Освоение Русского Севера в времена Сталинщины, часть 1
Страшнее всех стихий. Освоение Русского Севера в времена Сталинщины.
З/12/1989
Виктор Каневский.
Люди науки, Портреты ученых...
Журнал обеднел бы, если бы лишился этих рубрик и писал только о научных проблемах, не показывая внутреннего мира тех, кто эти проблемы решает. О многих ученых писали мы, многим предоставляли страницы, чтобы они могли говорить с читателем напрямую.
У писателя В. Каневского, почетного полярника СССР, своя тема.
Он предан Арктике, герои его очерков естествоиспытатели и моряки, летчики и зимовщики, работающие в этих грозных условиях. Мы публикуем здесь очерк о полярниках, чьи имена были надолго вычеркнуты из истории Арктики, истории страны, очерк, который, по понятным причинам, ранее не мог быть опубликован. Это фрагмент его большой работы, посвященной исследователям высоких широт, репрессированным в годы террора.И станут возвращаться имена, Как будто возвращаются из плена...
Освоение Советской Арктики началось с первых дней новой власти. Это было хорошо задуманное, очень человечное по сути начинание: оживить высокие широты, вовлечь дикую Арктику с ее богатейшими ресурсами, с ее Великим Северным морским путем в экономический оборот государства, создать гуманные условия существования двадцати шести малым народностям Крайнего Севера. Но события тридцатых проклятых да и позднейших годов не обошли стороной и этой, казалось бы, богом забытой ледяной страны.
Не было на Севере ни одной сферы деятельности, ни одной исследовательской либо производственной ячейки, ни единого, самого что ни на есть беломедвежьего угла, куда не до тянулись бы руки людей Ягоды, Ежова, Берии, Абакумова, где не были бы в надлежащей пропорции обнаружены враги народа.
Сталкиваясь с многочисленными фактами ареста людей, посвятивших себя исследованию Заполярья, испытываешь чувство, которое, наверное, пронзительнее других выразил Владимир Высоцкий в своей «Баньке по-белому»:
«И меня два красивых охранника
Повезли из Сибири в Сибирь...»
Впервые мне пришлось пережить это чувство тридцать с лишним лет назад. Начинался Международный геофизический год. Группа молодых географов и гляциологов, в которую входил и я, собиралась отправиться на Новую Землю. Нам предстояло провести двухлетнюю зимовку в районе залива Русская Гавань.
Готовясь к нелегкой работе, мы, понятное дело, внимательно штудировали всю имевшуюся по этому региону литературу. В ней неоднократно упоминался М. М. Ермолаев, который зимовал как раз в тех краях ровно за четверть века до нас, в 1932-1933 годах. Понятия не имея, жив ли он, мы наугад, (то бишь в Ленинград, в Арктический институт) отправили письмо с многочисленными вопросами и почти сразу же получили ответ, начинающийся словами: «Дорогие друзья, вы написали мне на институт, в котором я не работаю вот уже семнадцать лет...» Зная уже из материалов только что закончившегося XX съезда о массовых репрессиях тридцатых годов, мы могли без особого труда вычислить по этим семнадцати годам жизнь и судьбу Михаила Михайловича Ермолаева, а позже узнали подробности от него самого.
Он был одним из первых и наиболее талантливых учеников профессора Р. Л. Самойловича, выдающегося советского полярного исследователя, организатора Арктического института, участника и руководителя двадцати одной экспедиции на Крайний Север, среди которых был легендарный поход ледокола «Красин» на спасение Нобиле в 1928 году1. Пятнадцатилетним подростком пришел Ермолаев в 1920 году в руководимую Самойловичем Северную научно-промысловую экспедицию, из которой вырос затем Арктический институт, и провел бок о бок с Рудольфом Лазаревичем не один год в странствованиях по Ледовитому океану, его архипелагам и островам. Ему еще не исполнилось и тридцати, а его уже считали сложившимся ученым. Да не в одной научной дисциплине, а в географии и геологии, гляциологии и мерзлотоведении, океанологии и геохимии. Это он одним из первых начал изучать геологию берегов, шельфа и глубин Ледовитого океана. Это он ввел в мерзлотоведение понятие -термокарст, первым всерьез занялся ледниками Арктики.
