По Хорасану (1874). Мешхед. 3. У Нэпира
П. И. Огородников. Страна солнца. - СПб., 1881.
Другие отрывки:
Караван-сарай Зафрание
Мешхед:
• 1. Въезд в город. У эмира
• 2. Главный базар. Караван-сарай Узбек. Слухи из Мерва
• 3. У Нэпира
• 4. Священный квартал
• 5. У эмира и Нэпира. Русский пленник в Мерве. Невольничий рынок Мешхеда
• 6. Мертвые кварталы. Ковровая фабрика. Бирюза
• 7. По городу. В садах
• 8. Вспышка базарной толпы. У эмира. Склад туркменских голов
• 9. Письмо от русского пленника в Мерве. Перед отъездом
Мешхед. Комплекс мавзолея имама Резы. Старый двор, ныне Двор Революции. (Л. Пеше. Конец 1850-х - начало 1860-х гг.)
III
За обедом и после. - У Нэпира. - Перед сном.
Возня на галерее прервала беседу. То мирза тащил с мальчишкой - слугой Ибрагима железную кровать для меня. Гости помогли установить ее по моему указанию у решетчатой стенки комнаты. Затем было внесено железное кресло с проволочным сиденьем. Постлав свой ватный тюфячок, простыни и одеяло, я растянулся, показывая вид, что усну.
- Хо-рош? - улыбнулся, подойдя ко мне, почтенный Ибрагим.
- Отлично.
- Хочет твоя все - все: суп, плав, харбузи (дыни), кебаб, - высчитывал он по пальцам, предлагая обед.
- Теперь спать хочу, - отвечал я громко, давая понять гостям, что пора бы оставить меня в покое, - но в сущности я хотел отделаться от них, чтобы ввести в дневник впечатления дня.
Те поняли намек. Торжествующий арендатор к.-с. Узбек вместо «прощай» запустил лапу в конфекты; прочие вышли без подобных убытков мне, но с кислыми минами. Остался один армянин, от которого не так-то легко было отделаться; наконец и он ушел с легким протестом на лице и пожеланиями всевозможных благ мне.
Хаджи-Ибрагим снял с себя халат, положил его на пол и сам уселся, покачивая головою и собираясь что-то сказать… Но в это время его кликнул с площадки мирза.
Старик суетливо вышел и бережно принял от него сперва миску с супом из рису и луку, потом блюдо наперченного плова с изюмом и кеб[аб]ом, лаваш [Тонкая пшеничная лепешка.], дыню и виноград. Сложив все это на пол, он пододвинул к кровати кресло, поставил на него огромный поднос с двумя тарелками и отделил мне часть, а сам уселся с мирзою обедать посреди комнаты.
Я достал свою складную ложку с ножом и вилкой и попробовал мутный суп (приготовленный только по случаю моего приезда) - пресный.
- Нет ли соли?
- Соли?.. соли? - недоумевал старик; наконец уразумев в чем дело, послал мирзу к жене своей, объясняя мне, что она уже посолила суп.
Тот принес на ладони щепотку соли, смешанной с перцем, и высыпал ее мне на поднос.
Далее обед продолжался молча.
Точно священнодействуя, почтенный хозяин - суннит, а за ним и почтительный мирза - шиит, свертывал куски лаваша в трубочки, макал их в суп и ел, закусывая несравненною дынею (говорю - несравненною, ибо мешедские дыни «палез» по вкусу и сочности - наилучшие во всем подлунном мире!). Очистив до дна супник, они принялись пятернями (руками) за плов, кебаб и, закончивши все это нежно-сладким виноградом, как-то деликатно зарыгали. Затем мирза внес таз и оловянный кувшин, - подал помыть руки мне и своему патрону, умывшему при этом и губы, и сам помылся и стал раскуривать кальян с золоченою серебряною трубкой.
- Теперь глоток коньяку? - поднес я рюмку старику.
- Этта… этта…
- Лекарство, - хорошо.
- Этта не хороша… будет, - гримасничая замахал он головою, медленно пропустив ее без остатка; между тем как мирза, в ожидании того ж, причмокивал губами, страстно поглядывая на бутылку с красивым ярлыком. Я налил ему водки - выпил с наслаждением и, в подражание патрону, скорчив кислую мину, замахал руками и головой.
- Кто он? - кивнул я Ибрагиму на него, видя, что тот обращается с ним скорее по-родственному, нежели как с подчиненным.
- Мая - бухара (я бухарец), - ткнул себя старик в грудь не без гордости, - этта - ирани, указал он на мирзу. - Дурут (дураков) нету Бухара! - решительно покачал головой почтенный бухарец. - Ирань - мног, мног (а в Иране их много)!.. Мирза была Баку, была Астрахань, - закончил он рекомендацию его и погрузился в думу, журча кальяном… между тем как тот из-за его спины робко показывал мне на свои воспаленные глаза.
Видя, что я взялся за аптеку, Ибрагим, ни слова не говоря, озабоченно вышел и минут через пять бережно внес на руках своего единственного сынишку - трехлетнего сопливого пузыря в остроконечной шапочке из шалевой материи и длинном атласном архалучке, подпоясанном кушачком в рубинах и повязанном повыше локтей унизанными бирюзой ремешками с серебряными футлярчиками, вероятно, с молитвами или талисманами. За ним несмело вошел и слуга - мальчишка с страшно воспаленными глазами.
Приготовляя для последнего примочку, я посоветывал нашему агенту учить сынишку по-русски - консул, мол, выйдет; - на что тот, нежно лаская его, объяснил, что непременно поступит так и, попросив у меня русскую азбуку, стал было излагать, конечно, больше жестами и звуками, задатки великих талантов в своем здоровом на вид сопливце, - как влетевший Василий перебил его, обратившись во мне:
- Инглиз поцеловал вашу карточку и говорит: «Зачем он не у меня остановился?» Очень просил вас сегодня к себе.
- Ну, а эмир?
