переписка Солжа по национальному вопросу
Полемика Григория Померанца и Александра Солженицына по дана в изложении Солжа, -- сам Померанц известен как автор философских работ, распространявшихся в самиздате в 1960-70-е годы
и оказавших большое влияние на либеральных образованцев.
[Spoiler (click to open)]
Вся эта полемика велась между двумя заметными диссидентами в СССР. В диссидентских кругах были самые разные люди:
от коммуниста Зиновьева до националиста и антисоветчика Солженицына. Но самым мощным диссидентским течением было либеральное, представленное Сахаровым и Померанцем.
Их сторонники самым безжалостным сугубо "либеральным" способом, разорили чуждые им во всех отношениях (и нам, националистам, но не разорявшим) народы СССР и РФ-ии ( народы как совецкие так и неосовецкие, -- но и национальное население на территории исторической РОССИИ , территории, заселённые чуждыми им по менталитету и культуре народами ).
Не имея возможности описать в статье многолетнюю заочную полемику либерала Померанца с руским националистом Солженицыным, даём изложенную Солжом переписку по поводу книги "В круге первом", -- но письма Померанца Солжу доказывают, что сам автор Померанц, отрицая в своём творчестве национальные и этнические различия, на самом деле выделяет свою национальность (израиловка) и, по существу, является русоненавистником, одновременно: боящимся руского национализма и высокомерно осуждающим руских.
Выборка из "Двести лет вместе":
Глава 25 - Оборот обвинений на Россию.
«Однако ото всех этих откровенных грубостей надо отличить бархатно мягкого самиздатского философа-эссеиста тех лет Григория Померанца. Он писал на высотах как бы выше всяких полемик - вообще о судьбах народов, вообще о судьбах интеллигенции: народа - теперь почти нигде и не осталось, разве бушмены. В самиздате 60-х годов я читал у него: «Народ - преснеющая жижица, а главные соляные копи в нас самих», в интеллигентах. - «Солидарность интеллигенции, пересекающая границы, более реальная вещь, чем солидарность интеллигенции с народом».
Это звучало очень современно и как-то по-новому мудро.
Да вот только в чехословацком опыте 1968 именно единение интеллигенции с «преснеющей жижицей» своего несуществующего народа создало духовный оплот, давно забытый Европою: две трети миллиона совецких войск не сокрушили их духа, а сдали нервы у чехословацких коммунистических вождей (спустя 12 лет такой же опыт повторился и в Польше).
В своей манере, ускользающей от чёткости, когда множество параллельных рассуждений никак не отольются в строгую ясную конструкцию, Померанц, кажется, никак же не писал при этом о национальном, - о нет! «Мы всюду не совсем чужие. Мы всюду не совсем свои», - и вот воспевал диаспору как таковую, диаспору - в общем виде, для кого угодно. Он брёл сквозь релятивизм, агностицизм - кажется, в высочайшей надмирности. «И один призыв к вере, к традиции, к народу анафематствует другой». -«По правилам, установленным для варшавских студентов, можно любить только одну нацию», - а «если я кровью связан с этой страной, но люблю и другие?» - сетует Померанц.
Тут - изощрённая подстановка. Конечно - и нацию, и страну можно любить далеко не только одну, и даже хоть десять.
Но принадлежать, но сыном быть - можно только одной Родины, как можно иметь только одну мать.
Чтобы лучше передать предмет рассмотрения, уместно тут рассказать и об обмене письмами, который был у нас с четой Померанцев в 1967. В тот год уже разошёлся в самиздате мой роман, ещё только гонимая рукопись, «В круге первом», - и одними из первых прислали мне возражения Г.С. Померанц и его жена З.А. Миркина: что я ранил их неумелостью и неверностью касания к жидовскому вопросу; что в «Круге» я непоправимо уронил евреев - а тем самым и себя самого. - В чём же уронил? Кажется, не показал я тех жестоких евреев, которые взошли на высоты в зареве ранних советских лет. - Но в письмах Померанцев теснились оттенки, нюансы, и я упрекался в бесчувственности к жидовской боли.
