«МНИМЫЕ ВЕЛИЧИНЫ» (отрывки из романа)
Оригинал взят у ganfayter в «МНИМЫЕ ВЕЛИЧИНЫ» (отрывки из романа)
Николай Нароков (Николай Владимирович Марченко 26.06.1887г - 3.10.1969г)
«МНИМЫЕ ВЕЛИЧИНЫ» Роман.
Издан в 1952 году. Переведен на все европейские языки.
(ВЫДЕРЖКИ ИЗ РОМАНА)
Разговор начальника НКВД Любкина с его заместителем Супруном
…если сейчас самого Ежова или Сталина спросить, зачем они этот погром устраивают, то они и сами ничего объяснить не сумеют. Потому что тут не разум и не план, а вроде как бы инстинкт.
- Что же? Сам-то ты как понимаешь?
- Я-то? Я так понимаю: послушание. А еще вернее - подчинение.
- Подчинение? - переспросил Супрунов.- Чье подчинение? Кому?
Любкин перевел на него глаза.
- Вообще! Не «чье», а - вообще. Ты сам рассуди, Павлуша. Вот, скажем, колхозы. Для чего их ввели? Объяснение, конечно, есть: надо всякое зерно государственным сделать. Оно, конечно, правильно, объяснение это, но ведь зерно государственным сделать можно и иначе: мужиков не разорять, в Колыму их не посылать и тысячами не расстреливать. И я так понимаю: государственное зерно - это не настоящее (он очень сильно подчеркнул это слово), а настоящее в том, чтобы мужик почувствовал: что с ним хотят, то и сделают, а сам он ничего поделать но может, и даже пальцем пошевелить у него возможности нет.
- Дальше! - немного нахмурился Супрунов.
- Или, скажем, возьмем стахановщину... Ты думаешь, ее для повышения производительности труда ввели? Повышение, конечно, правильная цель, но... не настоящая! Настоящее, Павлуша, в том, чтобы рабочий знал: должен он работать вот так-то, т. е. по-стахановски, а не как-нибудь иначе, не по-своему. Надо ему в башку вбить, что никакого «по-своему» у него нет и быть не может, совсем нет, никогда нет. Настолько нет, что никакое «по-своему» ему и сниться не должно. Правильно я говорю?
- Дальше! - еще сильнее сдвинул брови Супрунов.
- А дальше все то же. Вот на заем из года в год заставляют подписываться. Зачем? Чтобы средства собрать? Наша страна, Павлуша, богатая, средства мы и без займов собрать можем, это цель не настоящая, а настоящая цель займов в том, чтобы каждому во все нутро втемяшить: «Приказали тебе на заем подписаться, ты и подпишешься! Приказали тебе при этом «ура» кричать ты и кричишь! И даже охотку чувствуешь «ура» кричать. И никакой мысли, чтобы «нет» сказать, в тебе уже нет, и никогда ее в тебе не будет!» Людям в мозг, в сердце и в шкуру вколачивают такое сознание, что ты, мол, не только не можешь чего-нибудь своего хотеть, но даже и не хочешь хотеть.
- Дальше! Дальше! - немного изменил своей сдержанности Супрунов и немного нервно перебрал пальцами по бархату кресла.
- А дальше ничего и нету: всё. Но только в этом уж подлинно - всё. Настоящее, оно в том, чтобы сто восемьдесят миллионов человек к подчинению привести, чтобы каждый знал: нет его! Ты пойми: сто восемьдесят миллионов человек, и каждый человек - нет его! Настолько нет, что сам он это знает: его нет, он- пустое место, а над ним - всё. И вот это-то... это «всё» и это «ничего», они-то и есть на-стоя-щее! - особо подчеркнуто закончил он со странной нотой в голосе.
Супрунов несколько секунд подумал, закурил, выпустил длинную струю дыма и с холодным спокойствием спросил:
- Что же?
- Ясно! - дернул плечом Любкин.- Наше с тобой дело, которое мы сейчас вот делаем, совсем не в том, чтобы с врагами народа бороться. Какие там враги! ГДЕ они? Такие же граждане, как и все, и ни в чем они не виноваты, это мы с тобой доподлинно знаем: нас не обманешь, да и мы обмануть себя не дадим. Это дело, ежовская-то кампания, в том состоит, чтобы в каждую клеточку мозга и нерва гвоздь вбить: «Нет меня!» Нам с тобой поручено до того людей довести, чтобы они, чуть только перед ними хомут поставят, ерами бы в этот хомут полезли. Подчинение! Такое подчинение, чтобы он, сукин сын, даже и не думал, будто это он подчиняется, а думал, будто он по своей воле в хомут лезет. потому что в том хомуте его счастье. Подчинение! Вот оно-то... оно-то и есть на-стоя-щее! - опять очень сильно подчеркнул он это слово.