- Говорит: «Я для них все сделаю…» Губернатор велел сказать вам: «Пусть не выходит после вечерней зари… Без Ибрагима - ни шагу из дому!»
- Почему? - поинтересовался я, хотя и знал по опыту, что европейцу в Персии действительно рискованно ходить одному.
- Тута собирается святой сброд со всех земель: туркмены, инглизы, авганы - все приходят к имаму, а вы человек новый, языка не знаете, - зазовут, убьют и концы в воду!
- Разве англичане и туркмены приезжают сюда на поклон имаму?
- Верно. Тута много разного народу, много туркмен… Часто люди пропадают, туркмены увозят с улиц. Недавно был случай…
Ибрагим, напрягавший неимоверные усилия уловить смысл предостережений Василия, утвердительно закивал головою, а тот, закурив поданную мною сигару, бойко продолжал:
- Через пятнадцать ден губернатор собирается осматривать дорогу от туркмен, - пойдет на Клад, Дарагаз (Дерагез), Саракс…
- С войском?
- С войском, с пушками.
- Желательно было бы принять участие в этой интересной экспедиции.
- Можно. Я скажу губернатору, он с удовольствием… Барин, вот книжку б мне, - перескочил вдруг Василий, заметив на кресле русский лечебник.
- Дам, дам. - А прочти-ка заголовок этой книги.
- О Петербурге пишут, - решительно проговорил он, наклонившись над нею.
- Это английская книга, - подшутил я.
- По-инглизски нас в полку учили: по три раза драли, - знаем читать!.. Барин, да-айте книжку, - нужно.
- Скажи, зачем?
- Напишу молитву… Когда его (вероятно, эмира) лихорадка хватит, - два тумана даст. Очень доходно лечить от лихорадки!
- Так тебе нужно книжку не для чтения, а вот такую, - указал я на записную.- Возьми. Да почисти мне, пожалуйста, брюки.
- Знаем.
- Ты тоже пойдешь с нами к Нэпиру, в качестве толмача, но… с условием: не перевирать! Помни: ты перешел в ислам - не я тебе судья, но буду им, если ты, как переводчик, умышленно будешь лгать!
- Как перед Исусом - я не вру! А что перешел в ихню веру, так и ночью как подумаю о том, все молюсь внутренне по-нашему… Перешел, потому…
- Знаю, знаю.
- Я и товарищам сказал: «Прощайте, уйду в Персию…»
Внимательно слушавший нас Ибрагим кивнул головой и, приподнявшись, подступил ко мне в упор с энтузиазмом патриота:
- Ма-ая урус!.. (я русский!) Урус - первый э-э-э-э… - Тут он широко обвел руками кругом и, растопырив их перед выпуклым брюхом своим, гордо поднял голову.
Хотел ли этим почтенный бухарец наглядно изобразить свою важность как представителя русских интересов здесь или же величие, могущество и силу России сравнительно с Англией, для представления мизерности которой он втянул в себя щеки и брюхо и, подняв правую руку с растопыренными указательным и большим пальцами, презрительно улыбнулся, - не знаю, но вслед за тем он с жаром отнесся по-персидски к Василию, и тот перевел:
- Старшина [Нужно полагать - русского купечества или, вернее, изредка наезжающих сюда русскоподданных торговцев из закавказских мусульман.] говорит, если б барин не послал инглизу бумажки (визитной карточки), он бы не пошел к нему.
- Отчего?
- Важный человек! Он вхож к нашему губернатору и мутавалли-баши [Мотевелли-баши - заведывающий хозяйственною частью Имама-Риза. - Это первый министр его, чествуемый не меньше шахских министров.].
Ибрагим, перебив Василия, еще более заволновался.
- Ему наш царь… - продолжал тот.
- Шах, - поправил я.
- Нет, русский царь, давал бумагу ко всем губернаторам в Петербурге…
- В Петербурге один губернатор. - Ты, верно, хочешь сказать: к министрам или…
- К губернаторам, - он ездил в Петербурге ко всем губернаторам.
- Губернот, губернот, - закивал головой почтенный хаджи, при чем показывал на свою грудь, на комнату, наглядно изображая изобилие знаков отличия и роскошь у них.
Затем он заботливо отнес ребенка и минут через пять вернулся облаченный уже в парадный халат, тоже красного цвета.
Утишив его патриотическую щепетильность - вежливость, мол, требует принять приглашение Нэпира, который был у меня (с визитом) в Шахруде, - я напялил пиджак, и мы спустились вниз.
- Василий, для чего это? - указал я на перекладину с петлею между двумя столбиками в открытом сарайчике (что под галереею занятой мною женской половины), в углу которого красовались на вешалке два пальта почтенного бухарца, сохранившиеся от поездки его в Россию.
- Хаджи-Ибрагим тута как дарога [Полицеймейстер.].
Я усомнился.
Старик утвердительно закивал головой и, показав, как вставляют ноги в петлю и секут палками, жалобно заголосил, подражая плачу: «А-й! а-й!..»
- Хорассан мног-мног денег! Иран… - прошамкал он, злобно улыбнувшись, и объяснил через Василия, что денег здесь много (ибо при трудолюбии - нищенские потребности, и все копят их), но никто не любит платить долгов, и что эмир разрешил ему сечь несостоятельных должников (не только его, по и приезжающих сюда русских подданных или даже находящихся под покровительством России), пока те не уплатят денег… чем и пользуется наш агент с редким рвением. Теперь понятно, почему Василий приравнял его к полицеймейстеру.
Парадная гостиная, занимающая две трети противоположного флигеля во всю высоту его, была открыта, и я заглянул туда. Подъемная рама из чинара - резной работы; в центре раскрашенного потолка - железная сетка для света и воздуха; на полу в дорогих коврах - несколько ирбитских сундучков; в нишах - разная посуда; на стенах - изображения святых, а на правой висела еще тяжелая сабля шаха Исмаил-Сефи (XVI век.), которую почтенный хозяин тут же предлагал мне купить. Парчовые драпри на противоположной стене прикрывали вход в женины комнаты.