В ту пору питомцев Самойловича в шутку и вместе с тем с превеликим уважением величали сборной СССР. Михаил Ермолаев был как бы ее центрфорвардом, и главное в его исследовательской жизни было еще впереди. Но в 1938 году все оборвалось. После труднейшей зимовки во льдах Центральной Арктики возвратилась домой очередная экспедиция Р. Л. Самойловича, и тут началось...
В Кисловодском санатории арестован начальник экспедиции, в Ленинграде и Москве сажают его соратников. У Ермолаева при обыске была изъята и уничтожена готовая докторская диссертация «Оледенение Новой Земли». От нее чудом сохранились пятнадцать разрозненных страниц... (Забегая вперед, скажу, что после освобождения из лагерей и полной реабилитации Михаил Михайлович больше не возвращался к гляциологии. Он стал доктором геолого-минералогических наук, организовал в Калининградском университете единственную в стране кафедру географии Мирового океана и много лет преподавал на ней. Выйдя на пенсию, вернулся в Ленинград). Михаил Михайлович рассказывает: «Времена тогда стояли диковинные» людей хватали и истребляли, часто не успев (точнее не удосужившись) даже объявить их врагами народа, но потом кое-кого, если, конечно, уцелел, неожиданно выпускали на волю. Оказался среди таких отпускников и я. Чтобы прийти в себя после пережитого в камере, решил съездить с семьей на юг.
С билетами в 1938 году было ничуть не легчко, тут Ермолаев вдруг вспомнил, что он орденоносец и имеет право на обслуживание в особой кассе. (За экспедицию 1932-1933 годов, за помощь голодающим новоземельским охотникам, за спасение жизни германского ученого, работавшего в группе Ермолаева по программам Второго Международного полярного года, Михаил Михайлович был награжден орденом Трудового Красного Знамени2.)
...В кассу для привилегированных тоже вилась очередь, хотя и сравнительно короткая. Внезапно стоявший впереди мужчина, мельком взглянув на Ермолаева, опрометью бросился вон из зала. Михаил Михайлович, конечно, узнал этого человека, его, Героя, депутата, знала и обожала вся страна. Чего он испугался Боялся контакта с зачумленным, с призраком, вернувшимся из небытия? Причина открылась через несколько месяцев, когда прервался отпуск у Ермолаева. На очередном допросе следователь предъявил обвиняемому собственноручные показания Героя и депутата. Тот называл Ермолаева вредителем, чуждым элементом, врагом... Общий список обвинений выглядел убийственно. Там был и традиционный шпионаж в пользу Запада, и тесное знакомство с врагами народа (куда уж теснее: сестра Ермолаева была замужем за Самойловичем!), и связь с иностранцами (и это было сущей правдой: школа Самойловича славилась своими международными научными контактами, и каждый из ее питомцев знал не по одному иностранному языку). Один из пунктов обвинительного заключения утверждал, будто Ермолаев занимался ?вредительским отрывом народных средств на бесплодное изучение дна Ледовитого океана?! Сегодня свыше четверти мировой добычи нефти ведется на шельфе, причем шельфу Ледовитого океана, по единодушному мнению геологов и нефтяников, уготована в будущем ведущая роль ( писано в конце 80-х). Достаточно сказать, что в августе 1987 года все наши центральные газеты, радио и телевидение сообщили о начале добычи нефти у берегов острова Колгуева в Баренцевом море, именно там, где за полвека до того вели первые исследования молодые арктические морские геологи, среди которых был и Ермолаев. Впрочем, разве обязаны были следователи НКВД в 1938 году знать геологию малых глубин? Нет, конечно.
Ермолаева изощренно допрашивали в Ленинграде и в Москве. В работе принимал участие сам Гоглидзе, один из подручных Берии, расстрелянный много позже, уже в чине генерал-полковника, вместе со своим хозяином. Он то угощал меня чаем с печеньем, вспоминает Михаил Михайлович, то хлестал плеткой по лицу. Почему-то органам были позарез нужны материалы, компрометирующие патриарха русской геологии академика Владимира Афанасьевича Обручева и трех его сыновей-геологов. Кому и зачем потребовалось обезглавить нашу геологическую науку, убить ее корифея ( сейчас известен ответ на этот вопрос - заказ Британской ложи масонов)? Впрочем, сам этот вопрос ныне кажется наивным на фоне всего происходившего: истребляли ведь корифеев армии и флота, металлургии и аграрного дела, литературы и биологии...
