nngan
in
rus_vopros
Советы: словесно-плакатные обещания и глубинные инстинкты народа...
Предлагаю отрывок из статьи И. Л. Солоневича, написанной в 1939 году - в качестве очередной прочистки для мозгов (начал, разумеется, со своих…)
Нынешний правящий слой СССР - коммунистическая партия - в своих истоках составился из наиболее культурных людей России. Злой гений России - Владимир Ленин - был одним из культурнейших людей своего времени. Даже и в качестве «военного специалиста» он был выше Сухомлинова: Сухомлинов, как известно, «за двадцать лет не прочел ни одной военной книги»..
Ленин старательно штудировал всю военную литературу - начиная с Клаузевица и кончая литературой мировой войны. Это был огромный ум, наделенный необычайной широтой кругозора и вооруженный всеми современными знаниями всех современных политико-экономических проблем. Около него сгруппировалась часть русской интеллигенции (Бухарин, Чичерин, Красин, Пятаков), часть русско-еврейской (Зиновьев, Троцкий, Каменев), часть еврейской (Радек, Бела-Кун, Феликс Кон), польской (Дзержинский и Мануильский) и всякие люди без роду и племени.
Не будем расхаживать по убогим тропочкам эмигрантской печати и изображать Сталина в виде - «кавказского ишака». Этот «ишак» правит Россией, этот «ишак» съел всех своих соперников - людей совсем не глупых, никак не чета Сухомлиновым, к этому «ишаку» покорно пошли на поклон и престарелый британский лев и легкомысленный галльский петух.
Это не есть реклама большевизма - это только оценка его. Оценивая, например, опасность, угрожающую России и Православию со стороны иезуитизма, не могу же я утверждать, что русский православный священник культурнее иезуитского патера. Конечно, патер культурнее - и, вероятно, во много раз. Этот факт не отменяет нашей обязанности защиты Православия, но может изменить тактику защиты.
В лице коммунистического правящего слоя нынче погибают верхи всей материалистической культуры современности; они все-таки погибают, несмотря на то что британский лев под руку с галльским петухом пошли в московскую Каноссу. Грехи и преступления советского строя - есть только логически неизбежный вывод из атеистической и материалистической философии последних веков. Вся грязь и вся кровь скорпионской резни на верхах и концлагерей на низах - это есть результат «качества» - идеи, оторванной от Бога, от Нации, от той Божьей искры, которая живет в душе каждого нормального человека. Но душевная ненормальность никак не противоречит ни культурности, ни даже гениальности.
Этот правящий слой сколотил блестящий, вероятно, еще невиданный в истории аппарат власти. Если из этого аппарата «перпетуум мобиле», все-таки, не получается, то тут вина не «изобретателей», а вина принципа: того, чего добиваются коммунистические изобретатели, построить вообще нельзя.
Большевизм отдает себе совершенно ясный отчет в том, что его цели могут быть достигнуты только насилием. Поэтому все его внимание сосредоточено на организации аппарата насилия. Я, как читатели, вероятно, заметили, весьма симпатизирую «царской охранке» и не очень симпатизирую большевицкой чрезвычайке. Однако чрезвычайка поставлена неизмеримо лучше «охранки». Нынешние контрреволюционеры не имеют возможностей для столь комфортабельных и столь многократных побегов, какие имели старые революционеры. Советские тюрьмы не превращаются в «университеты контрреволюции», как превращались в «университеты революции» тюрьмы старого режима. Охранное отделение было плохо тем, что оно не охранило. Чрезвычайка плоха тем, что она пока что охраняет.
Не совсем параллельно с террором работает аппарат агитации. Агитационный расцвет относится к первым годам революции: тогда было что обещать. Расцвет террора относится к последним годам революции: обещать было уже нечего. Однако агитация советской власти не ограничивается одними обещаниями - она пытается использовать, и отчасти использует, те «рабочие» инстинкты, инстинкты работы, которые живы в душе каждого русского человека, не изуродованного веками барского бездельного жития. Использует также и боевые инстинкты этого народа - русский народ весьма богат боевыми инстинктами, вероятно, богаче всех остальных.