___________
Выйдя из дому Ибрагим, все еще с оттенком недовольства на лице, пошел рядом со мною; мирза - впереди, а Василий несколько в сторонке, и то беспокойно озирался, то вертелся около меня.
Солнце жжет и гонит изобильную испарину; ужаснейшая пыль от прохожих и навьюченных осликов режет глаза. Глупо улыбающиеся рожи молодых мужчин с клеймом разврата и тупоумия - трудновыносимы. Наглое жадное любопытство, «тамаша», на такую диковинку, как «урус», опровергает Вамбери, высказавшего, что любопытство в Азии считается крайне предосудительным. Это замечание можно еще отнести, и то с оговоркою, к высшим классам, славящимся утонченно фальшивою любезностию.
Немало встречается и богомолок, больше в синих чадрах и тщательно выглаженных белых вуалях, с «рубенде» (сеткою) перед глазами и носом или только с прорезом у носа и грязным пятном от пыли у рта. Знатные предшествуются мужскою прислугой с исполинскими фонарями, которые зажгутся, когда они будут возвращаться впотьмах из мечети Имама-Риза.
В одной уличке, с канавой мутной воды посередине, закутанная с головы до ног крошка с неимоверным усилием тянула за собой упрямого барашка, - ребенок, а уже жена. Несколько других закутанных женщин с огромными свертками белья на голове представляли вид медленно движущихся фантастических фигур… А сколько тут нищих?! Старики на перекрестках громко читают Коран или хором выкрикивают прохожим: «Алла-Акбер! - Али!» Дети с длинными прядями волос назади и дервиши, привыкшие сызмальства к бездельничеству, тунеядству, неотступно следуют за нами, вымаливая подаяние. Из нищенок же пока встретилась только одна.
Мешхед. Комплекс мавзолея имама Резы. Старый двор, ныне Двор Революции. (Л. Пеше. Конец 1850-х - начало 1860-х гг.)
Миновав Шах-мечеть, с минаретами в виде тонких высоких башенок, с изразцовыми украшениями между серебристыми надписями, и кладбище между густонаселенными кварталами, - мы свернули в более широкую (сажени в три) улицу с узкими тротуарами, если можно назвать так безобразно торчавшие камни по сторонам ее. За гауптвахтой известного уже характера и расположено занимаемое ост-индским англичанином жилье, при входе в которое стояло несколько караульных сарбазов в новеньких костюмах, и - следует добавить - бравых сарбазов, вероятно, тщательно выбранных напоказ из всего мешедского гарнизона. Отдав честь, они провели нас длинным сводчатым полутемным проходом во внутренний дворик, охваченный справа фруктовым садом, а с остальных (трех) сторон богато отделанным, но уже ветхим двухэтажным домом, принадлежащим какому-то вельможе. Вышедшие из нижнего этажа слуги-авганцы пригласили нас следовать за собою наверх. Радостно встретил меня Нэпир в передней, представлявшей целый арсенал винтовок и, как бы не замечая Хаджи-Ибрагима, под руку ввел меня в зал, с разбросанными по креслам и столам дневниками и исписанными листами бумаги, картами, книгами и альбомами, барометрами, компасами, буссолями и свежими осколками минералов, за которыми он рассылает своих людей и нарочных в разные, по слухам, богатые рудами места. Отсюда вели двери в кабинет и спальню.
Нэпир немного похудел и по-прежнему весь в шерсти.
Я представил ему Хаджи-Ибрагима в его точно накрахмаленном халате и мерлушковой шапке. Бухарец отвесил с недовольною миной поклон и, поспешно опустившись на стул рядом со мною, уперся глазами в пол. По губам англичанина скользнула ироническая улыбка. Спросив его о чем-то, он обратился за объяснением к торчавшим у дверей Василию, мирзе и своему переводчику. Первый, в контраст спокойному достоинству последних, мешая персидские слова с русскими, пустил в ход обе руки, даже ноги и плечи. Нэпир, внимательно выслушивая всех, говорил тихо, с тактом, но я невольно улыбался, глядя на подвижную тщедушную фигурку беглого солдатика. Наконец и выдрессированный англичанин не выдержал - рассмеялся.
Дверь из прихожей отворилась, и на пороге появился его секретарь, довольно солидный на вид. Далеко не дружелюбно взглянул на меня этот плотный авганец в пиджаке и с золотою цепью во всю грудь, но на мое приветствие ответил приторно-сладкою улыбкой и немедленно скрылся. «Вероятно, подозревает во мне политического агента во вред интересам своего отечества», - подумал я, принимая от слуги стакан чаю, за которым следовал кюрасао - великолепный ликер, изделия уже известного читателю «единственного здесь христианина».
Беседа оживилась.
Оказывается, что Нэпир ехал с своими всадниками на Сябзавар тоже с оказиею. На дороге они наткнулись на мертвое тело, но встречи с туркменами, которые, по уверению его, «сильно трусят русских», не было [Ибрагим же рассказывал мне потом, что в одном месте по дороге в Мезинан к Нэпиру подскакали восемь туркмен, но узнавши в нем «инглиза», скрылись в горы, - спрашивается: что же делали всадники его?!]. Затем он свернул на бирюзовые рудники, где «не нашел хорошей бирюзы», а между тем цены на нее страшно поднялись.
- Много вывозят в Европу и Россию, - пояснил он, закуривая папироску, и добавил: - в Баку вы купите здешнюю бирюзу, пожалуй, дешевле чем на рудниках.
В свою очередь я рассказал о ночном приключении со мною в горах между Деррудом и Кутари-Джагар, и все удивлялись моему риску.
- Эта дорога очень опасна, - заметил англичанин. Пять-шесть дней тому назад там нашли несколько трупов с знаками насильственной смерти.