Я им ответил, и они мне ответили. В этих письмах обсуждено было и право судить о целых нациях, хотя я в романе и не судил.
Померанц предложил мне тогда, - и всякому вообще писателю, и всякому выносящему любое человеческое, психологическое, социальное суждение, - вести себя и рассуждать так, как если б никаких наций вообще не было на Земле: не только не судить о них в целом, но и в каждом человеке не замечать его национальности. «Что естественно и простительно Ивану Денисовичу (взгляд на Цезаря Марковича как на нерусского) - интеллигенту позорно, а христианину (не крещёному, а христианину - как это некрещеный Христианин ???) великий грех: «несть для меня ни эллина, ни иудея».
Вот такая точка зрения. Дай Бог нам всем когда-нибудь к ней подняться. Да без неё - и смысла бы не имело ничто общечеловеческое, в том числе и Христианство?
Но: они уже убедили нас разрушительно один раз, что - наций нет, и научили поскорей уничтожить свою.
Что мы, безумно, и совершили тогда.
И ещё: рассуждать - не рассуждать, но как же рисовать конкретных людей без их нации?
И ещё: если наций нет - тогда нет и языков?
А никакой писатель-художник и не может писать ни на каком языке, кроме национального. Если нации отомрут - умрут и языки.
А из порожнего - не пьют, не едят.
Я замечал, что именно жиды чаще других настаивают: не обращать внимания на национальность! при тут чём «национальность»? какие могут быть «национальные черты», «национальный характер»?
И я готов был шапкою хлопнуть оземь: «Согласен! Давайте! С этой вот поры …».
Но надо же видеть, куда бредёт наш злополучный век. Едва ли не больше всего различают люди в людях - почему-то именно нацию. И, руку на сердце: настороженней всех, ревнивее и затаённее всех - отличают и пристально отслеживают - именно жиды, -- свою нацию (которой у них нет и быть не может -- моё прим.).
А как быть с тем, что - вот, вы читали выше - что они так часто судят о руских именно в целом, и почти всегда осудительно?
Тот же Померанц: «болезненные черты руского характера», среди них «внутренняя шаткость» (и ведь не дрогнет, что судит сразу о нации. А поди-ка кто вымолви: «болезненные черты жидовского характера»?). Руская «масса разрешила ужасам опричнины совершиться над собой, так же как она разрешила впоследствии сталинские лагеря смерти» (нет, не совецкая интернациональная чиновная верхушка разрешила, нет, она ужасно сопротивлялась! - но эта тупая масса …). Да ещё резче: «Руский национализм неизбежно примет агрессивный, погромный характер», - то есть всякий руский, кто любит свою рускую нацию, - уже потенциальный погромщик!
Выходит, с теми чеховскими персонажами на несостоявшейся ранневесенней тяге остаётся и нам только вздохнуть: «Рано!».
Но самое замечательное: чем увенчивается второе письмо ко мне Померанца, так настойчиво требующего - не различать наций!
В этом многолистном бурном письме (и самым раздражённым, тяжёлым почерком) он указал-таки мне, и притом в форме ультиматума! - как ещё можно спасти этот отвратительный
«Круг первый». Выход у меня такой: я должен обратить Герасимовича в жида! - чтобы высший духовный подвиг в романе был совершён именно им, жидом! «То, что Герасимович нарисован с руского прототипа, совершенно не важно», - так и пишет, незамечатель наций, только курсив мой. Но, правда, давал мне и запасной выход: если всё же оставлю Герасимовича руским, то добавить в роман равноценный по силе образ благородного самоотверженного жида. А если я ни того ни другого не сделаю - то угрожал Померанц открыть против меня публичную баталию (но на это предложение я уже не отвечал).
Кстати, потом эту одностороннюю баталию - называя её «нашей полемикой» - он и вёл, в зарубежных изданиях и в СССР, когда стало можно, притом повторяясь, и перепечатывая те же свои статьи с исправлениями огрехов, отмеченных оппонентами».
