рецензия на лучшую книгу о бароне унгерне.
Оригинал взят у kazagrandy в Рецензия на лучшую книгу о бароне Унгерне.
Сканил с рукой, повреждённой гибоидами.
Исходник прекрасной книги:
Кузьмин С. Л. "История барона Унгерна: опыт реконструкции."
- М.: Тов-во научных изданий КМ К, 2011.-659с., илл.
Сергей Кузьмин известен как один из самых видных российских ун-герноведов.
В новую книгу также вошли в качестве приложения фрагменты из неопубликованных
мемуаров и новые документы, но подобраны они довольно странно.
Например, в воспоминаниях есаула Блохина «Боевые операции барона Унгерн-Штернберга:
захват им Монголии; борьба с Красной Армией и переход Монголии к Советской России
приведены только фрагменты по несколько абзацев, соединённые пересказом оставшегося
текста."Лучше было бы в данном случае дать эти интересные мемуары полностью.
Или причина в том, что Блохин выставляет Унгерна не в лучшем свете, а Кузьмин
склонен идеализировать барона, почему и отказался от публикации в двухтомнике
записок Бориса Унгерна, компрометирующих барона?
Рукопись Блохина замечательна тем, что, оказывается, можно .установить автора,
который кроме этой рукописи опубликовал ещё целый ряд текстов об Унгерне.
Кузьмин ошибается, утверждая, что в начале рукописи сообщаются биографические
данные Блохина.
На самом деле они приложены в конце рукописи в виде отдельной
"Объяснительной записки", предназначенной для Комиссии при заграничном
историческом архиве "О русской революции" (здесь и далее цитируется по рукописи,
хранящейся: ГАРФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 252.
Вопреки утверждению Кузьмина, текст нельзя назвать малограмотным. Он вполне литературен,
и число орфографических ошибок невелико).
Там сообщалось: "Сам я коренной уроженец Сибири, сын бывшего богатого скотопромышленника. Отец мой, начиная с 1908 года, почти ежегодно ездил в Монголию для закупки рогатого скота, причём я был всегда при нём, постоянно помогая ему в его делах. Быстро изучив язык и нравы монгол, я также изучил почти все не только главные пути сообщения, но и тайные скотогонные. После установления советской власти в Сибири в 1918 г. - я поступил на службу в армию адмирала Колчака. Во время отхода армии на восток я попал в плен». Далее Блохин рассказал о том, как, дваж-
ды переболев тифом, он смог бежать во время конвоирования из тюрьмы в ЧК в городе N и якобы три с половиной месяца скитался по тайге без еды и даже спичек, прежде чем набрёл на двух туземных охотников, которые накормили его и помогли добраться до Монголии.
Там Блохин поступил в отряд А. И. Шубина (его он упорно именует Михаилом Ивановичем), затем, после ликвидации отряда Шубина, был в Урян-хае в отряде «неуловимого поручика», а потом «к барону Унгерну попал в плен, если так можно выразиться. Он меня счёл за коммуниста. Посадил меня в подвал комендантского управления, вот где все эти пытки и зверства я видел сам лично. Был помилован. После этого приближен был очень близко к барону. Помиловал он меня совершенно случайно. В описании моём упоминается об одном есауле, отданном на исправление палача Бурдаковского. Так это был я сам (этого есаула в тексте зовут Блохин, откуда и устанавливается фамилия автора мемуаров. - 6. С.). Зная великолепно язык и местность,я был постоянным гонцом у Унгерна, по несколько раз бывал в разных отрядах, не был только в отряде генерала Бакича, и все сведения получил от спасшихся офицеров и от денщика ген. Бакича. Выполнив поручение барона, я числился по бригаде Резухина...
Я у Унгерна был всем, кроме, конечно, исполнения функций палача, для этого у него были особые люди. Барон любил меня за то, что я не боялся его; я, конечно, боялся его, но никому не показывал виду».
И особо просил Блохин: «Рассказывая кусочек заветной скитальческой жизни, очень прошу не давать это огласки печатно в течение 15 лет». Судя по пометке на «Объяснительной записке», она была получена 4 марта 1926 года. Так что оговоренный срок возможной публикации наступил в 1941 году, в самый разгар Второй мировой войны. А после окончания войны Пражский архив был вывезен в СССР, и вопрос о публикации мемуаров Блохина отпал на долгие десятилетия. Его записки написаны в тетрадях, произведённых в Чехословакии, но это не означает, что автор обязательно писал мемуары, находясь в этой стране. Он мог попросить архив выслать ему бумагу для записей.
Несложно заметить, что функции, которые выполнял Блохин при Унгерне, полностью совпадают с функциями есаула Алексея Макеева, адъютанта и доверенного человека Унгерна, автора книги «Бог войны - барон Унгерн». Фантастический побег из ЧК и столь же фантастическое блуждание по тайге в течение трёх с половиной месяцев потребовались мнимому Блохину, чтобы скрыть тот факт, что он состоял в Азиатской дивизии ещё до похода в Монголию, да ещё, как и Макеев, и работал вместе с начальником контрразведки Сипайло. Совпадает описание деталей казни поручика Чернова (Блохин называет его Поповым и обвиняет в отравлении всех раненых и больных; Макеев же пишет, что Чернов двух казаков самочинно расстрелял). Совпадает и описание насилий и убийств в Урге, и роль Блохина в заговоре против Унгерна.
Сергей Кузьмин критикует меня за то, что я автором мемуаров, подписанных Г. Голубевым, счёл Б. Н. Волкова. Полностью с ним согласен, потому что в действительности их автором является человек, которого офицеры Азиатской дивизии знали как есаула Алексея Макеева, адъютанта Унгерна. Здесь совпадает вся ургинская часть, особенно описание еврейских погромов и эпизода, когда Унгерн расположился в юрте, когда узнал, что выбранный для него штабом роскошный дом принадлежал убитому еврею.
Тогда он заявил, что «глупее людей, сидящих в моем штабе, нет» (Макеев). Эта фраза почти дословно повторена у Голу-бева: «Глупее людей, как у него в штабе, он нигде не встречал». Также повторен у обоих мемуаристов эпизод с наказанием двух казаков, пытавшихся убить «личного жида» Унгерна Вольфовича. Мемуары Голубева, написанные в 1926 году, если верить авторской датировке, были проданы Гуверовскому архиву, а их часть, озаглавленная «Расправа на Урге», - Русскому заграничному историческому архиву в Праге.