Я прихвастнул своими револьверами, на что он распорядился принесть их целую кучу и ружья разных систем: Шнейдера и др., но Бердана ни одного. Услыхав, что таковые имеются в нашем караване, ост-индский англичанин тревожно справился: сколько их? и продаем ли мы их персам?.. Мой ответ успокоил его, и он что-то очень мягко заговорил с Василием по-персидски.
- Вы сколько ден ехали из Франции? - обратился тот ко мне, закуривая вышаренный в кармане у себя окурок грошовой сигары.
В это время слуга доложил Нэпиру о каком-то сертипе. Василий, глубоко затянувшись вонючкой, юркнул в переднюю, и в комнату ввалился плотный генерал с окладистою черною бородой и в суконном сардари. Приятельски протянув руку Нэпиру, не замедлившему отрекомендовать меня, он поклонился мне с натянутой улыбкой и оживленно заговорил с ним. Хаджи-Ибрагим, видимо недовольный невниманием к его особе, тайком делал мне выразительные знаки: пора, мол, домой…
При прощании Нэпир просил нас отправить его письма (которые он приготовит к завтрашнему дню) через Гязский порт, и, приглашая меня к себе «во всякое время», добавил: «За моим столом всегда готов прибор для вас: вы, вероятно, терпите в этой глуши большие неудобства». Это окончательно затуманило добродушное лицо Ибрагима, и я поблагодарил за последнее предложение, - однако, по настоянию любезного хозяина, обещал быть у него завтра на обеде, которым он желал отплатить мне за ужин, заданный ему Баумгартеном и мною в Шахруде, и наливки, которыми мы снабдили его тогда на дорогу.
Дж. К. Нэпир (Нейпир) так описывает встречи с Огородниковым в своих отчетах (Collection of journals and reports received from Captain the Hon. G. C. Napier, Bengal Staff Corps, on special duty in Persia, 1874. London: HMSO, 1876. [Strictly confidential.]):
1. Шахруд (стр. 21):
2. Мешхед (стр. 253-254):
___________
Василий поспешил к себе, мы - к себе, через какой то крытый базар, так как это было безопаснее, да и ближе…
Уже сумерки. Движение замерло; лавки заперты, и только изредка виднелись еще горами наваленные дыни и маленькие арбузы, да лавчонки с съестною всячиною, слабо освещенные где полукруглым или складным фонарем, где сальною тоненькою свечой, лампой или чираком [Для растительного масла, случается, и для нефти, изредка привозимой сюда из Баку.] на длинном железном пруте.
Когда я входил в свою уютную комнатку, опередивший нас мирза, стоя у дверей, отвесил поясной поклон (и это повторялось всякий раз, хоть он и всюду сопровождал нас, - таков обычай).
Всю дорогу молчавший Ибрагим, не снимая халата, насупившись уселся с кальяном на полу; я по обыкновению в одной сорочке и нижних растянулся с трубочкой на постели.
- Инглиз, эх-хе-хе!.. Инглиз?! - с горечью покачивал старик головой и, вперив в меня глаза, назидательно продолжал: - Инглиз приходит (жест: сюда!) - урус - нет… Инглиз (жест в сторону) - урус… Тут он сердито ткнул пальцем в пол, из чего можно было уразуметь, что он, как русский агент с бухарским взглядом на вещи, глубоко возмущен моим обещанием был завтра у Нэпира. По его понятию, «инглиз» должен вернуть мне визит, и тогда только я могу, не теряя достоинства русского, отобедать у него…
Вошедший впопыхах сейид прервал старика. Комнатка огласилась протестом, что его-де, потомка пророка, выгоняют «из-за русских» из караван-сарая Узбек.
- Разве нет там для наших товаров свободного помещения? - уговариваю я бухарца не делать насилия.
Тот объясняет, что есть одно, но требует капитального ремонта.
В конце концов дело уладилось, и обрадованный сейид скользнул как-то бочком в дверь, даже и не взглянув на меня, своего защитника, а мы уселись за ужин, состоявший из той же отвратительной похлебки из рису и луку, плава с луком и изюмом и бесподобной дыни.
Зная, что Ибрагим не примет платы ни за помещение и стол (приготовляемый его женою), ни за заботы обо мне, я решил делать ему ежедневно подарки, и немедленно же преподнес свое хорошенькое складное зеркало; старик остался очень доволен! Выкурив кальян (поданный ему мирзою, скромно усевшимся затем на корточках у дверей), он понес пишкеш [Подарок.] жене и, вернувшись минут через пять уже босиком и в нижнем архалуке голубого цвета, попросил у меня отпробовать трубочки - понравилась; потом выкурил из моего мундштучка свернутую папироску и опять взялся за кальян.
- Перс губернот хорош нет, - отнесся он ко мне, выходя из глубокой задумчивости.
- В Персии нет хороших губернаторов?
- Э-э-э, хорош нет урус?! э-э-э хорош! - и старик опять погрузился в полудремотное состояние под убаюкивающее журчание кальяна…
Прожужжал комар и уселся на мою руку… Где-то вблизи раздался пронзительный плач, на который отозвался другой, третий.
- Шекаль (шакал) говорит, - сонно прошамкал старик и, заметив, что у меня уже смыкаются глаза - было 10 час., - поправил стеариновую свечу (в обыкновенном медном подсвечнике), протянул мне руку с словами «Спит будет?» и, выйдя на цыпочках, притворил за собою едва державшуюся на петлях полусгнившую дверь.
Мирза улегся по распоряжению его на галерее у другой, такой же исправной двери, и немедленно захрапел, между тем как тот долго еще ворковал с женою, кряхтя на наре, что над резервуаром. Тут все спят вплоть до 7 сентября на открытом воздухе, и неудивительно, что все кашляют, все простужены!