- Кому подчинение? - резко спросил и выпрямился Супрунов.
Любкин поднял на него глаза. Минуту помолчал.
- А вот этого я и не знаю, Павлуша.
- Не знаешь? Разве? Как же так - не знаешь? Очень даже знаешь, не имеешь права не знать. Кому подчинение? Коммунистической партии подчинение! Строительству коммунизма подчинение!
В его голосе явно зазвучала злая насмешка, почти издевательство: словно он плевал на что-то и был рад, что плюет.
- Па-артии? - в тон ему подхватил Любкин.- Коммунизму? Да ведь коммунистическая наша партия... она ведь тоже уже подчинена! Она ведь тоже в хомут полезла, да так полезла, что думает, будто этот хомут,- это она сама и есть.
- Ну-ну! - почти прикрикнул на него Супрунов.- Молчи!
- Я и молчу! - хитро подмигнул ему Любкин.- Я вот как молчу: ни слова. Обвинительные заключения подписываю, на тройке их докладываю, сколько надо человек уничтожить, всех уничтожаю, а... молчу. Но только ты не сомневайся: если нашей коммунистической партии завтра прикажут выкинуть из мавзолея труп Ленина, проклясть Карла Маркса и заплевать комкоммунизм, так она и выкинет, и проклянет, и заплюет. И не потому, что послушается, а потому, что будет думать, будто это она сама так хочет.
- Правильно! - припечатал Супрунов.- А после того, как мы нашу ежовскую кампанию проведем, так она и еще больше подчинится, совсем подчинится, до конца. Но... кому ? Кому подчинится?
Любкин опять посмотрел на него: глубоко, с силой. Посмотрел, чтобы найти ответ в самом Супрунове. И, вероятно, нашел: тот же ответ, что был в нем самом.
- Кому? Большевизму. Вот он-то и подчиняет себе все: и партию, и людей, и жизнь.
Супрунов опять встал с кресла: не любил долго сидеть.
- Это ты - правильно. Большевизм! - очень ровно сказал он.- Только большевизм. Один только большевизм. Что же еще?
- Больше ничего. Не коммунизм же.
- Э! - презрительно отмахнулся Супрунов. - Это - для дурачков.
- Только для дурачков,- очень спокойно и уверенно повторил за ним Любкин.- Ты... Я вот тоже так понимаю.
РАЗГОВОР В КАМЕРЕ МИРОЛЮБОВА И ГРИГОРИЕМ МИХАЙЛО-ВИЧЕМ.
«… Право, путь от амебы до человека проще и короче, чем путь от человека до… большевика!»
РАЗГОВОР В РЕСТОРАНЕ НАЧАЛЬНИКА НКВД ЛЮБКИНА СО СВОИМ ЗАМЕСТИТЕЛЕМ СУПРУНОМ
Любкин опустился на стул. Он не только все понимал, но понимал с тем большей ясностью, что ни одно слово Супрунова не было для него новым. Каждое словo уже давно было в нем самом.
- Ты вот говоришь,- не меняя ни вида. ни позы, ни тона, размеренно продолжал Супрунов,-что тебе невкусно есть, если ты не знаешь, как оно называется. Смешно мне это слышать, чтоб ты знал! «Называется!»-слегка фыркнул он.- Черт вас знает, зачем вам обязательно название нужно!- дернул он плечом не объясняя, о ком это о «вас» говорит он.- А чуть только я тебе какой-то дурацкий суперфляй назвал, так ты и попробовать захотел: вкусно-де!.. Так я если ты хочешь и если тебе это непременно надо, сколько угодно суперфляев назову: «коммунизм», «советская власть», «социалистическое строительство»... мало тебе? Могу и еще: Маркс, Ленин, Сталин. Еще мало? Так я могу и еще суперфляй назвать: «коммунистическая партия». Самый что ни на есть суперфляйный суперфляй! Мы с тобой в восемнадцатом году за коммунизм кровь проливали и умереть готовы были, а ведь коммунизма-то и нет! Не в СССР его нет, про СССР и говорить нечего, а вообще его нет! Вообще! Суперфляй для дураков есть, а коммунизма нет и быть не может, потому что борьба не за коммунизм идет, а за то - кто наверху? у кого вожжи в руках?- властно и даже грозно выпрямился Супрунов.- Только в вожжах дело, Ефрем, только во власти дело, а совсем не в Марксе-Ленине! Что тебе нужно: суперфляй или вожжи? Коммунист ты или большевик? Сможешь ты, ради вожжей, эту самую коммунистическую партию к стене поставить и сам ей пулю в затылок всадить?