Когда нужно использовать инстинкт работы - агитация начинает расписывать перспективы развития Урало-Кузнецкого комбината. Когда нужно использовать боевые инстинкты - агитация разворачивает полотнища наших побед: Ледовое побоище, Куликово Поле, Полтава и т.п. Если Сталину для защиты его власти и его территории понадобится сыграть на религиозном инстинкте народных масс, то, возможно, мы увидим митрополита Сергия, благословляющего христолюбивое красное воинство на победу [таки увидели]. В нашей церковной истории таких вещей еще не было. В истории католицизма - сколько угодно…
Словом - кроме всяких словесно-плакатных обещаний советский режим, непрерывно балансируя на самых невероятных противоречиях, использует и ряд глубинных инстинктов народа. Служилый слой СССР все время мечется между этими противоречиями. В одной области - военной - эти метания не так заметны, в других они приобретают трагический характер. В одних слоях - среди работников исполнителей - они создают целый ряд личных тупиков, в другом слое - в творческом - они приводят людей к принципиальной безвыходности. Исполнительный слой страдает, работает и пытается лично извернуться в принципиально безвыходной обстановке. Творческий слой или пускает себе пулю в лоб (Маяковский, полк. Каменев, Есенин), или попадает в подвал (Тухачевский, Туполев).
Подсоветская жизнь окрашена в два основных цвета: личного героизма и принципиальной безвыходности. При этом я вовсе не собираюсь отрицать личного героизма ни у Сталина (достаточно прочесть его биографию), ни у выдвиженца Шубейки (мой очерк «В деревне» [сборник «Памир. советские зарисовки»]). Шубейко почти в одиночку с наганом в руке идет против целой деревни - и гибнет. Сам по себе героизм не означает ровным счетом ничего.
Свои описания советского служилого слоя я начну с того утверждения (или «констатации»), что русский народ является, по-видимому, самым боеспособным народом в мире - и физически, и духовно. Развал последних десятилетий Императорской России - разделил эту боеспособность на две трагически оторванных друг от друга части: на одной стороне - государственно-национальной - осталась почти сверхчеловеческая боеспособность армии, почти целиком лишенная боеспособности духовной: на защиту основных ценностей русской истории - Монархии и Православия - армия не выступила - ни Императорская, ни Белая. Духовная боеспособность была монополизирована антигосударственной и антинациональной интеллигенцией. Забегая несколько вперед, я скажу, что в подавляющем большинстве подсоветской интеллигенции антигосударственные и антинациональные увлечения выветрились начисто.
Обе эти боеспособности, отделенные друг от друга, привели и к военным и к государственным катастрофам. Военная, физическая боеспособность, совершенно фантастический героизм армии не помешали целому ряду военных разгромов. Фантастическая духовная боеспособность интеллигенции привела к полному крушению государства. Синтез этих двух сил подспудно происходит в России - наша задача осмыслить и оформить их.
Я думаю, что русский народ очень не любит того, что по-иностранному называется милитаризмом и что по-русски очень неточно можно было бы перевести словом «военщина». Западноевропейского рыцарства у нас никогда не было - что нам не помешало бить это рыцарство во всех случаях нашей истории. Это было тогда, когда физическая и духовная боеспособность сливались в одно. Когда монархия не была только политической вывеской, а православие не было только молебнами и панихидами. Когда мы по-суворовски были «русские», и, следовательно, «с нами был Бог».
***
...Мне все приходится переделывать свою книгу. То, что ощущалось интуитивно, когда думаешь - начинает получать формы неизбежной логической последовательности. Думать же не всегда удобно. Открытие настоящей роли Православия в нашей жизни мне чуть не стоило своей собственной: въехал в военный автомобиль. В Германии же въезжать в чужие автомобили strengst verboten, а в военные - тем паче. Хорошо еще, что попались весьма благодушные немцы. Полагаю, что они узнали меня по портретам в моей книге: мои инкогнито в Германии расшифровываются даже в самых глухих углах. Словом - отпустили с миром. Открытие же заключается в том, что в России без Православия построить нельзя решительно ничего - ни Монархии, ни железных дорог, ни армии - ничего. Сейчас пытаются строить без Православия - и из великолепных кирпичей получается черт его знает что: что-то среднее между Дворцом Советов, уборной и просто кучей строительного мусора.