Несмотря на шерстяное одеяло, сырость будила меня, - начался насморк…
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Карта Персидского Хорасана (прил. к книге П. И. Огородникова «Страна солнца»)
Того же автора:
https://rus-turk.livejournal.com/621640.html
Другие отрывки:
Караван-сарай Зафрание
Мешхед:
• 1. Въезд в город. У эмира
• 2. Главный базар. Караван-сарай Узбек. Слухи из Мерва
• 3. У Нэпира
• 4. Священный квартал
• 5. У эмира и Нэпира. Русский пленник в Мерве. Невольничий рынок Мешхеда
• 6. Мертвые кварталы. Ковровая фабрика. Бирюза
• 7. По городу. В садах
• 8. Вспышка базарной толпы. У эмира. Склад туркменских голов
• 9. Письмо от русского пленника в Мерве. Перед отъездом
Мешхед. Комплекс мавзолея имама Резы. Старый двор, ныне Двор Революции. (Л. Пеше. Конец 1850-х - начало 1860-х гг.)
III
За обедом и после. - У Нэпира. - Перед сном.
Возня на галерее прервала беседу. То мирза тащил с мальчишкой - слугой Ибрагима железную кровать для меня. Гости помогли установить ее по моему указанию у решетчатой стенки комнаты. Затем было внесено железное кресло с проволочным сиденьем. Постлав свой ватный тюфячок, простыни и одеяло, я растянулся, показывая вид, что усну.
- Хо-рош? - улыбнулся, подойдя ко мне, почтенный Ибрагим.
- Отлично.
- Хочет твоя все - все: суп, плав, харбузи (дыни), кебаб, - высчитывал он по пальцам, предлагая обед.
- Теперь спать хочу, - отвечал я громко, давая понять гостям, что пора бы оставить меня в покое, - но в сущности я хотел отделаться от них, чтобы ввести в дневник впечатления дня.
Те поняли намек. Торжествующий арендатор к.-с. Узбек вместо «прощай» запустил лапу в конфекты; прочие вышли без подобных убытков мне, но с кислыми минами. Остался один армянин, от которого не так-то легко было отделаться; наконец и он ушел с легким протестом на лице и пожеланиями всевозможных благ мне.
Хаджи-Ибрагим снял с себя халат, положил его на пол и сам уселся, покачивая головою и собираясь что-то сказать… Но в это время его кликнул с площадки мирза.
Старик суетливо вышел и бережно принял от него сперва миску с супом из рису и луку, потом блюдо наперченного плова с изюмом и кеб[аб]ом, лаваш [Тонкая пшеничная лепешка.], дыню и виноград. Сложив все это на пол, он пододвинул к кровати кресло, поставил на него огромный поднос с двумя тарелками и отделил мне часть, а сам уселся с мирзою обедать посреди комнаты.
Я достал свою складную ложку с ножом и вилкой и попробовал мутный суп (приготовленный только по случаю моего приезда) - пресный.
- Нет ли соли?
- Соли?.. соли? - недоумевал старик; наконец уразумев в чем дело, послал мирзу к жене своей, объясняя мне, что она уже посолила суп.
Тот принес на ладони щепотку соли, смешанной с перцем, и высыпал ее мне на поднос.
Далее обед продолжался молча.
Точно священнодействуя, почтенный хозяин - суннит, а за ним и почтительный мирза - шиит, свертывал куски лаваша в трубочки, макал их в суп и ел, закусывая несравненною дынею (говорю - несравненною, ибо мешедские дыни «палез» по вкусу и сочности - наилучшие во всем подлунном мире!). Очистив до дна супник, они принялись пятернями (руками) за плов, кебаб и, закончивши все это нежно-сладким виноградом, как-то деликатно зарыгали. Затем мирза внес таз и оловянный кувшин, - подал помыть руки мне и своему патрону, умывшему при этом и губы, и сам помылся и стал раскуривать кальян с золоченою серебряною трубкой.
- Теперь глоток коньяку? - поднес я рюмку старику.
- Этта… этта…
- Лекарство, - хорошо.
- Этта не хороша… будет, - гримасничая замахал он головою, медленно пропустив ее без остатка; между тем как мирза, в ожидании того ж, причмокивал губами, страстно поглядывая на бутылку с красивым ярлыком. Я налил ему водки - выпил с наслаждением и, в подражание патрону, скорчив кислую мину, замахал руками и головой.
- Кто он? - кивнул я Ибрагиму на него, видя, что тот обращается с ним скорее по-родственному, нежели как с подчиненным.
- Мая - бухара (я бухарец), - ткнул себя старик в грудь не без гордости, - этта - ирани, указал он на мирзу. - Дурут (дураков) нету Бухара! - решительно покачал головой почтенный бухарец. - Ирань - мног, мног (а в Иране их много)!.. Мирза была Баку, была Астрахань, - закончил он рекомендацию его и погрузился в думу, журча кальяном… между тем как тот из-за его спины робко показывал мне на свои воспаленные глаза.
Видя, что я взялся за аптеку, Ибрагим, ни слова не говоря, озабоченно вышел и минут через пять бережно внес на руках своего единственного сынишку - трехлетнего сопливого пузыря в остроконечной шапочке из шалевой материи и длинном атласном архалучке, подпоясанном кушачком в рубинах и повязанном повыше локтей унизанными бирюзой ремешками с серебряными футлярчиками, вероятно, с молитвами или талисманами. За ним несмело вошел и слуга - мальчишка с страшно воспаленными глазами.
Приготовляя для последнего примочку, я посоветывал нашему агенту учить сынишку по-русски - консул, мол, выйдет; - на что тот, нежно лаская его, объяснил, что непременно поступит так и, попросив у меня русскую азбуку, стал было излагать, конечно, больше жестами и звуками, задатки великих талантов в своем здоровом на вид сопливце, - как влетевший Василий перебил его, обратившись во мне:
- Инглиз поцеловал вашу карточку и говорит: «Зачем он не у меня остановился?» Очень просил вас сегодня к себе.
- Ну, а эмир?