Николай Нароков (Николай Владимирович Марченко 26.06.1887г - 3.10.1969г)
«МНИМЫЕ ВЕЛИЧИНЫ» Роман.
Издан в 1952 году. Переведен на все европейские языки.
(ВЫДЕРЖКИ ИЗ РОМАНА)
Разговор начальника НКВД Любкина с его заместителем Супруном
…если сейчас самого Ежова или Сталина спросить, зачем они этот погром устраивают, то они и сами ничего объяснить не сумеют. Потому что тут не разум и не план, а вроде как бы инстинкт.
- Что же? Сам-то ты как понимаешь?
- Я-то? Я так понимаю: послушание. А еще вернее - подчинение.
- Подчинение? - переспросил Супрунов.- Чье подчинение? Кому?
Любкин перевел на него глаза.
- Вообще! Не «чье», а - вообще. Ты сам рассуди, Павлуша. Вот, скажем, колхозы. Для чего их ввели? Объяснение, конечно, есть: надо всякое зерно государственным сделать. Оно, конечно, правильно, объяснение это, но ведь зерно государственным сделать можно и иначе: мужиков не разорять, в Колыму их не посылать и тысячами не расстреливать. И я так понимаю: государственное зерно - это не настоящее (он очень сильно подчеркнул это слово), а настоящее в том, чтобы мужик почувствовал: что с ним хотят, то и сделают, а сам он ничего поделать но может, и даже пальцем пошевелить у него возможности нет.
- Дальше! - немного нахмурился Супрунов.
- Или, скажем, возьмем стахановщину... Ты думаешь, ее для повышения производительности труда ввели? Повышение, конечно, правильная цель, но... не настоящая! Настоящее, Павлуша, в том, чтобы рабочий знал: должен он работать вот так-то, т. е. по-стахановски, а не как-нибудь иначе, не по-своему. Надо ему в башку вбить, что никакого «по-своему» у него нет и быть не может, совсем нет, никогда нет. Настолько нет, что никакое «по-своему» ему и сниться не должно. Правильно я говорю?
- Дальше! - еще сильнее сдвинул брови Супрунов.
- А дальше все то же. Вот на заем из года в год заставляют подписываться. Зачем? Чтобы средства собрать? Наша страна, Павлуша, богатая, средства мы и без займов собрать можем, это цель не настоящая, а настоящая цель займов в том, чтобы каждому во все нутро втемяшить: «Приказали тебе на заем подписаться, ты и подпишешься! Приказали тебе при этом «ура» кричать ты и кричишь! И даже охотку чувствуешь «ура» кричать. И никакой мысли, чтобы «нет» сказать, в тебе уже нет, и никогда ее в тебе не будет!» Людям в мозг, в сердце и в шкуру вколачивают такое сознание, что ты, мол, не только не можешь чего-нибудь своего хотеть, но даже и не хочешь хотеть.
- Дальше! Дальше! - немного изменил своей сдержанности Супрунов и немного нервно перебрал пальцами по бархату кресла.
- А дальше ничего и нету: всё. Но только в этом уж подлинно - всё. Настоящее, оно в том, чтобы сто восемьдесят миллионов человек к подчинению привести, чтобы каждый знал: нет его! Ты пойми: сто восемьдесят миллионов человек, и каждый человек - нет его! Настолько нет, что сам он это знает: его нет, он- пустое место, а над ним - всё. И вот это-то... это «всё» и это «ничего», они-то и есть на-стоя-щее! - особо подчеркнуто закончил он со странной нотой в голосе.
Супрунов несколько секунд подумал, закурил, выпустил длинную струю дыма и с холодным спокойствием спросил:
- Что же?
- Ясно! - дернул плечом Любкин.- Наше с тобой дело, которое мы сейчас вот делаем, совсем не в том, чтобы с врагами народа бороться. Какие там враги! ГДЕ они? Такие же граждане, как и все, и ни в чем они не виноваты, это мы с тобой доподлинно знаем: нас не обманешь, да и мы обмануть себя не дадим. Это дело, ежовская-то кампания, в том состоит, чтобы в каждую клеточку мозга и нерва гвоздь вбить: «Нет меня!» Нам с тобой поручено до того людей довести, чтобы они, чуть только перед ними хомут поставят, ерами бы в этот хомут полезли. Подчинение! Такое подчинение, чтобы он, сукин сын, даже и не думал, будто это он подчиняется, а думал, будто он по своей воле в хомут лезет. потому что в том хомуте его счастье. Подчинение! Вот оно-то... оно-то и есть на-стоя-щее! - опять очень сильно подчеркнул он это слово.
