно, даже не вполне понимая положение вещей, а скорее будучи вполне равнодушными к искусству, стали «раскручивать» свою звезду художественной и общественной жизни.
Устроить выставку Глазунова ни в одном из залов Союза художников было невозможно - художественная беспомощность была неоспорима и ни одна комиссия выставку не пропускала. Тогда широкомасштабная выставка Глазунова была организована в Центральном доме работников искусств, не подчинявшемся союзу художников. Художественные спекуляции вызвали в советской Москве небывалый восторг. Сотни людей постоянно толпились на выставке, слухи о ней расходились по всему Советскому Союзу. Можно было бы думать, что создание этого общественного ажиотажа было случайным эффектом, что помогавшие Глазунову люди просто сами ничего не понимали - не видели живописи. Но Глазунов упоминает, что его покровители были не только в ЦК ВЛКСМ, но и постоянно работавшая с КГБ семья Михалковых (и Сергей Владимирович и Андрон). А в этой семье были два крупных русских художника - Суриков и Кончаловский, так что они-то выросли с живописью и ее понимали. Помощь Глазунову с их стороны была чистейшим цинизмом. «Раскручивать» Глазунова с их стороны было очень интересно, но довольно трудно. Дать ему государственные заказы было невозможно, поскольку ни один художественный совет, состоящий из готовых писать портреты Сталина, но все-таки профессиональных-художников не пропустил бы его работы. Зато зарубежные визы и доступ к лидерам «освобожденных народов Азии и Африки» вполне были в руках Управления «Д». Глазунов пишет портреты Индиры Ганди и множества других послушных азиатских лидеров.
Глазунов сам описывает смешную историю со своими портретами актеров гастролировавшего в Москве миланского театра, которым понятно кем он был представлен:
- Фурцева с первой фразы сорвалась на крик: «Кто вам дал право, Глазунов, заниматься саморекламой и лезть к ведущим артистам «Ла Скала» со своими рисунками?» - Я ответил: «Они ко мне обратились. И вроде бы остались довольны работой». Но мадам было уже не удержать: «Вот как! А у наших экспертов, чьим оценкам я целиком и полностью доверяю, иное мнение. Вы, Глазунов, уши словно пельмени рисуете!» Я смотрел на Фурцеву с холодной ненавистью, из последних сил стараясь не сказать в лицо все, что думаю и о ней, и об ее советчиках. Особенно обидно было за Верейского, порядочного человека и хорошего художника, рекомендовавшего, к слову, меня в союз. В тех обстоятельствах он не мог встать на мою сторону, поддержать даже морально… Накричавшись вволю, Фурцева завершила публичную выволочку словами: “Забирайте свою мазню. Хотела помочь вам, Глазунов, но чем закончилась выставка в Манеже? Пришлось закрыть ее. Лишь вы шагаете в ногу со временем, остальные советские художники идут неправильно! Так, по-вашему?”.
Фурцева упоминает триумф Глазунова выставку, которую (тоже вынуждено) было в 1964 году устроить в не подконтрольном Союзу художников Манеже Министерство культуры. Это была сенсация, какой не знал художественный мир России, может быть, за всю свою историю. Очереди были в эти пять дней, до ее закрытия, бесконечно длиннее чем на выставку отправляемой в Германию Дрезденской галереи. Да и вообще-то музей Изобразительных искусств был где-то на Волхонке, а это - Манеж, рядом с Кремлем. ЦК ВЛКСМ внесло заметный вклад в оживление художественной жизни столицы. Глазунов и дальше ездил во все страны, куда его посылали, знакомился со всеми, на кого ему указывали.
Выставка оказалась настолько скандальной, вызвала не только восторг безграмотной публики, но и возмущение Союза художников, что Семичастному приходится в июне 1964 года писать оправдательное и «осуждающее» Глазунова письмо в ЦК КПСС (напомню, что это еще и «документ прикрытия» КГБ СССР):
«Как известно, выставка проводилась, минуя Московское отделение Союза художников, которое рассматривает работы И. Глазунова не отвечающими современным идейно-художественным требованиям.
Используя недозволенные приемы саморекламы, Глазунов способствовал созданию обстановки определенной нервозности и ажиотажа на выставке. Несмотря на то что отдел изобразительных искусств разрешил отпечатать лишь 300 экземпляров афиши, Глазунов добился в типографии „Красное знамя“ изготовления 1500 экземпляров, которые вместе со своими почитателями сам расклеивал в городе. В разговоре с иностранцами Глазунов похвалялся, как в этих целях он разбивал Москву на квадраты, обращая особое внимание на места, где живут знакомые иностранцы. Некоторых иностранцев Глазунов оповестил заранее и пригласил их посетить выставку вместе с родственниками и близкими.