- Говорит: «Я для них все сделаю…» Губернатор велел сказать вам: «Пусть не выходит после вечерней зари… Без Ибрагима - ни шагу из дому!»
- Почему? - поинтересовался я, хотя и знал по опыту, что европейцу в Персии действительно рискованно ходить одному.
- Тута собирается святой сброд со всех земель: туркмены, инглизы, авганы - все приходят к имаму, а вы человек новый, языка не знаете, - зазовут, убьют и концы в воду!
- Разве англичане и туркмены приезжают сюда на поклон имаму?
- Верно. Тута много разного народу, много туркмен… Часто люди пропадают, туркмены увозят с улиц. Недавно был случай…
Ибрагим, напрягавший неимоверные усилия уловить смысл предостережений Василия, утвердительно закивал головою, а тот, закурив поданную мною сигару, бойко продолжал:
- Через пятнадцать ден губернатор собирается осматривать дорогу от туркмен, - пойдет на Клад, Дарагаз (Дерагез), Саракс…
- С войском?
- С войском, с пушками.
- Желательно было бы принять участие в этой интересной экспедиции.
- Можно. Я скажу губернатору, он с удовольствием… Барин, вот книжку б мне, - перескочил вдруг Василий, заметив на кресле русский лечебник.
- Дам, дам. - А прочти-ка заголовок этой книги.
- О Петербурге пишут, - решительно проговорил он, наклонившись над нею.
- Это английская книга, - подшутил я.
- По-инглизски нас в полку учили: по три раза драли, - знаем читать!.. Барин, да-айте книжку, - нужно.
- Скажи, зачем?
- Напишу молитву… Когда его (вероятно, эмира) лихорадка хватит, - два тумана даст. Очень доходно лечить от лихорадки!
- Так тебе нужно книжку не для чтения, а вот такую, - указал я на записную.- Возьми. Да почисти мне, пожалуйста, брюки.
- Знаем.
- Ты тоже пойдешь с нами к Нэпиру, в качестве толмача, но… с условием: не перевирать! Помни: ты перешел в ислам - не я тебе судья, но буду им, если ты, как переводчик, умышленно будешь лгать!
- Как перед Исусом - я не вру! А что перешел в ихню веру, так и ночью как подумаю о том, все молюсь внутренне по-нашему… Перешел, потому…
- Знаю, знаю.
- Я и товарищам сказал: «Прощайте, уйду в Персию…»
Внимательно слушавший нас Ибрагим кивнул головой и, приподнявшись, подступил ко мне в упор с энтузиазмом патриота:
- Ма-ая урус!.. (я русский!) Урус - первый э-э-э-э… - Тут он широко обвел руками кругом и, растопырив их перед выпуклым брюхом своим, гордо поднял голову.
Хотел ли этим почтенный бухарец наглядно изобразить свою важность как представителя русских интересов здесь или же величие, могущество и силу России сравнительно с Англией, для представления мизерности которой он втянул в себя щеки и брюхо и, подняв правую руку с растопыренными указательным и большим пальцами, презрительно улыбнулся, - не знаю, но вслед за тем он с жаром отнесся по-персидски к Василию, и тот перевел:
- Старшина [Нужно полагать - русского купечества или, вернее, изредка наезжающих сюда русскоподданных торговцев из закавказских мусульман.] говорит, если б барин не послал инглизу бумажки (визитной карточки), он бы не пошел к нему.
- Отчего?
- Важный человек! Он вхож к нашему губернатору и мутавалли-баши [Мотевелли-баши - заведывающий хозяйственною частью Имама-Риза. - Это первый министр его, чествуемый не меньше шахских министров.].
Ибрагим, перебив Василия, еще более заволновался.
- Ему наш царь… - продолжал тот.
- Шах, - поправил я.
- Нет, русский царь, давал бумагу ко всем губернаторам в Петербурге…
- В Петербурге один губернатор. - Ты, верно, хочешь сказать: к министрам или…
- К губернаторам, - он ездил в Петербурге ко всем губернаторам.
- Губернот, губернот, - закивал головой почтенный хаджи, при чем показывал на свою грудь, на комнату, наглядно изображая изобилие знаков отличия и роскошь у них.
Затем он заботливо отнес ребенка и минут через пять вернулся облаченный уже в парадный халат, тоже красного цвета.
Утишив его патриотическую щепетильность - вежливость, мол, требует принять приглашение Нэпира, который был у меня (с визитом) в Шахруде, - я напялил пиджак, и мы спустились вниз.
- Василий, для чего это? - указал я на перекладину с петлею между двумя столбиками в открытом сарайчике (что под галереею занятой мною женской половины), в углу которого красовались на вешалке два пальта почтенного бухарца, сохранившиеся от поездки его в Россию.
- Хаджи-Ибрагим тута как дарога [Полицеймейстер.].
Я усомнился.
Старик утвердительно закивал головой и, показав, как вставляют ноги в петлю и секут палками, жалобно заголосил, подражая плачу: «А-й! а-й!..»
- Хорассан мног-мног денег! Иран… - прошамкал он, злобно улыбнувшись, и объяснил через Василия, что денег здесь много (ибо при трудолюбии - нищенские потребности, и все копят их), но никто не любит платить долгов, и что эмир разрешил ему сечь несостоятельных должников (не только его, по и приезжающих сюда русских подданных или даже находящихся под покровительством России), пока те не уплатят денег… чем и пользуется наш агент с редким рвением. Теперь понятно, почему Василий приравнял его к полицеймейстеру.
Парадная гостиная, занимающая две трети противоположного флигеля во всю высоту его, была открыта, и я заглянул туда. Подъемная рама из чинара - резной работы; в центре раскрашенного потолка - железная сетка для света и воздуха; на полу в дорогих коврах - несколько ирбитских сундучков; в нишах - разная посуда; на стенах - изображения святых, а на правой висела еще тяжелая сабля шаха Исмаил-Сефи (XVI век.), которую почтенный хозяин тут же предлагал мне купить. Парчовые драпри на противоположной стене прикрывали вход в женины комнаты.