- Кому подчинение? - резко спросил и выпрямился Супрунов.
Любкин поднял на него глаза. Минуту помолчал.
- А вот этого я и не знаю, Павлуша.
- Не знаешь? Разве? Как же так - не знаешь? Очень даже знаешь, не имеешь права не знать. Кому подчинение? Коммунистической партии подчинение! Строительству коммунизма подчинение!
В его голосе явно зазвучала злая насмешка, почти издевательство: словно он плевал на что-то и был рад, что плюет.
- Па-артии? - в тон ему подхватил Любкин.- Коммунизму? Да ведь коммунистическая наша партия... она ведь тоже уже подчинена! Она ведь тоже в хомут полезла, да так полезла, что думает, будто этот хомут,- это она сама и есть.
- Ну-ну! - почти прикрикнул на него Супрунов.- Молчи!
- Я и молчу! - хитро подмигнул ему Любкин.- Я вот как молчу: ни слова. Обвинительные заключения подписываю, на тройке их докладываю, сколько надо человек уничтожить, всех уничтожаю, а... молчу. Но только ты не сомневайся: если нашей коммунистической партии завтра прикажут выкинуть из мавзолея труп Ленина, проклясть Карла Маркса и заплевать комкоммунизм, так она и выкинет, и проклянет, и заплюет. И не потому, что послушается, а потому, что будет думать, будто это она сама так хочет.
- Правильно! - припечатал Супрунов.- А после того, как мы нашу ежовскую кампанию проведем, так она и еще больше подчинится, совсем подчинится, до конца. Но... кому ? Кому подчинится?
Любкин опять посмотрел на него: глубоко, с силой. Посмотрел, чтобы найти ответ в самом Супрунове. И, вероятно, нашел: тот же ответ, что был в нем самом.
- Кому? Большевизму. Вот он-то и подчиняет себе все: и партию, и людей, и жизнь.
Супрунов опять встал с кресла: не любил долго сидеть.
- Это ты - правильно. Большевизм! - очень ровно сказал он.- Только большевизм. Один только большевизм. Что же еще?
- Больше ничего. Не коммунизм же.
- Э! - презрительно отмахнулся Супрунов. - Это - для дурачков.
- Только для дурачков,- очень спокойно и уверенно повторил за ним Любкин.- Ты... Я вот тоже так понимаю.
РАЗГОВОР В КАМЕРЕ МИРОЛЮБОВА И ГРИГОРИЕМ МИХАЙЛО-ВИЧЕМ.
«… Право, путь от амебы до человека проще и короче, чем путь от человека до… большевика!»
РАЗГОВОР В РЕСТОРАНЕ НАЧАЛЬНИКА НКВД ЛЮБКИНА СО СВОИМ ЗАМЕСТИТЕЛЕМ СУПРУНОМ
Любкин опустился на стул. Он не только все понимал, но понимал с тем большей ясностью, что ни одно слово Супрунова не было для него новым. Каждое словo уже давно было в нем самом.
- Ты вот говоришь,- не меняя ни вида. ни позы, ни тона, размеренно продолжал Супрунов,-что тебе невкусно есть, если ты не знаешь, как оно называется. Смешно мне это слышать, чтоб ты знал! «Называется!»-слегка фыркнул он.- Черт вас знает, зачем вам обязательно название нужно!- дернул он плечом не объясняя, о ком это о «вас» говорит он.- А чуть только я тебе какой-то дурацкий суперфляй назвал, так ты и попробовать захотел: вкусно-де!.. Так я если ты хочешь и если тебе это непременно надо, сколько угодно суперфляев назову: «коммунизм», «советская власть», «социалистическое строительство»... мало тебе? Могу и еще: Маркс, Ленин, Сталин. Еще мало? Так я могу и еще суперфляй назвать: «коммунистическая партия». Самый что ни на есть суперфляйный суперфляй! Мы с тобой в восемнадцатом году за коммунизм кровь проливали и умереть готовы были, а ведь коммунизма-то и нет! Не в СССР его нет, про СССР и говорить нечего, а вообще его нет! Вообще! Суперфляй для дураков есть, а коммунизма нет и быть не может, потому что борьба не за коммунизм идет, а за то - кто наверху? у кого вожжи в руках?- властно и даже грозно выпрямился Супрунов.- Только в вожжах дело, Ефрем, только во власти дело, а совсем не в Марксе-Ленине! Что тебе нужно: суперфляй или вожжи? Коммунист ты или большевик? Сможешь ты, ради вожжей, эту самую коммунистическую партию к стене поставить и сам ей пулю в затылок всадить?