Кстати, в Америке Макеев свои мемуары издал в 1938 году под псевдонимом «поручик Валентин Тихонов» как «Горы и звёзды». Она стала бестселлером в жанре ужасов и её сравнивали с романом Владимира Познера-старшего на ту же тему «Кровавый Барон» (1938). Не исключено, что в середине 1930-х годов, а может быть, и раньше, он перебрался в Америку, но неизвестно, под каким именем он жил там. Не исключено, что и книга Дмитрия Алёшина «Азиатская Одиссея», изданная в США в 1940-м, - это ещё один вариант мемуаров Макеева, благо, что адъютант Унгерна там охарактеризован весьма положительно, а барон называется «богом войны». Замечу, что в мемуарах Тихонова и Алёшина Макеев назван лейтенантом, то есть поручиком или сотником, а в очерке Макеева «Ночной визит» автобиографический герой именуется «есаул А.» (Алешин?).
Таким образом, Макеев, возможно, оказывается самым плодовитым из авторов унгерниады, выступив под фамилиями Голубев, Макеев, Блохин, Тихонов и Алёшин. То, что бойцы Азиатской дивизии знали унгерновского адъютанта под фамилией Макеев, вовсе не означает, что эта его настоящая фамилия. Она может быть любой из пяти перечисленных или какой-нибудь шестой, нам неизвестной.
Забавно, что биография, изложенная Блохиным в «Объяснительной записке», совпадает с той, которую Б. Н. Волков описал как свою собственную в письме С. 0. Лавровой 19 февраля 1925 года под псевдонимом «Пономарёв»: «...попал в плен к большевикам, оттуда бежал в Монголию; там я был захвачен отрядом барона Унгерна», - что может быть простым совпадением. Кузьмин верно указывает, что Оссендовский в своём «Рапорте о политической ситуации в Монголии в марте - апреле 1921 года» упоминает есаула Блохина, который будто бы внёс разложение в
отряд полковника Казагранди, а потом скрылся неизвестно куда. Однако у Ос-сендовского Блохин - ни в коем случае не посланец Унгерна и тем более не близкое к нему лицо. Можно предположить, что автор мемуаров взял имя, но не биографию того человека, который в отряде Казагранди был известен как есаул Блохин. Точно так же в другом варианте мемуаров Макеев, скорее всего, воспользовался фамилией служившего в Азиатской дивизии интенданта статского советника Голубева. Поэтому маловероятно, что подлинная фамилия автора Блохин или Голубев.
В целом же «Бог войны барон Унгерн» Макеева и «Боевые операции барона Ун-герн-Штернберга» Блохина соотносятся примерно так же, как «Войны римлян с персами, вандалами и готами» и «Тайная история» византийского историка Прокопия Кесарийского. Если «Войны...» - это вполне парадная, официальная история, прославляющая императора Юстиниана и его полководцев,то «Тайная история» - это злой памфлет, разоблачающий Юстиниана и его окружение, от которого автор максимально дистанцируется. Точно так же самые ранние по времени создания мемуары, написанные от имени Блохина и не предназначавшиеся для публикации, - это злой памфлет против Унгерна и его окружения, от которого автор пытается отстраниться. В тексте, написанном от имени Блохина, Макеев представляет Унгерна и его окружение патологическими маньяками. Барон представлен женоненавистником, принуждающим к гомосексуальной связи своих денщиков, а также насилующим перед казнью Чернова (Попова). Сипайло - явный некрофил, который сначала душит женщин, а затем совокупляется с трупами. Его подручный Бурдуковский, ординарец Унгерна, помимо гомосексуализма и некрофилии ещё и вампир: он ухитряется одновременно насиловать свои жертвы и в буквальном смысле слова пить их кровь. Тут у сотрудников Пражского архива закономерно возникли подозрения о причастности автора мемуаров к унгерновским преступлениям, для опровержения которых пришлось писать не слишком убедительную «Объяснительную записку».
Напротив, сочинение, подписанное Макеевым, в целом оценивает барона высоко и беду его видит в том, что под влиянием окружающих он постепенно превратился в жестокого маньяка, всюду подозревавшего врагов. Многие натуралистические детали были смещены, на гомосексуализм Унгерна и некрофилию
его подручных сохранились лишь намеки. Очевидно, Макеев учёл как цензурные условия, в том числе и для будущих возможных переводов на английский и другие языки, а также настроения читающей публики, в том числе эмигрантской, где многие хотели видеть в Унгер-не героя борьбы с большевиками. Да и в плане самооправдания версия с гением и богом, лишь потом превратившимся в злодея, была гораздо более выигрышной. Что же касается вопроса, в каких текстах Макеева больше правды и что из сообщаемого им близко к истине, а что является плодом художественной фантазии, у нас нет на него однозначного ответа, поскольку все тексты Макеева сильно беллетризованы.
Кузьмин искренне полагает, что «для Унгерна главным в человеке были его личные качества - честность и храбрость, а не регалии или чины». Однако действительность была совсем не такой радужной. Близкими к Унгерну людьми были начальник контрразведки Сипайло и ординарец-палач Бурдуковский, которые отличались жестокостью, а не храбростью. Наверное, прав был соратник атамана Семёнова генерал Леонид Вериго: в чём сходился Унгерн с Семёновым - так это только «в полном неумении разбираться в окружающих людях». Какая уж тут проницательность, если барон просмотрел заговор своих офицеров против себя самого.
Кузьмин считает, что многое в мемуарах Блохина написано с чужих слов, а такие свидетельства он не считает надёжными. Между тем в любых мемуарах огромный массив составляют свидетельства, приведённые с чужих слов, а степень их достоверности определяется многими факторами.
Пример с Макеевым наглядно показывает, что исследование жизни и деяний Унгерна требует тщательного анализа имеющихся источников и, в частности определения авторства и реальных биографий авторов многочисленных мемуаров, посвящённых барону и его походу в Монголию. Тем не менее книга Кузьмина является на сегодня наиболее фундированной биографией Унгерна и в наибольшей мере приближается к академической биографии.