___________
Выйдя из дому Ибрагим, все еще с оттенком недовольства на лице, пошел рядом со мною; мирза - впереди, а Василий несколько в сторонке, и то беспокойно озирался, то вертелся около меня.
Солнце жжет и гонит изобильную испарину; ужаснейшая пыль от прохожих и навьюченных осликов режет глаза. Глупо улыбающиеся рожи молодых мужчин с клеймом разврата и тупоумия - трудновыносимы. Наглое жадное любопытство, «тамаша», на такую диковинку, как «урус», опровергает Вамбери, высказавшего, что любопытство в Азии считается крайне предосудительным. Это замечание можно еще отнести, и то с оговоркою, к высшим классам, славящимся утонченно фальшивою любезностию.
Немало встречается и богомолок, больше в синих чадрах и тщательно выглаженных белых вуалях, с «рубенде» (сеткою) перед глазами и носом или только с прорезом у носа и грязным пятном от пыли у рта. Знатные предшествуются мужскою прислугой с исполинскими фонарями, которые зажгутся, когда они будут возвращаться впотьмах из мечети Имама-Риза.
В одной уличке, с канавой мутной воды посередине, закутанная с головы до ног крошка с неимоверным усилием тянула за собой упрямого барашка, - ребенок, а уже жена. Несколько других закутанных женщин с огромными свертками белья на голове представляли вид медленно движущихся фантастических фигур… А сколько тут нищих?! Старики на перекрестках громко читают Коран или хором выкрикивают прохожим: «Алла-Акбер! - Али!» Дети с длинными прядями волос назади и дервиши, привыкшие сызмальства к бездельничеству, тунеядству, неотступно следуют за нами, вымаливая подаяние. Из нищенок же пока встретилась только одна.
Мешхед. Комплекс мавзолея имама Резы. Старый двор, ныне Двор Революции. (Л. Пеше. Конец 1850-х - начало 1860-х гг.)
Миновав Шах-мечеть, с минаретами в виде тонких высоких башенок, с изразцовыми украшениями между серебристыми надписями, и кладбище между густонаселенными кварталами, - мы свернули в более широкую (сажени в три) улицу с узкими тротуарами, если можно назвать так безобразно торчавшие камни по сторонам ее. За гауптвахтой известного уже характера и расположено занимаемое ост-индским англичанином жилье, при входе в которое стояло несколько караульных сарбазов в новеньких костюмах, и - следует добавить - бравых сарбазов, вероятно, тщательно выбранных напоказ из всего мешедского гарнизона. Отдав честь, они провели нас длинным сводчатым полутемным проходом во внутренний дворик, охваченный справа фруктовым садом, а с остальных (трех) сторон богато отделанным, но уже ветхим двухэтажным домом, принадлежащим какому-то вельможе. Вышедшие из нижнего этажа слуги-авганцы пригласили нас следовать за собою наверх. Радостно встретил меня Нэпир в передней, представлявшей целый арсенал винтовок и, как бы не замечая Хаджи-Ибрагима, под руку ввел меня в зал, с разбросанными по креслам и столам дневниками и исписанными листами бумаги, картами, книгами и альбомами, барометрами, компасами, буссолями и свежими осколками минералов, за которыми он рассылает своих людей и нарочных в разные, по слухам, богатые рудами места. Отсюда вели двери в кабинет и спальню.
Нэпир немного похудел и по-прежнему весь в шерсти.
Я представил ему Хаджи-Ибрагима в его точно накрахмаленном халате и мерлушковой шапке. Бухарец отвесил с недовольною миной поклон и, поспешно опустившись на стул рядом со мною, уперся глазами в пол. По губам англичанина скользнула ироническая улыбка. Спросив его о чем-то, он обратился за объяснением к торчавшим у дверей Василию, мирзе и своему переводчику. Первый, в контраст спокойному достоинству последних, мешая персидские слова с русскими, пустил в ход обе руки, даже ноги и плечи. Нэпир, внимательно выслушивая всех, говорил тихо, с тактом, но я невольно улыбался, глядя на подвижную тщедушную фигурку беглого солдатика. Наконец и выдрессированный англичанин не выдержал - рассмеялся.
Дверь из прихожей отворилась, и на пороге появился его секретарь, довольно солидный на вид. Далеко не дружелюбно взглянул на меня этот плотный авганец в пиджаке и с золотою цепью во всю грудь, но на мое приветствие ответил приторно-сладкою улыбкой и немедленно скрылся. «Вероятно, подозревает во мне политического агента во вред интересам своего отечества», - подумал я, принимая от слуги стакан чаю, за которым следовал кюрасао - великолепный ликер, изделия уже известного читателю «единственного здесь христианина».
Беседа оживилась.
Оказывается, что Нэпир ехал с своими всадниками на Сябзавар тоже с оказиею. На дороге они наткнулись на мертвое тело, но встречи с туркменами, которые, по уверению его, «сильно трусят русских», не было [Ибрагим же рассказывал мне потом, что в одном месте по дороге в Мезинан к Нэпиру подскакали восемь туркмен, но узнавши в нем «инглиза», скрылись в горы, - спрашивается: что же делали всадники его?!]. Затем он свернул на бирюзовые рудники, где «не нашел хорошей бирюзы», а между тем цены на нее страшно поднялись.
- Много вывозят в Европу и Россию, - пояснил он, закуривая папироску, и добавил: - в Баку вы купите здешнюю бирюзу, пожалуй, дешевле чем на рудниках.
В свою очередь я рассказал о ночном приключении со мною в горах между Деррудом и Кутари-Джагар, и все удивлялись моему риску.
- Эта дорога очень опасна, - заметил англичанин. Пять-шесть дней тому назад там нашли несколько трупов с знаками насильственной смерти.