Михаил Михайлович наотрез отказался свидетельствовать против Обручевых. Взбешенный его упорством Гоглидзе кричал: Ты будешь, в конце концов, давать правдоподобные показания?!? «Правдоподобные? не буду. Только правдивые», - отвечал Ермолаев. Избитый в кровь, измученный круглосуточными допросами, полярник выкрикнул в лицо Гоглидзе: Зачем вы топчете людей? Чего добиваетесь? Если вам нужна даровая рабочая сила, я готов поехать куда угодно и делать что угодно. Только поступите по-человечески, не заставляйте оговаривать себя и других. Кому выгодна эта чудовищная фантасмагория?!?
На мгновение тюремщик остолбенел, однако бить заключенного на этот раз не стал: «Верно говоришь, то, что происходит в стране, рядовой мозг осознать не в состоянии. И не пытайся. Подписывай предъявленные обвинения. Тебе же лучше будет». Но обвиняемый так ничего и не подписал. И получил восемь лет. Во время войны ему автоматически добавили еще пять. Ермолаев работал в самых гиблых местах европейского Севера. Трассу Воркутинской железной дороги он строил в годы войны израненными, обмороженными руками. Но и тут лишенный имени и прошлого заключенный оставался опытным североведом, знатоком природы, ее законов. Полярный исследователь Ермолаев предложил оригинальный метод прокладки рельсов и шпал в условиях вечной мерзлоты. Это дало такой экономический эффект, что обрадованное лагерное начальство ходатайствовало перед высшими властями о снижении ему срока заключения на два года.
Он не ожесточился, ни с кем не свел счеты, разве что никогда не подавал руки.
Я спросил, находились ли люди, заступавшиеся за оклеветанных, и он с готовностью, даже, как мне показалось, с какой-то веселой хитрецой вдруг воскликнул: «Ну как же, как же! Вы говорили, что завтра встречаетесь в Комарове с Дмитрием Васильевичем Наливкиным, геологом, написавшим на склоне дней удивительную книгу «Ураганы, бури и смерчи». Так вот, передайте академику от меня самые добрые слова, скажите, что я очень его люблю и прошу его дожить как минимум до девяноста, потому что за восемьдесят он, слава богу, уже перевалил!»
В 1938 году Наливкин был членом-корреспондентом Академии наук СССР. Узнав об аресте молодого, но уже широко известного североведа Ермолаева, он, конечно же, понимая, чем это ему грозит, написал в соответствующие органы нечто вроде ручательства за него. Не помогло. А память о Поступке сохранилась. Геолог Наливкин встал на защиту невинно осужденного коллеги. Академик Дмитрий Николаевич Прянишников об этом мы узнали сравнительно недавно , ринулся в прямой бой за Николая Ивановича Вавилова, представив его, узника и смертника саратовской тюрьмы, к Сталинской премии!
В 1984 году отмечалось восьмидесятилетие первого начальника советской полярной авиации Героя Советского Союза генерал-лейтенанта авиации Марка Ивановича Шевелева. Слово на торжественном заседании взял прославленный арктический и антарктический пилот, тоже Герой и генерал, Илья Павлович Мазурук, скончавшийся в январе 1989 года. Человек суровый, прямой и порой резкий, он, неожиданно для многих и, кажется, для самого юбиляра, сказал, не пытаясь сдержать волнения:
В конце тридцатых годов у нас в полярной авиации было несколько сот летчиков, штурманов, радистов и механиков. И ни одного из них Марк Иванович в лапы сталинского культа не отдал, ни одного!