В числе этих кирпичей находится и русская боеспособность. Типично штабс-капитанская боеспособность - по Тушину и Максиму Максимовичу: без особых фанфар, без сценических поз, даже и без расчета на воздаяние со стороны потомства. Увы и увы, и еще раз увы! Эта боеспособность - никак не на парижских воинственных банкетах, она вот у Чкалова, Бабушкина, Леваневского…
На самых низах народной жизни и народного интеллекта - эта боеспособность имеет характер более или менее мальчишеских драк: «Вот мы, колупаевские, намяли бока разуваевским». Чуть-чуть выше - по Николаю Ростову: «Вот полк, а что вне этого полка - мне никакого дела нет». Психология Николая Ростова характерна для всего русского по крови офицерства. И зарубежный РОВС, проповедующий аполитичность, - не имеет никакого морального права упрекать в такой же аполитичности своих подсоветских конкурентов по профессии. Там тоже: «моя батарея, какое мне дело - республика ли, монархия, капитализм ли, социализм?»
На уровне князя Андрея Болконского - эта боеспособность принимает сознательные и обдуманные формы: глубинный инстинкт начинает направляться интеллектом. Довоенная интеллигентская боеспособность - оторванная от вот этого самого глубинного инстинкта - стала страшной разрушительной силой. Довоенная военная боеспособность - оторванная от интеллекта - привела к военным катастрофам. Разрыв инстинкта и интеллекта есть неизбежное следствие отрыва правящего слоя от народа. Синтез инстинкта и интеллекта реализуется в подсоветской жизни. Можно бы, метафорически, сказать так: мужик без интеллекта попадает в концлагерь, интеллигент без мужика попадает в подвал - обоим скучно...
Служилый слой, находящийся как-то в разных местах «середины» - между инстинктом и интеллектом, - работает и приспосабливается, кто как может. Работает и приспосабливается военная среда, наиболее привилегированная из всех классов бесклассового общества.
С чисто внешней стороны советский офицер политически неизмеримо грамотнее зарубежного. Его, этого офицера, натаскивали по политике и в общей школе, и в военной школе, и в комсомоле, и в партии и вообще где угодно и по какому угодно поводу. Историю России в ее основных пунктах он знает. Но знает, так сказать, «не с той стороны» - сейчас советская «патриотическая» пропаганда восполняет часть и этого пробела. Но политические знания советского офицерства носят в большинстве характер, так сказать, принудительного ассортимента: на кой черт мне эту ахинею зубрить.
Офицеры типа карьеристов зубрят эту «ахинею» весьма всерьез и, действительно, делают на ней карьеру. Лучший тип советского офицера - самого развитого, самого интеллигентного, самого патриотического - от этой марксистской ахинеи отталкивается в поисках чего-то другого для России. Средний офицер, как и всякий средний офицер всякой армии в мире, озабочен прежде всего своей профессией, своей батареей, своим полком и своими нашивками... Нашивки, как и повсюду в мире, играют в человеческой психологии очень большую роль. Еще большую роль играет то чрезвычайно привилегированное положение, в которое советская власть поставила красное офицерство.
Средний советский офицер старается быть аполитичным. Он внутренне отмахивается от всякой политики вообще: советская - надоела, да и выходит из нее ерунда. А ежели начать додумывать до противосоветской? В лучшем случае - отказ от избранной деятельности, крах карьеры, уход в неизвестность. В среднем случае - концлагерь. В случае самом лучшем с моральной стороны и самом худшем с личной - протест и подвал.
Средний офицер - хороший офицер. Средний офицер будет драться до того момента, когда в войну будут втянуты массы - хотя бы путем мобилизации, и когда народный инстинкт задавит и раздавит его профессиональную психологию. Или, в наиболее вероятном случае, заставит профессиональную психологию стать на службу национальному инстинкту. В настоящее время этот инстинкт направляется ненавистью к советской власти. И пока дело идет о «войне местного значения», о герилье, советский офицер будет драться хорошо. В нем будет говорить не только национальное самолюбие, но и чисто профессиональное: «наши-де не хуже ваших», «ну, мы еще посмотрим, кто кого»…
Ив. Солоневич
"Штабс-капитаны Совдепии", Наша Газета, 28 авг. 1939.