Я прихвастнул своими револьверами, на что он распорядился принесть их целую кучу и ружья разных систем: Шнейдера и др., но Бердана ни одного. Услыхав, что таковые имеются в нашем караване, ост-индский англичанин тревожно справился: сколько их? и продаем ли мы их персам?.. Мой ответ успокоил его, и он что-то очень мягко заговорил с Василием по-персидски.
- Вы сколько ден ехали из Франции? - обратился тот ко мне, закуривая вышаренный в кармане у себя окурок грошовой сигары.
В это время слуга доложил Нэпиру о каком-то сертипе. Василий, глубоко затянувшись вонючкой, юркнул в переднюю, и в комнату ввалился плотный генерал с окладистою черною бородой и в суконном сардари. Приятельски протянув руку Нэпиру, не замедлившему отрекомендовать меня, он поклонился мне с натянутой улыбкой и оживленно заговорил с ним. Хаджи-Ибрагим, видимо недовольный невниманием к его особе, тайком делал мне выразительные знаки: пора, мол, домой…
При прощании Нэпир просил нас отправить его письма (которые он приготовит к завтрашнему дню) через Гязский порт, и, приглашая меня к себе «во всякое время», добавил: «За моим столом всегда готов прибор для вас: вы, вероятно, терпите в этой глуши большие неудобства». Это окончательно затуманило добродушное лицо Ибрагима, и я поблагодарил за последнее предложение, - однако, по настоянию любезного хозяина, обещал быть у него завтра на обеде, которым он желал отплатить мне за ужин, заданный ему Баумгартеном и мною в Шахруде, и наливки, которыми мы снабдили его тогда на дорогу.
Дж. К. Нэпир (Нейпир) так описывает встречи с Огородниковым в своих отчетах (Collection of journals and reports received from Captain the Hon. G. C. Napier, Bengal Staff Corps, on special duty in Persia, 1874. London: HMSO, 1876. [Strictly confidential.]):
1. Шахруд (стр. 21):
2. Мешхед (стр. 253-254):
___________
Василий поспешил к себе, мы - к себе, через какой то крытый базар, так как это было безопаснее, да и ближе…
Уже сумерки. Движение замерло; лавки заперты, и только изредка виднелись еще горами наваленные дыни и маленькие арбузы, да лавчонки с съестною всячиною, слабо освещенные где полукруглым или складным фонарем, где сальною тоненькою свечой, лампой или чираком [Для растительного масла, случается, и для нефти, изредка привозимой сюда из Баку.] на длинном железном пруте.
Когда я входил в свою уютную комнатку, опередивший нас мирза, стоя у дверей, отвесил поясной поклон (и это повторялось всякий раз, хоть он и всюду сопровождал нас, - таков обычай).
Всю дорогу молчавший Ибрагим, не снимая халата, насупившись уселся с кальяном на полу; я по обыкновению в одной сорочке и нижних растянулся с трубочкой на постели.
- Инглиз, эх-хе-хе!.. Инглиз?! - с горечью покачивал старик головой и, вперив в меня глаза, назидательно продолжал: - Инглиз приходит (жест: сюда!) - урус - нет… Инглиз (жест в сторону) - урус… Тут он сердито ткнул пальцем в пол, из чего можно было уразуметь, что он, как русский агент с бухарским взглядом на вещи, глубоко возмущен моим обещанием был завтра у Нэпира. По его понятию, «инглиз» должен вернуть мне визит, и тогда только я могу, не теряя достоинства русского, отобедать у него…
Вошедший впопыхах сейид прервал старика. Комнатка огласилась протестом, что его-де, потомка пророка, выгоняют «из-за русских» из караван-сарая Узбек.
- Разве нет там для наших товаров свободного помещения? - уговариваю я бухарца не делать насилия.
Тот объясняет, что есть одно, но требует капитального ремонта.
В конце концов дело уладилось, и обрадованный сейид скользнул как-то бочком в дверь, даже и не взглянув на меня, своего защитника, а мы уселись за ужин, состоявший из той же отвратительной похлебки из рису и луку, плава с луком и изюмом и бесподобной дыни.
Зная, что Ибрагим не примет платы ни за помещение и стол (приготовляемый его женою), ни за заботы обо мне, я решил делать ему ежедневно подарки, и немедленно же преподнес свое хорошенькое складное зеркало; старик остался очень доволен! Выкурив кальян (поданный ему мирзою, скромно усевшимся затем на корточках у дверей), он понес пишкеш [Подарок.] жене и, вернувшись минут через пять уже босиком и в нижнем архалуке голубого цвета, попросил у меня отпробовать трубочки - понравилась; потом выкурил из моего мундштучка свернутую папироску и опять взялся за кальян.
- Перс губернот хорош нет, - отнесся он ко мне, выходя из глубокой задумчивости.
- В Персии нет хороших губернаторов?
- Э-э-э, хорош нет урус?! э-э-э хорош! - и старик опять погрузился в полудремотное состояние под убаюкивающее журчание кальяна…
Прожужжал комар и уселся на мою руку… Где-то вблизи раздался пронзительный плач, на который отозвался другой, третий.
- Шекаль (шакал) говорит, - сонно прошамкал старик и, заметив, что у меня уже смыкаются глаза - было 10 час., - поправил стеариновую свечу (в обыкновенном медном подсвечнике), протянул мне руку с словами «Спит будет?» и, выйдя на цыпочках, притворил за собою едва державшуюся на петлях полусгнившую дверь.
Мирза улегся по распоряжению его на галерее у другой, такой же исправной двери, и немедленно захрапел, между тем как тот долго еще ворковал с женою, кряхтя на наре, что над резервуаром. Тут все спят вплоть до 7 сентября на открытом воздухе, и неудивительно, что все кашляют, все простужены!
Несмотря на шерстяное одеяло, сырость будила меня, - начался насморк…
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Карта Персидского Хорасана (прил. к книге П. И. Огородникова «Страна солнца»)
Того же автора:
https://rus-turk.livejournal.com/621640.html