К сожалению, когда М. И. Шевелев перешел в боевую авиацию, полярные пилоты оказались в зоне досягаемости ?лап культа?. В сороковые годы были арестованы по клеветническим наветам старейший арктический пилот Фабио Брунович Фарих, очень популярный на Крайнем Севере летчик Василий Михайлович Махоткин, замечательный бортмеханик Николай Львович Кекушев и другие.
Выдающиеся деятели Крайнего Севера исчезали мгновенно, многие без всякого следа, на долгие десятилетия стиралась сама память о них. За связь с врагом народа Самойловичем этого было более чем достаточно. К слову сказать, и самому Рудольфу Лазаревичу в нужный момент наверняка напомнили преступную связь с врагом народа Горбуновым (академик, секретарь Совнаркома, близкий Ленину человек, Николай Петрович Горбунов активно помогал становлению советской полярной науки, при его непосредствен ном участии создавал Самойлович в 1920 году Северную научно-промысловую экспедицию). Или с врагом народа Енукидзе (секретарь Президиума ЦИК Авель Сафронович Енукидзе немало сделал для развертывания исследований в Арктике). Погиб один из руководителей хозяйственного и культурного строительства в Заполярье, старый большевик Борис Васильевич Лавров, награжденный в 1934 году орденом Ленина за свою деятельность в Арктике. В 1930 году, так сказать, на заре репрессий, был арестован геолог-профессор Павел Владимирович Виттенбург. Его на десять лет отправили из Сибири в Сибирь в Арктику, где он начал работать еще до революции. В двадцатые годы Виттенбург исследовал геологическое строение и полезные ископаемые Новой Земли и Вайгача, Северной Якутии и Таймыра. Наградой за подвижнический труд стали ему гибельные шахты на том же Вайгаче. К счастью, Павел Владимирович выжил и дождался полной реабилитации.
Был расстрелян добрый знакомый Самойловича Михаил Эммануилович Плисецкий. В начале тридцатых годов его назначили генеральным консулом СССР на Шпицбергене и руководителем треста Арктикуголь ( отец Майи Плесецкой). С каждым годом наши шахты на норвежском архипелаге давали все больше угля, того самого угля, месторождения которого открыли и застолбили для России еще в 1912 году знаменитый полярный исследователь Владимир Александрович Русанов и его помощник молодой горный инженер Самойлович. Советская столица Шпицбергена Баренцбург превращалась в благоустроенный шахтерский поселок, в котором имелся даже оперный кружок, поставивший на самодеятельной сцене Русалку Даргомыжского. Эту трогательную деталь можно было бы и не упоминать, если бы не одно обстоятельство: в роли Русалочки дебютировала восьмилетняя дочка генерального консула, ставшая затем великой Майей Плисецкой.
...Если вам придется снова увидеть советско-итальянский фильм Красная палатка, не верьте его псевдоисторической фабуле, изобилующей фальшью и передержками, не верьте истеричному Чухновскому, трусоватому Самойловичу, не верьте Нобиле, Амундсену, ?невесте? несчастного Мальмгрена, появляющейся в каждом кадре в умопомрачительных туалетах, не верьте всем прочим героям картины, сделанной на потребу обывателя, отечественного и зарубежного (надеюсь лишь, что вам понравится музыка композитора Александра Зацепина). А пуще всего не верьте тому деревенскому полудурачку, который нелепо висит на пролете разводного моста над Невой в попытке прыгнуть на палубу ледокола Красин, уходящего в свой исторический рейс. Именно таким по воле авторов фильма предстает перед миллионами неискушенных зрителей один из главных спасителей Нобиле и его товарищей, радиолюбитель из глухого села Вознесенье-Вохма (нынешней Костромской области) Николай Шмидт. Летом 1928 года имя этого двадцатидвухлетнего тракториста и киномеханика из никому не известной лесной деревни произносилось на равных с именами руководителей спасательной операции, пилотов и моряков, выручавших из беды участников воздушной экспедиции на борту дирижабля «Италия». Это он, Николай Шмидт, просиживая дни и ночи в деревенской избе над самодельным приемником, уловил однажды слабые, сбивчивые сигналы экспедиционного радиста Бьяджи и немедленно сообщил об этом в Москву. Еще через сутки голос итальянского передатчика поймал столичный радиолюбитель Иван Петрович Палкин (также подвергшийся позже необоснованным репрессиям, но сумевший выжить).