Автор сам побывал в Монголии и в исследовании много внимания уделил истории и географии Монголии той эпохи и личности богдо-гэгэна. Значение последнего как искусного политика, значительно продвинувшегося по пути достижения Монголией независимости, Кузьмин, на наш взгляд, преувеличивает. Теократичесий глава Монголии всё-
таки был фигурой символической и политикой не занимался. А вот насчёт того, что вторжение Унгерна во многом способствовало сохранению независимости Монголии от Китая, автор во многом
Ургу, Красная армия не заняла бы Мон-I бы
итоге мог бы уступить Внешнюю Монголию Китаю, точно так же, как остался в составе последнего Синьцзян, хотя одно
время Советский Союз поддерживал правительство,
старые большевики и чекисты, командиры и комиссары Красной армии, в том числе из бывших офицеров, наконец, белые офицеры, как оставшиеся на советской территории, так и ушедшие в Маньчжурию. У всех у них было мало шансов дожить хотя бы до конца 1930-х, пережив многочисленные советские чистки и китайские междоусобицы. Да и здоровье многих оказалось основательно подорвано тяготами и лишениями периода Гражданской войны. Так
что нет ничего мистического в том, что
в Россию и пленных
с деяниями какой-нибудь уездной ЧК, и тут барон вполне может дать фору сред-неуездным чекистам.
Тот же Блохин называл его контрразведку «Чека» и утверждал, что унгер-новские чекисты иногда устраняли недовольных чинов Азиатской дивизии, списывая убийства на китайских солдат и хунхузов. Чекистами, кстати сказать, называл подручных Сипайлова и Ма-
Кузьмин стремится дать объективную биографию Унгерна, в равной мере учитывая свидетельства как с белой, так и с красной стороны. Хотя белых свидетельств, естественно, больше, поскольку о бароне оставили воспоминания многие бывшие сослуживцы, начальники и подчинённые, тогда как красные командиры, сражавшиеся с Унтерном, в своём большинстве до мемуаров не дожили, сгинув в 1937-1938 годах. Сказываются и субъективные взгляды автора - приверженца монархических взглядов и поклонника Унгерна. Он не скрывает, что симпатизирует барону, поскольку тот был едва ли не единственным белым военачальником, открыто провозгласившим монархические лозунги. Кузьмин вполне серьёзно рассматривает вопрос о том, не повлияло ли проклятие Унгерна или его мистическая сила на судьбы тех, кто был причастен к пленению, осуждению и расстрелу барона, перечислив годы смерти 45 человек, из которых, по его мнению, двадцать были расстреляны и убиты, а ещё шесть человек, включая Ленина, преждевременно умерли от болезней. Замечу, что пленивший Унгерна монгольский князь Сундуй Бишерельту-гун назван умершим в 1937 году после того, как сломал ногу. Принимая во внимание массовый террор, развязанный в Монголии против лам и бывших феодалов и по масштабам даже превзошедший советский террор тех лет, можно заподозрить, что Сундуй умер насильственной смертью. Также список можно было расширить за счёт офицеров - участников заговора против Унгерна, погибших во время Гражданской войны в Китае в 1920-е годы. С другой стороны, не все офицеры, оставшиеся в России, наверняка были расстреляны красными.
В целом же данный подсчёт никак не может свидетельствовать в пользу влияния каких-то мистических сил, связанных с Унгерном, на судьбу тех, кто причинил ему зло. Ведь все эти люди оказались в группах риска. Это были
и •умерлм насильственной смертью. Также ничего мистического нет и в том, что день независимости Монголии - 29 декабря - приходится на день рождения Унгерна-. на эт\/ параллель обращает внимание Кузьмин. Ведь тибетский лунный календарь, используемый в Монголии, не совпадает с григорианским, так что перед нами просто случайное совпадение. В 2007 году День национальной независимости Монголии был установлен в честь вступления богдо-гэгэна на престол, и с Унгерном это никак не было связано. Кузьминым, биологом по основной специальности, принята довольно странная система цитирования. В сносках указывается только автор и название статьи или книги, но не указаны ни номера страниц, ни электронные адреса публикаций. Возможно, в естественных науках такие ссылки и достаточны, но для гуманитарных наук они неприемлемы.
Автор книги стремится доказать, что барон не был столь жесток, как о нём обычно говорят. Для этого Кузьмин сравнивает предполагаемое число жертв, убитых по приказу Унгерна, с жертвами террора во время правления Колчака, Деникина или Врангеля. И приходит к ожидаемому выводу: «...по вине Унгерна погибло гораздо меньше людей, чем по вине других белых и красных». Но такой вывод явно некорректен. Ведь Колчак и Деникин на пике своих успехов контролировали более десятка губерний каждый. Врангель на закате Белого движения сумел занять целиком Тавриче-скую'губернию. Соответственно, по приказам главнокомандующих, а больше - приказами подчинённых им генералов, а на Востоке - очень условно подчинявшихся Колчаку атаманов, включая того же Семёнова, уничтожались многие тысячи людей - и виноватых, и правых. Унгерн же проводил свой террор лишь на станции Даурия и в её окрестностях, а потом - лишь в русской колонии Монголии, а также среди жителей немногих посёлков, захваченных во время похода
кровожадность Интерна. Например, та-кой приказ есаулу А. И. Шубину: «Уничтожить в Присогольском районе и в дальнейшем всех жидов и замеченных в большевизме русских, имущество ко-их должно быть реквизировано. Реквизировать половину всего состояния русских - колонистов, не служивших во время последней войны на военной службе и не принимавших в ней непосредственного участия». К «замеченным в большевизме» при желании можно было отнести весьма широкий круг лиц. Конфискация же имущества у тех, кто не служил в армии (часто - по объективным причинам)только увеличивала число врагов белых.
Кузьмин вполне убедительно доказывает, что вопреки распространённому в советской историографии мнению Унгерн связи с японцами не имел и поход в Монголию предпринял самостоятельно, а не по указке Токио. Отряд японцев, действовавший в составе Азиатской дивизии, не имел связи с японским командованием. Даже если последнее планировало использовать его для получения разведданных, это оказалось невозможно, поскольку связь Азиатской дивизии с внешним миром отсутствовала вплоть до её прихода в Маньчжурию. В то же время и Унгерну, и большевикам, как верно отмечено в книге, было выгодно распускать слухи о его связях с Японией. Унгерну - для повышения его веса в глазах других антисоветских сил, большевикам - для того, чтобы обвинить во всём происходящем японских интервентов.
В книге много неточностей, связанных с некритическим повторением утверждений источников. Так, следуя мемуарам Викторина Молчанова, но ошибочно именуя его Виктором, Кузьмин утверждает, что Молчанов атаковал деревню Баргак (возможно, современный посёлок Бырка юго-восточнее станции Оловянная), где красные до этого уничтожили два японских полка». Между тем японская армия в России в годы Гражданской войны, по официальным японским данным, безвозвратно потеряла 3116 человек, а во флоте - 45 человек.