и оказавших большое влияние на либеральных образованцев.
[Spoiler (click to open)]
Вся эта полемика велась между двумя заметными диссидентами в СССР. В диссидентских кругах были самые разные люди:
от коммуниста Зиновьева до националиста и антисоветчика Солженицына. Но самым мощным диссидентским течением было либеральное, представленное Сахаровым и Померанцем.
Их сторонники самым безжалостным сугубо "либеральным" способом, разорили чуждые им во всех отношениях (и нам, националистам, но не разорявшим) народы СССР и РФ-ии ( народы как совецкие так и неосовецкие, -- но и национальное население на территории исторической РОССИИ , территории, заселённые чуждыми им по менталитету и культуре народами ).
Не имея возможности описать в статье многолетнюю заочную полемику либерала Померанца с руским националистом Солженицыным, даём изложенную Солжом переписку по поводу книги "В круге первом", -- но письма Померанца Солжу доказывают, что сам автор Померанц, отрицая в своём творчестве национальные и этнические различия, на самом деле выделяет свою национальность (израиловка) и, по существу, является русоненавистником, одновременно: боящимся руского национализма и высокомерно осуждающим руских.
Выборка из "Двести лет вместе":
Глава 25 - Оборот обвинений на Россию.
«Однако ото всех этих откровенных грубостей надо отличить бархатно мягкого самиздатского философа-эссеиста тех лет Григория Померанца. Он писал на высотах как бы выше всяких полемик - вообще о судьбах народов, вообще о судьбах интеллигенции: народа - теперь почти нигде и не осталось, разве бушмены. В самиздате 60-х годов я читал у него: «Народ - преснеющая жижица, а главные соляные копи в нас самих», в интеллигентах. - «Солидарность интеллигенции, пересекающая границы, более реальная вещь, чем солидарность интеллигенции с народом».
Это звучало очень современно и как-то по-новому мудро.
Да вот только в чехословацком опыте 1968 именно единение интеллигенции с «преснеющей жижицей» своего несуществующего народа создало духовный оплот, давно забытый Европою: две трети миллиона совецких войск не сокрушили их духа, а сдали нервы у чехословацких коммунистических вождей (спустя 12 лет такой же опыт повторился и в Польше).
В своей манере, ускользающей от чёткости, когда множество параллельных рассуждений никак не отольются в строгую ясную конструкцию, Померанц, кажется, никак же не писал при этом о национальном, - о нет! «Мы всюду не совсем чужие. Мы всюду не совсем свои», - и вот воспевал диаспору как таковую, диаспору - в общем виде, для кого угодно. Он брёл сквозь релятивизм, агностицизм - кажется, в высочайшей надмирности. «И один призыв к вере, к традиции, к народу анафематствует другой». -«По правилам, установленным для варшавских студентов, можно любить только одну нацию», - а «если я кровью связан с этой страной, но люблю и другие?» - сетует Померанц.
Тут - изощрённая подстановка. Конечно - и нацию, и страну можно любить далеко не только одну, и даже хоть десять.
Но принадлежать, но сыном быть - можно только одной Родины, как можно иметь только одну мать.
Чтобы лучше передать предмет рассмотрения, уместно тут рассказать и об обмене письмами, который был у нас с четой Померанцев в 1967. В тот год уже разошёлся в самиздате мой роман, ещё только гонимая рукопись, «В круге первом», - и одними из первых прислали мне возражения Г.С. Померанц и его жена З.А. Миркина: что я ранил их неумелостью и неверностью касания к жидовскому вопросу; что в «Круге» я непоправимо уронил евреев - а тем самым и себя самого. - В чём же уронил? Кажется, не показал я тех жестоких евреев, которые взошли на высоты в зареве ранних советских лет. - Но в письмах Померанцев теснились оттенки, нюансы, и я упрекался в бесчувственности к жидовской боли.