Николай Шмидт был фанатиком радиодела. Он не завел семьи, не имел никаких других интересов или увлечений , одно только радио владело всем его существом. После красинской эпопеи Николай Рейнгольдович служил радиоинженером в Управлении связи Узбекистана. Когда началась война, поступил донос на этого немца-шпиона, который у себя дома, то бишь в маленькой комнатке ташкентской коммунальной квартиры, конструирует передатчик для связи с врагом. Обыск показал, что никакого передатчика у Шмидта не было, но... нашли радиодетали, из которых при желании вполне можно было таковой создать и установить прямую связь аж с Берлином! В 1942 году Н. Р. Шмидт был расстрелян и реабилитирован совсем недавно. После настойчивых хлопот, начатых московской журналисткой Наталией Григорьевой, глубоко заинтересовавшейся биографией канувшего в небытие человека, из Прокуратуры Узбекской ССР пришло извещение о посмертной реабилитации Шмидта Н. Р. в связи с отсутствием состава преступления.
Вернемся к сборной СССР. Она таяла на глазах. Вслед за Самойловичем и Ермолаевым был арестован их соратник по высокоширотной экспедиции 1937-1938 годов Николай Иванович Евгенов. В молодости этот офицер-гидрограф, выпускник Императорского Морского корпуса (ныне Высшее военно-морское училище имени М. В. Фрунзе в Ленинграде), участвовал в экспедиции Б. А. Вилькицкого. Двадцатипятилетний лейтенант Евгенов сделал тогда крупнейшее географическое открытие XX века: 3 сентября 1913 года первым увидел прятавшийся в тумане берег, не обозначенный на карте. Так на границе Карского моря и моря Лаптевых был обнаружен архипелаг, получивший наименование «Земля Николая II» (с 1926 года - Северная Земля).
Николая Ивановича Евгенова называли ведущим лоцманом трассы Северного морского пути. Все без исключения Карские торговые экспедиции двадцатых годов проходили под его командованием. При Евгенове летние арктические навигации протекали безаварийно, укладывались в предельно сжатые сроки. Почетный полярник, доктор географических наук профессор Ленинградского гидрометеорологического института, он дожил до 1964 года и скончался в возрасте семидесяти пяти лет. Но перед этим были годы репрессий, годы забвения.
Он разделил участь многих полярных гидрографов и судоводителей, имевших несчастье служить в свое время под начальством одного из крупнейших полярных исследователей конца XIX ? начала XX века, выдающегося знатока льдов, автора капитального труда Карского и Сибирского морей (СПб, 1909 год) А. В. Колчака. Того самого верховного правителя России, расстрелянного в 1920 году по приговору революционного суда.
Когда завершилась гражданская война, перед российскими офицерами-гидрографами, естественно, встали два пути: либо отбыть в эмиграцию, либо остаться на родине полноправными и полноценными гражданами новой России. Евгенов и многие его товарищи выбрали второй путь. Но как же горько сложились судьбы большинства из них, какую страшную цену пришлось заплатить им за верность и порядочность! В 1938 году Евгенову припомнили и не наше происхождение, и бог знает какой давности знакомство с Колчаком, и былую дружбу с офицерами-моряками, оказавшимися в эмиграции.
Что ж, вариант не новый... В том же обвиняли Николая Николаевича Зубова, знаменитого ученого-ледоведа, профессора и советского контр-адмирала, участника Цусимы и Великой Отечественной войны. В разные годы подвергали репрессиям и его брата Сергея Николаевича, начальника морского порта в бухте Тикси, и известного полярного гидрографа Николая Николаевича Саркан-Алексеева, и многих-многих других во главе с начальником полярной гидрографии Петром Владимировичем Орловским.
Пятидесятилетнего Евгенова отправили в те же края, что и Ермолаева. Первые лагерные годы он занимался тяжелым трудом на лесосплаве и... плетением лаптей на продажу. Потом повезло: перевели на работу по специальности, наблюдателем на гидрометеостанцию в Котласе. Николай Иванович давал прогнозы вскрытия рек, через которые прямо по льду прокладывались временные переправы. Нетрудно себе представить, чем рисковал подневольный прогнозист в случае неудачи. Однако неудач , неслыханное счастье! , не случалось.