Из этого числа 1717 человек умерли от болезней, а основная доля боевых потерь приходится на «Николаевский инцидент», когда в марте 1920 года партизанами был уничтожен японский гарнизон Николаевска-на-Амуре и мобилизованные им японские жители - всего около 900 погибших. Ни о какой гибели двух полков в Забайкалье японская история не знает. Скорее всего, при отходе японских войск их арьергарды имели отдельные стычки с красными партизанами, в ходе которых было убито и ранено по несколько человек с каждой стороны. Молва могла превратить эти арьергардные бои в разгром двух японских полков, а Молчанов охотно поверил слуху, который льстил его войскам: они ведь разбили партизан, ранее разгромивших два японских полка.
Автор книги сообщает, что один из героев борьбы против Унгерна, партизанский командир Пётр Щетинки ^будучи главным инструктором монгольских спецслужб, был убит «по разным версиям, белыми, «японскими наймитами» или Блюмкиным». Но перед этим говорится, что Блюмкин был отозван из Монголии за год до смерти Щетинкина. Каким же образом Якова Григорьевича могли подозревать в убийстве Щетинкина?
Кузьмин полагает, что двум бригадам Азиатской дивизии после пленения Унгерна удалось благополучно выбраться из Монголии только потому, что по тайному приказу богдо-гэгэна монголы снабжали их продовольствием и разведданными о передвижении красных. Думаю, что никакого приказа богдо-гэгэна не было, поскольку после занятия Урги красными он находился под жёстким контролем и вынужден был издать прямо противоположное распоряжение - о борьбе против Унгерна и белых. Как пишет сам же автор книги, после поимки барона советское руководство посчитало кампанию оконченной, и численность частей Красной Армии в Монголии была резко сокращена, и по большей части унгерновцам при отступлении пришлось иметь дело с малобоеспособными отрядами красных монголов. Вероятно, часть монголов, не испытывавшая симпатий к красным, действительно чем-то помогала белым, но для этого совершенно не нужно было тайного приказания богдо-гэгэна.
Кузьмин считает новаторскими геополитические идеи Унгерна о восстановлении Срединной империи в Китае, за которым должно было последовать восстановление монархии в России.
Однако данная схема была чисто умозрительной хотя бы потому, что те же маньчжуры, как хорошо показано в книге, к началу XX века были сильнейшим образом ассимилированы китайцами и в Китае практически не было сил, заинтересованных в реставрации династии Цин. Характерно, что когда японцы создали марионеточное государство Маньчжоу-го во главе с последним представителем этой династии, то император Пу И держался только на японских штыках, не пользуясь никакой народной поддержкой. А уж идея опереться на монголов в борьбе за восстановление Срединной монархии была утопична с самого начала. Все наиболее воинственные представители монгольских племён расселились по пространствам Евразии ещё в эпоху монгольских завоеваний. В собственно Монголии остались наиболее миролюбивые люди, чьи потомки в XVII веке приняли буддизм - одну из самых мирных религий. И не случайно монгольские отряды что у белых, что у красных играли лишь сугубо вспомогательную роль и были малобоеспособны.
Кузьмин уверен в выдающихся полководческих способностях Унгерна. Однако сколько-нибудь объективный анализ боевых действий Азиатской дивизии такой вывод не подтверждает. Автор книги сам признаёт, что барон пренебрегал разведкой, а обе бригады его дивизии практически всё время действовали самостоятельно, без какой-либо связи друг с другом, что приводило к распылению и без того небольших сил. Распыление сил и промедление с атакой стали причиной поражения в сражении у Тро-ицкосавска, что предопределило неудачу похода Азиатской дивизии в Россию.
На наш взгляд, Кузьмин преувеличивает и роль буддизма для Унгерна. Автор книги полагает, что на допросах у большевиков барон говорил правду, поскольку ему не было смысла лгать, раз войско ему изменило, но буквально через несколько страниц утверждает: «На допросах красными барон признавал себя лютеранином. О принятии буддизма он там не говорил. По-видимому, Унгерн считал, что перед большевиками незачем раскрывать подробности своей веры». Но ведь он прекрасно понимал, что его расстреляют. Неужели барон не хотел запечатлеть свои взгляды, в том числе религиозные, для истории? С другой стороны, красным признание Унгерна в том, что он буддист, никакой пользы бы не принесло и их противникам не навредило бы. То, что барону был свойствен мистицизм, сомневаться не приходится, но он совсем не обязательно был буд-
дистского происхождения. Вполне можно допустить, что интерес к буддизму Унгерн проявлял «для красного словца», чтобы легче было установить контакт с монгольской элитой, а не вследствие близости буддизма его убеждениям. Голубев, например, писал, что в Урге Унгерн приказал убить несколько человек «для перерождения». Барон был прежде всего воином, а буддизм - религия совсем не воинственная. Да и последнее письмо богдо-гэгэну, которое Унгерн якобы продиктовал, не выказывает в бароне ревностного буддиста: «Начальник Конно-Азиатского корпуса - Великому и всемогущему богу ламайцев Богдо-ге-гену (так в тексте. - Б. С.). Великий! Я никогда не сомневался в твоих духовных и божественных свойствах. Ты Бог, воплотившийся в человеке, так же как наш Бог Иисус. Вспомним то время, когда ты страдал за народ, переносил много кощунственных оскорблений от презренных китайцев. Я тебе помог вырваться из рук этих безбожников. Неужели ты мне за это так отплатил и изменил мне, а ведь ты хорошо знаешь, как я беспощаден ко всем своим врагам, тем более к изменникам. И если ты изменил,то знай: я снова нагряну на Ургу и ты как жалкий пёс, будешь болтаться на воротах своего дворца на поругание и посмешище всех. Твой верноподданный генерал-лейтенант Унгерн». -
Кузьмин считает это письмо апокрифом, но оно в равной мере может быть подлинным документом или плодом фантазии мемуариста. Если оно подлинно, то явилось ответом на повеление монголам бороться против Унгерна, исходившее от.'богдо-гэгэна, который очутился под полным контролем советских войск и красных монголов. Недаром в советских газетах публиковали обращение правительства, одобренное богдо-гэгэном: «...Повелевается всем местным властям принять предупредительные меры к недопущению опустошений и насилий со стороны остатков банд распутного вора барона Унгерна и уничтожения их».
Это вполне согласуется со свидетельством Блохина о том, что красные монголы дрались против унгерновцев, ссылаясь на повеление богдо-гэгэна. Слова же о «распутном воре» согласуются со свидетельством Блохина о гомосексуализме барона. Если последнее письмо Унгерна подлинное, то оно вполне укладывается как в его желание запугать своих врагов и изменников, так и вполне соответствует признанию барона на допросе о том, что буддизм он использовал лишь в тактических целях.