Источник: Иван Солоневич. "Вся власть - русским мозгам!", РусИнформ, СПб, 2003.
Нынешний правящий слой СССР - коммунистическая партия - в своих истоках составился из наиболее культурных людей России. Злой гений России - Владимир Ленин - был одним из культурнейших людей своего времени. Даже и в качестве «военного специалиста» он был выше Сухомлинова: Сухомлинов, как известно, «за двадцать лет не прочел ни одной военной книги»..
Ленин старательно штудировал всю военную литературу - начиная с Клаузевица и кончая литературой мировой войны. Это был огромный ум, наделенный необычайной широтой кругозора и вооруженный всеми современными знаниями всех современных политико-экономических проблем. Около него сгруппировалась часть русской интеллигенции (Бухарин, Чичерин, Красин, Пятаков), часть русско-еврейской (Зиновьев, Троцкий, Каменев), часть еврейской (Радек, Бела-Кун, Феликс Кон), польской (Дзержинский и Мануильский) и всякие люди без роду и племени.
Не будем расхаживать по убогим тропочкам эмигрантской печати и изображать Сталина в виде - «кавказского ишака». Этот «ишак» правит Россией, этот «ишак» съел всех своих соперников - людей совсем не глупых, никак не чета Сухомлиновым, к этому «ишаку» покорно пошли на поклон и престарелый британский лев и легкомысленный галльский петух.
Это не есть реклама большевизма - это только оценка его. Оценивая, например, опасность, угрожающую России и Православию со стороны иезуитизма, не могу же я утверждать, что русский православный священник культурнее иезуитского патера. Конечно, патер культурнее - и, вероятно, во много раз. Этот факт не отменяет нашей обязанности защиты Православия, но может изменить тактику защиты.
В лице коммунистического правящего слоя нынче погибают верхи всей материалистической культуры современности; они все-таки погибают, несмотря на то что британский лев под руку с галльским петухом пошли в московскую Каноссу. Грехи и преступления советского строя - есть только логически неизбежный вывод из атеистической и материалистической философии последних веков. Вся грязь и вся кровь скорпионской резни на верхах и концлагерей на низах - это есть результат «качества» - идеи, оторванной от Бога, от Нации, от той Божьей искры, которая живет в душе каждого нормального человека. Но душевная ненормальность никак не противоречит ни культурности, ни даже гениальности.
Этот правящий слой сколотил блестящий, вероятно, еще невиданный в истории аппарат власти. Если из этого аппарата «перпетуум мобиле», все-таки, не получается, то тут вина не «изобретателей», а вина принципа: того, чего добиваются коммунистические изобретатели, построить вообще нельзя.
Большевизм отдает себе совершенно ясный отчет в том, что его цели могут быть достигнуты только насилием. Поэтому все его внимание сосредоточено на организации аппарата насилия. Я, как читатели, вероятно, заметили, весьма симпатизирую «царской охранке» и не очень симпатизирую большевицкой чрезвычайке. Однако чрезвычайка поставлена неизмеримо лучше «охранки». Нынешние контрреволюционеры не имеют возможностей для столь комфортабельных и столь многократных побегов, какие имели старые революционеры. Советские тюрьмы не превращаются в «университеты контрреволюции», как превращались в «университеты революции» тюрьмы старого режима. Охранное отделение было плохо тем, что оно не охранило. Чрезвычайка плоха тем, что она пока что охраняет.
Не совсем параллельно с террором работает аппарат агитации. Агитационный расцвет относится к первым годам революции: тогда было что обещать. Расцвет террора относится к последним годам революции: обещать было уже нечего. Однако агитация советской власти не ограничивается одними обещаниями - она пытается использовать, и отчасти использует, те «рабочие» инстинкты, инстинкты работы, которые живы в душе каждого русского человека, не изуродованного веками барского бездельного жития. Использует также и боевые инстинкты этого народа - русский народ весьма богат боевыми инстинктами, вероятно, богаче всех остальных.