...В начале пятидесятых годов в закрытом фонде библиотеки МГУ я наткнулся на книгу с абсолютно ничего не говорящей мне фамилией автора. Она называлась «Два года на Северной Земле» и была издана в Ленинграде в 1935 году. Находка ошеломила меня. И вот почему.
Незадолго до того я прочел другую книгу. Ее автор один из самых ярких людей Арктики, первоисследователь острова Врангеля и архипелага Северной Земли Георгий Алексеевич Ушаков. Он рассказал, как в 1930-1932 годах вместе с радистом В. Ходовым и каюром С. Журавлевым прошел на собаках и пешком свыше пяти тысяч километров по безлюдной, нехоженой Северной Земле, покрыв топографической съемкой около тридцати семи тысяч квадратных километров территории самого сурового и труднодоступного арктического архипелага, позднее других обнаруженного (помните - Евгенов, 1913 год), дольше всех остававшегося непосещенным.
Теперь представьте себе, с каким чувством я открыл потрепанный томик из спецхрана, повествующий о той же самой экспедиции. Но что это, Оказывается, кроме Ушакова, Ходова, Журавлева, был и четвертый автор книги «Два года на Северной Земле», Николай Николаевич Урванцев. О его роли в экспедиции говорит хотя бы то, что он геолог, географ, топограф, геодезист, астроном, как и Ушаков, был награжден орденом Ленина (двое других участников получили ордена Трудового Красного Знамени)!
Может быть, Урванцев искажает действительность, приписывает себе чужую славу?
Беру капитальный труд выдающегося исследователя и историка Советской Арктики В. Ю. Визе «Моря Советской Арктики» и там в главе Исследования Северной Земли дважды нахожу фамилию Урванцева. Сначала Визе назвал ее, перечисляя четверку участников экспедиции, а потом упомянул в самом конце главы, в списке литературы. Да, там значилась книга Н. Н. Урванцева «Два года на Северной Земле», уже много лет покоящаяся в спецхране ...
Как удалось Визе в 1948 году опубликовать фамилию заключенного в списке рекомендованной литературы не знаю! Поражает вот что. По словам близких ему людей, Владимир Юльевич был замкнутым, тихим, житейски совершенно не защищенным человеком, не умевшим (и даже не желавшим) постоять ни за других, ни за себя. Когда его громили на заседаниях ученого совета Арктического института, обвиняя, скажем, в не нашем подходе к историческим явлениям, он молча выслушивал критику. Ни за кого не хлопотал, не заступался, лишь сочувственно вздыхал. А вот, поди ж ты, нашел в себе немалую смелость упомянуть в своей главной книге и Урванцева, и Ермолаева, И Евгенова. Поступок! Преподаватель кафедры, к которому я прибежал со сбивчивым рассказом в находке в спецхране, понизив голос, доверительно поведал мне об Урванцеве. О том, что это исключительный геолог-поисковик, автор мирового класса открытий на Таймыре, сделанных им еще в начале двадцатых годов (одно из них ? Норильское медно-никелевое месторождение). О том, что Николай Николаевич много раз зимовал на Крайнем Севере, первым начал внедрять в полярный быт вездеходы. Но потом он был репрессирован и, по слухам, находится сейчас, то есть в 1952 году, в Норильске, городе, который он фактически основал за тридцать лет до того.
Своей книге Урванцев предпослал эпиграф. И какой! «Никто пути пройденного у нас не отберет!»
Но ведь отобрали же, отняли героический, полный смертельного риска арктический путь, зачеркнули имя, отчество и фамилию...
Много позже удалось узнать, как это случилось. Георгию Алексеевичу Ушакову предложили написать книгу о Северной Земле, что он и сделал, отдав должное Урванцеву. Рукопись возвратили, фамилия четвертого участника экспедиции была изъята. Автор восстановил ее, в издательстве снова зачеркнули, и так повторялось несколько раз. Автор сопротивлялся, однако вынужден был сдаться.