Текст: Б. Соколов, д.ф.н., к. и.н.
.
Сканил с рукой, повреждённой гибоидами.
Исходник прекрасной книги:
Кузьмин С. Л. "История барона Унгерна: опыт реконструкции."
- М.: Тов-во научных изданий КМ К, 2011.-659с., илл.
Сергей Кузьмин известен как один из самых видных российских ун-герноведов.
В новую книгу также вошли в качестве приложения фрагменты из неопубликованных
мемуаров и новые документы, но подобраны они довольно странно.
Например, в воспоминаниях есаула Блохина «Боевые операции барона Унгерн-Штернберга:
захват им Монголии; борьба с Красной Армией и переход Монголии к Советской России
приведены только фрагменты по несколько абзацев, соединённые пересказом оставшегося
текста."Лучше было бы в данном случае дать эти интересные мемуары полностью.
Или причина в том, что Блохин выставляет Унгерна не в лучшем свете, а Кузьмин
склонен идеализировать барона, почему и отказался от публикации в двухтомнике
записок Бориса Унгерна, компрометирующих барона?
Рукопись Блохина замечательна тем, что, оказывается, можно .установить автора,
который кроме этой рукописи опубликовал ещё целый ряд текстов об Унгерне.
Кузьмин ошибается, утверждая, что в начале рукописи сообщаются биографические
данные Блохина.
На самом деле они приложены в конце рукописи в виде отдельной
"Объяснительной записки", предназначенной для Комиссии при заграничном
историческом архиве "О русской революции" (здесь и далее цитируется по рукописи,
хранящейся: ГАРФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 252.
Вопреки утверждению Кузьмина, текст нельзя назвать малограмотным. Он вполне литературен,
и число орфографических ошибок невелико).
Там сообщалось: "Сам я коренной уроженец Сибири, сын бывшего богатого скотопромышленника. Отец мой, начиная с 1908 года, почти ежегодно ездил в Монголию для закупки рогатого скота, причём я был всегда при нём, постоянно помогая ему в его делах. Быстро изучив язык и нравы монгол, я также изучил почти все не только главные пути сообщения, но и тайные скотогонные. После установления советской власти в Сибири в 1918 г. - я поступил на службу в армию адмирала Колчака. Во время отхода армии на восток я попал в плен». Далее Блохин рассказал о том, как, дваж-
ды переболев тифом, он смог бежать во время конвоирования из тюрьмы в ЧК в городе N и якобы три с половиной месяца скитался по тайге без еды и даже спичек, прежде чем набрёл на двух туземных охотников, которые накормили его и помогли добраться до Монголии.
Там Блохин поступил в отряд А. И. Шубина (его он упорно именует Михаилом Ивановичем), затем, после ликвидации отряда Шубина, был в Урян-хае в отряде «неуловимого поручика», а потом «к барону Унгерну попал в плен, если так можно выразиться. Он меня счёл за коммуниста. Посадил меня в подвал комендантского управления, вот где все эти пытки и зверства я видел сам лично. Был помилован. После этого приближен был очень близко к барону. Помиловал он меня совершенно случайно. В описании моём упоминается об одном есауле, отданном на исправление палача Бурдаковского. Так это был я сам (этого есаула в тексте зовут Блохин, откуда и устанавливается фамилия автора мемуаров. - 6. С.). Зная великолепно язык и местность,я был постоянным гонцом у Унгерна, по несколько раз бывал в разных отрядах, не был только в отряде генерала Бакича, и все сведения получил от спасшихся офицеров и от денщика ген. Бакича. Выполнив поручение барона, я числился по бригаде Резухина...
Я у Унгерна был всем, кроме, конечно, исполнения функций палача, для этого у него были особые люди. Барон любил меня за то, что я не боялся его; я, конечно, боялся его, но никому не показывал виду».
И особо просил Блохин: «Рассказывая кусочек заветной скитальческой жизни, очень прошу не давать это огласки печатно в течение 15 лет». Судя по пометке на «Объяснительной записке», она была получена 4 марта 1926 года. Так что оговоренный срок возможной публикации наступил в 1941 году, в самый разгар Второй мировой войны. А после окончания войны Пражский архив был вывезен в СССР, и вопрос о публикации мемуаров Блохина отпал на долгие десятилетия. Его записки написаны в тетрадях, произведённых в Чехословакии, но это не означает, что автор обязательно писал мемуары, находясь в этой стране. Он мог попросить архив выслать ему бумагу для записей.
Несложно заметить, что функции, которые выполнял Блохин при Унгерне, полностью совпадают с функциями есаула Алексея Макеева, адъютанта и доверенного человека Унгерна, автора книги «Бог войны - барон Унгерн». Фантастический побег из ЧК и столь же фантастическое блуждание по тайге в течение трёх с половиной месяцев потребовались мнимому Блохину, чтобы скрыть тот факт, что он состоял в Азиатской дивизии ещё до похода в Монголию, да ещё, как и Макеев, и работал вместе с начальником контрразведки Сипайло. Совпадает описание деталей казни поручика Чернова (Блохин называет его Поповым и обвиняет в отравлении всех раненых и больных; Макеев же пишет, что Чернов двух казаков самочинно расстрелял). Совпадает и описание насилий и убийств в Урге, и роль Блохина в заговоре против Унгерна.
Сергей Кузьмин критикует меня за то, что я автором мемуаров, подписанных Г. Голубевым, счёл Б. Н. Волкова. Полностью с ним согласен, потому что в действительности их автором является человек, которого офицеры Азиатской дивизии знали как есаула Алексея Макеева, адъютанта Унгерна. Здесь совпадает вся ургинская часть, особенно описание еврейских погромов и эпизода, когда Унгерн расположился в юрте, когда узнал, что выбранный для него штабом роскошный дом принадлежал убитому еврею.
Тогда он заявил, что «глупее людей, сидящих в моем штабе, нет» (Макеев). Эта фраза почти дословно повторена у Голу-бева: «Глупее людей, как у него в штабе, он нигде не встречал». Также повторен у обоих мемуаристов эпизод с наказанием двух казаков, пытавшихся убить «личного жида» Унгерна Вольфовича. Мемуары Голубева, написанные в 1926 году, если верить авторской датировке, были проданы Гуверовскому архиву, а их часть, озаглавленная «Расправа на Урге», - Русскому заграничному историческому архиву в Праге.