Когда нужно использовать инстинкт работы - агитация начинает расписывать перспективы развития Урало-Кузнецкого комбината. Когда нужно использовать боевые инстинкты - агитация разворачивает полотнища наших побед: Ледовое побоище, Куликово Поле, Полтава и т.п. Если Сталину для защиты его власти и его территории понадобится сыграть на религиозном инстинкте народных масс, то, возможно, мы увидим митрополита Сергия, благословляющего христолюбивое красное воинство на победу [таки увидели]. В нашей церковной истории таких вещей еще не было. В истории католицизма - сколько угодно…
Словом - кроме всяких словесно-плакатных обещаний советский режим, непрерывно балансируя на самых невероятных противоречиях, использует и ряд глубинных инстинктов народа. Служилый слой СССР все время мечется между этими противоречиями. В одной области - военной - эти метания не так заметны, в других они приобретают трагический характер. В одних слоях - среди работников исполнителей - они создают целый ряд личных тупиков, в другом слое - в творческом - они приводят людей к принципиальной безвыходности. Исполнительный слой страдает, работает и пытается лично извернуться в принципиально безвыходной обстановке. Творческий слой или пускает себе пулю в лоб (Маяковский, полк. Каменев, Есенин), или попадает в подвал (Тухачевский, Туполев).
Подсоветская жизнь окрашена в два основных цвета: личного героизма и принципиальной безвыходности. При этом я вовсе не собираюсь отрицать личного героизма ни у Сталина (достаточно прочесть его биографию), ни у выдвиженца Шубейки (мой очерк «В деревне» [сборник «Памир. советские зарисовки»]). Шубейко почти в одиночку с наганом в руке идет против целой деревни - и гибнет. Сам по себе героизм не означает ровным счетом ничего.
Свои описания советского служилого слоя я начну с того утверждения (или «констатации»), что русский народ является, по-видимому, самым боеспособным народом в мире - и физически, и духовно. Развал последних десятилетий Императорской России - разделил эту боеспособность на две трагически оторванных друг от друга части: на одной стороне - государственно-национальной - осталась почти сверхчеловеческая боеспособность армии, почти целиком лишенная боеспособности духовной: на защиту основных ценностей русской истории - Монархии и Православия - армия не выступила - ни Императорская, ни Белая. Духовная боеспособность была монополизирована антигосударственной и антинациональной интеллигенцией. Забегая несколько вперед, я скажу, что в подавляющем большинстве подсоветской интеллигенции антигосударственные и антинациональные увлечения выветрились начисто.
Обе эти боеспособности, отделенные друг от друга, привели и к военным и к государственным катастрофам. Военная, физическая боеспособность, совершенно фантастический героизм армии не помешали целому ряду военных разгромов. Фантастическая духовная боеспособность интеллигенции привела к полному крушению государства. Синтез этих двух сил подспудно происходит в России - наша задача осмыслить и оформить их.
Я думаю, что русский народ очень не любит того, что по-иностранному называется милитаризмом и что по-русски очень неточно можно было бы перевести словом «военщина». Западноевропейского рыцарства у нас никогда не было - что нам не помешало бить это рыцарство во всех случаях нашей истории. Это было тогда, когда физическая и духовная боеспособность сливались в одно. Когда монархия не была только политической вывеской, а православие не было только молебнами и панихидами. Когда мы по-суворовски были «русские», и, следовательно, «с нами был Бог».
***
...Мне все приходится переделывать свою книгу. То, что ощущалось интуитивно, когда думаешь - начинает получать формы неизбежной логической последовательности. Думать же не всегда удобно. Открытие настоящей роли Православия в нашей жизни мне чуть не стоило своей собственной: въехал в военный автомобиль. В Германии же въезжать в чужие автомобили strengst verboten, а в военные - тем паче. Хорошо еще, что попались весьма благодушные немцы. Полагаю, что они узнали меня по портретам в моей книге: мои инкогнито в Германии расшифровываются даже в самых глухих углах. Словом - отпустили с миром. Открытие же заключается в том, что в России без Православия построить нельзя решительно ничего - ни Монархии, ни железных дорог, ни армии - ничего. Сейчас пытаются строить без Православия - и из великолепных кирпичей получается черт его знает что: что-то среднее между Дворцом Советов, уборной и просто кучей строительного мусора.