В день открытия выставки, когда были сняты с экспозиции две картины, Глазунов заявил, что „забрали лучшие экземпляры“. Среди части посетителей выставки распространен слух, что Глазунов является „мучеником“, „борцом за правду“, которого не признают в МОСХе. Этому способствовало поведение самого Глазунова на выставке, который нередко обращался к зрителям с жалобой, что он-де влачит жалкое материальное существование, что его не признают…» [Л.Млечин. КГБ. Председатели органов госбезопасности. Рассекреченные судьбы].
На первый взгляд кажется, что Глазунов не имеет никакого отношения к КГБ, что выезд из СССР и контакты с иностранцами в СССР вполне свободны. Но Андропов откровеннее Семичастного, ему жаль терять такой ценный «кадр» даже и после разгрома «плана Шелепина». Теперь уже Андропов покровительствует такому ценному приобретению. Леонид Млечин цитирует его записку в ЦК КПСС:
«С 1957 года в Москве работает художник Глазунов И.С, по-разному зарекомендовавший себя в различных слоях творческой общественности. С одной стороны, вокруг Глазунова сложился круг лиц, который его поддерживает, видя в нем одаренного художника, с другой, его считают абсолютной бездарностью, человеком, возрождающим мещанский вкус в изобразительном искусстве.
Вместе с тем Глазунов на протяжении многих лет регулярно приглашается на Запад видными общественными и государственными деятелями, которые заказывают ему свои портреты. Слава Глазунова как портретиста достаточно велика.
Он рисовал президента Финляндии Кекконена, королей Швеции и Лаоса, Индиру Ганди, Альенде, Корвалана и многих других. В ряде государств прошли его выставки, о которых были положительные отзывы зарубежной прессы. По поручению советских организаций (каких? - С. Г.) он выезжал во Вьетнам и Чили. Сделанный там цикл картин демонстрировался на специальных выставках. Такое положение Глазунова, когда его охотно поддерживают за границей и настороженно принимают в среде советских художников, создает определенные трудности (для КГБ - С.Г.) в формировании его как художника и, что еще сложнее, его мировоззрения.
Глазунов - человек без достаточно четкой политической позиции, есть, безусловно, изъяны и в его творчестве. Чаще всего он выступает как русофил, нередко скатываясь к откровенно антисемитским настроениям. Сумбурность его политических взглядов иногда не только настораживает, но и отталкивает. Его дерзкий характер, элементы зазнайства также не способствуют установлению нормальных отношений в творческой среде.
Однако отталкивать Глазунова в силу этого вряд ли целесообразно. Демонстративное непризнание его Союзом художников углубляет в Глазунове отрицательное и может привести к нежелательным последствиям (ох, как опасно - С.Г.), если иметь в виду, что представители Запада не только его рекламируют, но и пытаются влиять, в частности склоняя к выезду из Советского Союза.
В силу изложенного представляется необходимым внимательно рассмотреть обстановку вокруг этого художника. Может быть, было бы целесообразным привлечь его к какому-то общественному делу, в частности к созданию в Москве музея русской мебели, чего он и его окружение настойчиво добиваются».
Все же тогда «музей мебели» для Ильи Глазунова ЦК создавать отказался, зато когда КГБ пришел к власти после 1991 года Глазунов получил целый особняк напротив Музея Изобразительных искусств под собственную галерею и теперь, как и церковные иерархи, слушает (и исполняет) советы Путина о том, что нужно «улучшить» в его картинах.
К несчастью, кроме общественно-политических игр во всем этом был и реальный, очень низкий художественный вкус самих советских руководителей. Вскоре в этом кругу появился другой художник такого же уровня Александр Шилов, который сто лет назад был бы третьестепенным копиистом работ старых мастеров для украшения загородных дворцов, а тут получил заказ на портреты Суслова, Микояна, других членов Политбюро, и это было прямым свидетельством измельчания эпохи: портреты и скульптуры Сталина, вынуждаемые страхом, а иногда и ощущением грандиозности тирании, создавали зачастую первоклассные мастера: Сергей Меркуров, Василий Шухаев, Сергей Луппов, Дмитрий Налбандян.
В этом наиболее наглядном примере уж никак нельзя было сказать, что это спонтанное, случайное движение снизу, результат растущей художественной культуры населения, восстановление утраченного за годы советской власти наследия и реальных перемен в общественном климате Советского Союза. - http://grigoryants.ru/sovremennaya-diskussiya/shelepin-2/
Что такое на подобном монументальном фоне какой-то там жежешный негритёнок с наркотиками и матом...