Кстати, в Америке Макеев свои мемуары издал в 1938 году под псевдонимом «поручик Валентин Тихонов» как «Горы и звёзды». Она стала бестселлером в жанре ужасов и её сравнивали с романом Владимира Познера-старшего на ту же тему «Кровавый Барон» (1938). Не исключено, что в середине 1930-х годов, а может быть, и раньше, он перебрался в Америку, но неизвестно, под каким именем он жил там. Не исключено, что и книга Дмитрия Алёшина «Азиатская Одиссея», изданная в США в 1940-м, - это ещё один вариант мемуаров Макеева, благо, что адъютант Унгерна там охарактеризован весьма положительно, а барон называется «богом войны». Замечу, что в мемуарах Тихонова и Алёшина Макеев назван лейтенантом, то есть поручиком или сотником, а в очерке Макеева «Ночной визит» автобиографический герой именуется «есаул А.» (Алешин?).
Таким образом, Макеев, возможно, оказывается самым плодовитым из авторов унгерниады, выступив под фамилиями Голубев, Макеев, Блохин, Тихонов и Алёшин. То, что бойцы Азиатской дивизии знали унгерновского адъютанта под фамилией Макеев, вовсе не означает, что эта его настоящая фамилия. Она может быть любой из пяти перечисленных или какой-нибудь шестой, нам неизвестной.
Забавно, что биография, изложенная Блохиным в «Объяснительной записке», совпадает с той, которую Б. Н. Волков описал как свою собственную в письме С. 0. Лавровой 19 февраля 1925 года под псевдонимом «Пономарёв»: «...попал в плен к большевикам, оттуда бежал в Монголию; там я был захвачен отрядом барона Унгерна», - что может быть простым совпадением. Кузьмин верно указывает, что Оссендовский в своём «Рапорте о политической ситуации в Монголии в марте - апреле 1921 года» упоминает есаула Блохина, который будто бы внёс разложение в
отряд полковника Казагранди, а потом скрылся неизвестно куда. Однако у Ос-сендовского Блохин - ни в коем случае не посланец Унгерна и тем более не близкое к нему лицо. Можно предположить, что автор мемуаров взял имя, но не биографию того человека, который в отряде Казагранди был известен как есаул Блохин. Точно так же в другом варианте мемуаров Макеев, скорее всего, воспользовался фамилией служившего в Азиатской дивизии интенданта статского советника Голубева. Поэтому маловероятно, что подлинная фамилия автора Блохин или Голубев.
В целом же «Бог войны барон Унгерн» Макеева и «Боевые операции барона Ун-герн-Штернберга» Блохина соотносятся примерно так же, как «Войны римлян с персами, вандалами и готами» и «Тайная история» византийского историка Прокопия Кесарийского. Если «Войны...» - это вполне парадная, официальная история, прославляющая императора Юстиниана и его полководцев,то «Тайная история» - это злой памфлет, разоблачающий Юстиниана и его окружение, от которого автор максимально дистанцируется. Точно так же самые ранние по времени создания мемуары, написанные от имени Блохина и не предназначавшиеся для публикации, - это злой памфлет против Унгерна и его окружения, от которого автор пытается отстраниться. В тексте, написанном от имени Блохина, Макеев представляет Унгерна и его окружение патологическими маньяками. Барон представлен женоненавистником, принуждающим к гомосексуальной связи своих денщиков, а также насилующим перед казнью Чернова (Попова). Сипайло - явный некрофил, который сначала душит женщин, а затем совокупляется с трупами. Его подручный Бурдуковский, ординарец Унгерна, помимо гомосексуализма и некрофилии ещё и вампир: он ухитряется одновременно насиловать свои жертвы и в буквальном смысле слова пить их кровь. Тут у сотрудников Пражского архива закономерно возникли подозрения о причастности автора мемуаров к унгерновским преступлениям, для опровержения которых пришлось писать не слишком убедительную «Объяснительную записку».
Напротив, сочинение, подписанное Макеевым, в целом оценивает барона высоко и беду его видит в том, что под влиянием окружающих он постепенно превратился в жестокого маньяка, всюду подозревавшего врагов. Многие натуралистические детали были смещены, на гомосексуализм Унгерна и некрофилию
его подручных сохранились лишь намеки. Очевидно, Макеев учёл как цензурные условия, в том числе и для будущих возможных переводов на английский и другие языки, а также настроения читающей публики, в том числе эмигрантской, где многие хотели видеть в Унгер-не героя борьбы с большевиками. Да и в плане самооправдания версия с гением и богом, лишь потом превратившимся в злодея, была гораздо более выигрышной. Что же касается вопроса, в каких текстах Макеева больше правды и что из сообщаемого им близко к истине, а что является плодом художественной фантазии, у нас нет на него однозначного ответа, поскольку все тексты Макеева сильно беллетризованы.
Кузьмин искренне полагает, что «для Унгерна главным в человеке были его личные качества - честность и храбрость, а не регалии или чины». Однако действительность была совсем не такой радужной. Близкими к Унгерну людьми были начальник контрразведки Сипайло и ординарец-палач Бурдуковский, которые отличались жестокостью, а не храбростью. Наверное, прав был соратник атамана Семёнова генерал Леонид Вериго: в чём сходился Унгерн с Семёновым - так это только «в полном неумении разбираться в окружающих людях». Какая уж тут проницательность, если барон просмотрел заговор своих офицеров против себя самого.
Кузьмин считает, что многое в мемуарах Блохина написано с чужих слов, а такие свидетельства он не считает надёжными. Между тем в любых мемуарах огромный массив составляют свидетельства, приведённые с чужих слов, а степень их достоверности определяется многими факторами.
Пример с Макеевым наглядно показывает, что исследование жизни и деяний Унгерна требует тщательного анализа имеющихся источников и, в частности определения авторства и реальных биографий авторов многочисленных мемуаров, посвящённых барону и его походу в Монголию. Тем не менее книга Кузьмина является на сегодня наиболее фундированной биографией Унгерна и в наибольшей мере приближается к академической биографии.
Автор сам побывал в Монголии и в исследовании много внимания уделил истории и географии Монголии той эпохи и личности богдо-гэгэна. Значение последнего как искусного политика, значительно продвинувшегося по пути достижения Монголией независимости, Кузьмин, на наш взгляд, преувеличивает. Теократичесий глава Монголии всё-
таки был фигурой символической и политикой не занимался. А вот насчёт того, что вторжение Унгерна во многом способствовало сохранению независимости Монголии от Китая, автор во многом
Ургу, Красная армия не заняла бы Мон-I бы
итоге мог бы уступить Внешнюю Монголию Китаю, точно так же, как остался в составе последнего Синьцзян, хотя одно
время Советский Союз поддерживал правительство,
старые большевики и чекисты, командиры и комиссары Красной армии, в том числе из бывших офицеров, наконец, белые офицеры, как оставшиеся на советской территории, так и ушедшие в Маньчжурию. У всех у них было мало шансов дожить хотя бы до конца 1930-х, пережив многочисленные советские чистки и китайские междоусобицы. Да и здоровье многих оказалось основательно подорвано тяготами и лишениями периода Гражданской войны. Так
что нет ничего мистического в том, что
в Россию и пленных
с деяниями какой-нибудь уездной ЧК, и тут барон вполне может дать фору сред-неуездным чекистам.