В числе этих кирпичей находится и русская боеспособность. Типично штабс-капитанская боеспособность - по Тушину и Максиму Максимовичу: без особых фанфар, без сценических поз, даже и без расчета на воздаяние со стороны потомства. Увы и увы, и еще раз увы! Эта боеспособность - никак не на парижских воинственных банкетах, она вот у Чкалова, Бабушкина, Леваневского…
На самых низах народной жизни и народного интеллекта - эта боеспособность имеет характер более или менее мальчишеских драк: «Вот мы, колупаевские, намяли бока разуваевским». Чуть-чуть выше - по Николаю Ростову: «Вот полк, а что вне этого полка - мне никакого дела нет». Психология Николая Ростова характерна для всего русского по крови офицерства. И зарубежный РОВС, проповедующий аполитичность, - не имеет никакого морального права упрекать в такой же аполитичности своих подсоветских конкурентов по профессии. Там тоже: «моя батарея, какое мне дело - республика ли, монархия, капитализм ли, социализм?»
На уровне князя Андрея Болконского - эта боеспособность принимает сознательные и обдуманные формы: глубинный инстинкт начинает направляться интеллектом. Довоенная интеллигентская боеспособность - оторванная от вот этого самого глубинного инстинкта - стала страшной разрушительной силой. Довоенная военная боеспособность - оторванная от интеллекта - привела к военным катастрофам. Разрыв инстинкта и интеллекта есть неизбежное следствие отрыва правящего слоя от народа. Синтез инстинкта и интеллекта реализуется в подсоветской жизни. Можно бы, метафорически, сказать так: мужик без интеллекта попадает в концлагерь, интеллигент без мужика попадает в подвал - обоим скучно...
Служилый слой, находящийся как-то в разных местах «середины» - между инстинктом и интеллектом, - работает и приспосабливается, кто как может. Работает и приспосабливается военная среда, наиболее привилегированная из всех классов бесклассового общества.
С чисто внешней стороны советский офицер политически неизмеримо грамотнее зарубежного. Его, этого офицера, натаскивали по политике и в общей школе, и в военной школе, и в комсомоле, и в партии и вообще где угодно и по какому угодно поводу. Историю России в ее основных пунктах он знает. Но знает, так сказать, «не с той стороны» - сейчас советская «патриотическая» пропаганда восполняет часть и этого пробела. Но политические знания советского офицерства носят в большинстве характер, так сказать, принудительного ассортимента: на кой черт мне эту ахинею зубрить.
Офицеры типа карьеристов зубрят эту «ахинею» весьма всерьез и, действительно, делают на ней карьеру. Лучший тип советского офицера - самого развитого, самого интеллигентного, самого патриотического - от этой марксистской ахинеи отталкивается в поисках чего-то другого для России. Средний офицер, как и всякий средний офицер всякой армии в мире, озабочен прежде всего своей профессией, своей батареей, своим полком и своими нашивками... Нашивки, как и повсюду в мире, играют в человеческой психологии очень большую роль. Еще большую роль играет то чрезвычайно привилегированное положение, в которое советская власть поставила красное офицерство.
Средний советский офицер старается быть аполитичным. Он внутренне отмахивается от всякой политики вообще: советская - надоела, да и выходит из нее ерунда. А ежели начать додумывать до противосоветской? В лучшем случае - отказ от избранной деятельности, крах карьеры, уход в неизвестность. В среднем случае - концлагерь. В случае самом лучшем с моральной стороны и самом худшем с личной - протест и подвал.
Средний офицер - хороший офицер. Средний офицер будет драться до того момента, когда в войну будут втянуты массы - хотя бы путем мобилизации, и когда народный инстинкт задавит и раздавит его профессиональную психологию. Или, в наиболее вероятном случае, заставит профессиональную психологию стать на службу национальному инстинкту. В настоящее время этот инстинкт направляется ненавистью к советской власти. И пока дело идет о «войне местного значения», о герилье, советский офицер будет драться хорошо. В нем будет говорить не только национальное самолюбие, но и чисто профессиональное: «наши-де не хуже ваших», «ну, мы еще посмотрим, кто кого»…
Ив. Солоневич
"Штабс-капитаны Совдепии", Наша Газета, 28 авг. 1939.
Источник: Иван Солоневич. "Вся власть - русским мозгам!", РусИнформ, СПб, 2003.