Я им ответил, и они мне ответили. В этих письмах обсуждено было и право судить о целых нациях, хотя я в романе и не судил.
Померанц предложил мне тогда, - и всякому вообще писателю, и всякому выносящему любое человеческое, психологическое, социальное суждение, - вести себя и рассуждать так, как если б никаких наций вообще не было на Земле: не только не судить о них в целом, но и в каждом человеке не замечать его национальности. «Что естественно и простительно Ивану Денисовичу (взгляд на Цезаря Марковича как на нерусского) - интеллигенту позорно, а христианину (не крещёному, а христианину - как это некрещеный Христианин ???) великий грех: «несть для меня ни эллина, ни иудея».
Вот такая точка зрения. Дай Бог нам всем когда-нибудь к ней подняться. Да без неё - и смысла бы не имело ничто общечеловеческое, в том числе и Христианство?
Но: они уже убедили нас разрушительно один раз, что - наций нет, и научили поскорей уничтожить свою.
Что мы, безумно, и совершили тогда.
И ещё: рассуждать - не рассуждать, но как же рисовать конкретных людей без их нации?
И ещё: если наций нет - тогда нет и языков?
А никакой писатель-художник и не может писать ни на каком языке, кроме национального. Если нации отомрут - умрут и языки.
А из порожнего - не пьют, не едят.
Я замечал, что именно жиды чаще других настаивают: не обращать внимания на национальность! при тут чём «национальность»? какие могут быть «национальные черты», «национальный характер»?
И я готов был шапкою хлопнуть оземь: «Согласен! Давайте! С этой вот поры …».
Но надо же видеть, куда бредёт наш злополучный век. Едва ли не больше всего различают люди в людях - почему-то именно нацию. И, руку на сердце: настороженней всех, ревнивее и затаённее всех - отличают и пристально отслеживают - именно жиды, -- свою нацию (которой у них нет и быть не может -- моё прим.).
А как быть с тем, что - вот, вы читали выше - что они так часто судят о руских именно в целом, и почти всегда осудительно?
Тот же Померанц: «болезненные черты руского характера», среди них «внутренняя шаткость» (и ведь не дрогнет, что судит сразу о нации. А поди-ка кто вымолви: «болезненные черты жидовского характера»?). Руская «масса разрешила ужасам опричнины совершиться над собой, так же как она разрешила впоследствии сталинские лагеря смерти» (нет, не совецкая интернациональная чиновная верхушка разрешила, нет, она ужасно сопротивлялась! - но эта тупая масса …). Да ещё резче: «Руский национализм неизбежно примет агрессивный, погромный характер», - то есть всякий руский, кто любит свою рускую нацию, - уже потенциальный погромщик!
Выходит, с теми чеховскими персонажами на несостоявшейся ранневесенней тяге остаётся и нам только вздохнуть: «Рано!».
Но самое замечательное: чем увенчивается второе письмо ко мне Померанца, так настойчиво требующего - не различать наций!
В этом многолистном бурном письме (и самым раздражённым, тяжёлым почерком) он указал-таки мне, и притом в форме ультиматума! - как ещё можно спасти этот отвратительный
«Круг первый». Выход у меня такой: я должен обратить Герасимовича в жида! - чтобы высший духовный подвиг в романе был совершён именно им, жидом! «То, что Герасимович нарисован с руского прототипа, совершенно не важно», - так и пишет, незамечатель наций, только курсив мой. Но, правда, давал мне и запасной выход: если всё же оставлю Герасимовича руским, то добавить в роман равноценный по силе образ благородного самоотверженного жида. А если я ни того ни другого не сделаю - то угрожал Померанц открыть против меня публичную баталию (но на это предложение я уже не отвечал).
Кстати, потом эту одностороннюю баталию - называя её «нашей полемикой» - он и вёл, в зарубежных изданиях и в СССР, когда стало можно, притом повторяясь, и перепечатывая те же свои статьи с исправлениями огрехов, отмеченных оппонентами».