Тот же Блохин называл его контрразведку «Чека» и утверждал, что унгер-новские чекисты иногда устраняли недовольных чинов Азиатской дивизии, списывая убийства на китайских солдат и хунхузов. Чекистами, кстати сказать, называл подручных Сипайлова и Ма-
Кузьмин стремится дать объективную биографию Унгерна, в равной мере учитывая свидетельства как с белой, так и с красной стороны. Хотя белых свидетельств, естественно, больше, поскольку о бароне оставили воспоминания многие бывшие сослуживцы, начальники и подчинённые, тогда как красные командиры, сражавшиеся с Унтерном, в своём большинстве до мемуаров не дожили, сгинув в 1937-1938 годах. Сказываются и субъективные взгляды автора - приверженца монархических взглядов и поклонника Унгерна. Он не скрывает, что симпатизирует барону, поскольку тот был едва ли не единственным белым военачальником, открыто провозгласившим монархические лозунги. Кузьмин вполне серьёзно рассматривает вопрос о том, не повлияло ли проклятие Унгерна или его мистическая сила на судьбы тех, кто был причастен к пленению, осуждению и расстрелу барона, перечислив годы смерти 45 человек, из которых, по его мнению, двадцать были расстреляны и убиты, а ещё шесть человек, включая Ленина, преждевременно умерли от болезней. Замечу, что пленивший Унгерна монгольский князь Сундуй Бишерельту-гун назван умершим в 1937 году после того, как сломал ногу. Принимая во внимание массовый террор, развязанный в Монголии против лам и бывших феодалов и по масштабам даже превзошедший советский террор тех лет, можно заподозрить, что Сундуй умер насильственной смертью. Также список можно было расширить за счёт офицеров - участников заговора против Унгерна, погибших во время Гражданской войны в Китае в 1920-е годы. С другой стороны, не все офицеры, оставшиеся в России, наверняка были расстреляны красными.
В целом же данный подсчёт никак не может свидетельствовать в пользу влияния каких-то мистических сил, связанных с Унгерном, на судьбу тех, кто причинил ему зло. Ведь все эти люди оказались в группах риска. Это были
и •умерлм насильственной смертью. Также ничего мистического нет и в том, что день независимости Монголии - 29 декабря - приходится на день рождения Унгерна-. на эт\/ параллель обращает внимание Кузьмин. Ведь тибетский лунный календарь, используемый в Монголии, не совпадает с григорианским, так что перед нами просто случайное совпадение. В 2007 году День национальной независимости Монголии был установлен в честь вступления богдо-гэгэна на престол, и с Унгерном это никак не было связано. Кузьминым, биологом по основной специальности, принята довольно странная система цитирования. В сносках указывается только автор и название статьи или книги, но не указаны ни номера страниц, ни электронные адреса публикаций. Возможно, в естественных науках такие ссылки и достаточны, но для гуманитарных наук они неприемлемы.
Автор книги стремится доказать, что барон не был столь жесток, как о нём обычно говорят. Для этого Кузьмин сравнивает предполагаемое число жертв, убитых по приказу Унгерна, с жертвами террора во время правления Колчака, Деникина или Врангеля. И приходит к ожидаемому выводу: «...по вине Унгерна погибло гораздо меньше людей, чем по вине других белых и красных». Но такой вывод явно некорректен. Ведь Колчак и Деникин на пике своих успехов контролировали более десятка губерний каждый. Врангель на закате Белого движения сумел занять целиком Тавриче-скую'губернию. Соответственно, по приказам главнокомандующих, а больше - приказами подчинённых им генералов, а на Востоке - очень условно подчинявшихся Колчаку атаманов, включая того же Семёнова, уничтожались многие тысячи людей - и виноватых, и правых. Унгерн же проводил свой террор лишь на станции Даурия и в её окрестностях, а потом - лишь в русской колонии Монголии, а также среди жителей немногих посёлков, захваченных во время похода
кровожадность Интерна. Например, та-кой приказ есаулу А. И. Шубину: «Уничтожить в Присогольском районе и в дальнейшем всех жидов и замеченных в большевизме русских, имущество ко-их должно быть реквизировано. Реквизировать половину всего состояния русских - колонистов, не служивших во время последней войны на военной службе и не принимавших в ней непосредственного участия». К «замеченным в большевизме» при желании можно было отнести весьма широкий круг лиц. Конфискация же имущества у тех, кто не служил в армии (часто - по объективным причинам)только увеличивала число врагов белых.
Кузьмин вполне убедительно доказывает, что вопреки распространённому в советской историографии мнению Унгерн связи с японцами не имел и поход в Монголию предпринял самостоятельно, а не по указке Токио. Отряд японцев, действовавший в составе Азиатской дивизии, не имел связи с японским командованием. Даже если последнее планировало использовать его для получения разведданных, это оказалось невозможно, поскольку связь Азиатской дивизии с внешним миром отсутствовала вплоть до её прихода в Маньчжурию. В то же время и Унгерну, и большевикам, как верно отмечено в книге, было выгодно распускать слухи о его связях с Японией. Унгерну - для повышения его веса в глазах других антисоветских сил, большевикам - для того, чтобы обвинить во всём происходящем японских интервентов.
В книге много неточностей, связанных с некритическим повторением утверждений источников. Так, следуя мемуарам Викторина Молчанова, но ошибочно именуя его Виктором, Кузьмин утверждает, что Молчанов атаковал деревню Баргак (возможно, современный посёлок Бырка юго-восточнее станции Оловянная), где красные до этого уничтожили два японских полка». Между тем японская армия в России в годы Гражданской войны, по официальным японским данным, безвозвратно потеряла 3116 человек, а во флоте - 45 человек.
Из этого числа 1717 человек умерли от болезней, а основная доля боевых потерь приходится на «Николаевский инцидент», когда в марте 1920 года партизанами был уничтожен японский гарнизон Николаевска-на-Амуре и мобилизованные им японские жители - всего около 900 погибших. Ни о какой гибели двух полков в Забайкалье японская история не знает. Скорее всего, при отходе японских войск их арьергарды имели отдельные стычки с красными партизанами, в ходе которых было убито и ранено по несколько человек с каждой стороны. Молва могла превратить эти арьергардные бои в разгром двух японских полков, а Молчанов охотно поверил слуху, который льстил его войскам: они ведь разбили партизан, ранее разгромивших два японских полка.
Автор книги сообщает, что один из героев борьбы против Унгерна, партизанский командир Пётр Щетинки ^будучи главным инструктором монгольских спецслужб, был убит «по разным версиям, белыми, «японскими наймитами» или Блюмкиным». Но перед этим говорится, что Блюмкин был отозван из Монголии за год до смерти Щетинкина. Каким же образом Якова Григорьевича могли подозревать в убийстве Щетинкина?
Кузьмин полагает, что двум бригадам Азиатской дивизии после пленения Унгерна удалось благополучно выбраться из Монголии только потому, что по тайному приказу богдо-гэгэна монголы снабжали их продовольствием и разведданными о передвижении красных. Думаю, что никакого приказа богдо-гэгэна не было, поскольку после занятия Урги красными он находился под жёстким контролем и вынужден был издать прямо противоположное распоряжение - о борьбе против Унгерна и белых. Как пишет сам же автор книги, после поимки барона советское руководство посчитало кампанию оконченной, и численность частей Красной Армии в Монголии была резко сокращена, и по большей части унгерновцам при отступлении пришлось иметь дело с малобоеспособными отрядами красных монголов. Вероятно, часть монголов, не испытывавшая симпатий к красным, действительно чем-то помогала белым, но для этого совершенно не нужно было тайного приказания богдо-гэгэна.
Кузьмин считает новаторскими геополитические идеи Унгерна о восстановлении Срединной империи в Китае, за которым должно было последовать восстановление монархии в России.
Однако данная схема была чисто умозрительной хотя бы потому, что те же маньчжуры, как хорошо показано в книге, к началу XX века были сильнейшим образом ассимилированы китайцами и в Китае практически не было сил, заинтересованных в реставрации династии Цин. Характерно, что когда японцы создали марионеточное государство Маньчжоу-го во главе с последним представителем этой династии, то император Пу И держался только на японских штыках, не пользуясь никакой народной поддержкой. А уж идея опереться на монголов в борьбе за восстановление Срединной монархии была утопична с самого начала. Все наиболее воинственные представители монгольских племён расселились по пространствам Евразии ещё в эпоху монгольских завоеваний. В собственно Монголии остались наиболее миролюбивые люди, чьи потомки в XVII веке приняли буддизм - одну из самых мирных религий. И не случайно монгольские отряды что у белых, что у красных играли лишь сугубо вспомогательную роль и были малобоеспособны.
Кузьмин уверен в выдающихся полководческих способностях Унгерна. Однако сколько-нибудь объективный анализ боевых действий Азиатской дивизии такой вывод не подтверждает. Автор книги сам признаёт, что барон пренебрегал разведкой, а обе бригады его дивизии практически всё время действовали самостоятельно, без какой-либо связи друг с другом, что приводило к распылению и без того небольших сил. Распыление сил и промедление с атакой стали причиной поражения в сражении у Тро-ицкосавска, что предопределило неудачу похода Азиатской дивизии в Россию.
На наш взгляд, Кузьмин преувеличивает и роль буддизма для Унгерна. Автор книги полагает, что на допросах у большевиков барон говорил правду, поскольку ему не было смысла лгать, раз войско ему изменило, но буквально через несколько страниц утверждает: «На допросах красными барон признавал себя лютеранином. О принятии буддизма он там не говорил. По-видимому, Унгерн считал, что перед большевиками незачем раскрывать подробности своей веры». Но ведь он прекрасно понимал, что его расстреляют. Неужели барон не хотел запечатлеть свои взгляды, в том числе религиозные, для истории? С другой стороны, красным признание Унгерна в том, что он буддист, никакой пользы бы не принесло и их противникам не навредило бы. То, что барону был свойствен мистицизм, сомневаться не приходится, но он совсем не обязательно был буд-
дистского происхождения. Вполне можно допустить, что интерес к буддизму Унгерн проявлял «для красного словца», чтобы легче было установить контакт с монгольской элитой, а не вследствие близости буддизма его убеждениям. Голубев, например, писал, что в Урге Унгерн приказал убить несколько человек «для перерождения». Барон был прежде всего воином, а буддизм - религия совсем не воинственная. Да и последнее письмо богдо-гэгэну, которое Унгерн якобы продиктовал, не выказывает в бароне ревностного буддиста: «Начальник Конно-Азиатского корпуса - Великому и всемогущему богу ламайцев Богдо-ге-гену (так в тексте. - Б. С.). Великий! Я никогда не сомневался в твоих духовных и божественных свойствах. Ты Бог, воплотившийся в человеке, так же как наш Бог Иисус. Вспомним то время, когда ты страдал за народ, переносил много кощунственных оскорблений от презренных китайцев. Я тебе помог вырваться из рук этих безбожников. Неужели ты мне за это так отплатил и изменил мне, а ведь ты хорошо знаешь, как я беспощаден ко всем своим врагам, тем более к изменникам. И если ты изменил,то знай: я снова нагряну на Ургу и ты как жалкий пёс, будешь болтаться на воротах своего дворца на поругание и посмешище всех. Твой верноподданный генерал-лейтенант Унгерн». -
Кузьмин считает это письмо апокрифом, но оно в равной мере может быть подлинным документом или плодом фантазии мемуариста. Если оно подлинно, то явилось ответом на повеление монголам бороться против Унгерна, исходившее от.'богдо-гэгэна, который очутился под полным контролем советских войск и красных монголов. Недаром в советских газетах публиковали обращение правительства, одобренное богдо-гэгэном: «...Повелевается всем местным властям принять предупредительные меры к недопущению опустошений и насилий со стороны остатков банд распутного вора барона Унгерна и уничтожения их».
Это вполне согласуется со свидетельством Блохина о том, что красные монголы дрались против унгерновцев, ссылаясь на повеление богдо-гэгэна. Слова же о «распутном воре» согласуются со свидетельством Блохина о гомосексуализме барона. Если последнее письмо Унгерна подлинное, то оно вполне укладывается как в его желание запугать своих врагов и изменников, так и вполне соответствует признанию барона на допросе о том, что буддизм он использовал лишь в тактических целях.
Текст: Б. Соколов, д.ф.н., к. и.н.
.