Поездка по китайской границе от Алтая до Тарбагатая (2/6)
[Л. К. Полторацкая.] Поездка по китайской границе от Алтая до Тарбагатая // Русский вестник. 1871. № 6.
Часть 1. Часть 2. Часть 3. Часть 4. Часть 5. Часть 6.
Рахмановские теплые ключи. Здесь и далее фото Л. К. Полторацкой, 1870-е
II
8го августа, урочище Уан, 45 верст от Котон-Карагая
Всю ночь шел дождь, и нам пришлось выступать по сырости и в ожидании нового дождя. С раннего утра лагерь представлял самую оживленную картину; вьючили верблюдов, седлали и пробовали лошадей. Наконец раздалась команда: «Садись!» Казаки сели на коней и выстроились; вытянулась вереница вьючных верблюдов, погнали живой провиант, баранов; мы тоже сели на лошадей. «С Богом! Песенники вперед!» И под залихватскую казачью песню тронулись с Котон-Карагая. С нами шло несколько киргизов; проводником же муж нанял зверовщика из деревни Белой, некоего Барсукова, не только замечательного тем, что даже между своею братьей пользуется славой необыкновенного удальца и стрелка, но в особенности интересного тем, что ходил лет десять тому назад со своими односельцами искать Беловодье, то есть землю, где мед самотечный, хлеб сам родится и т. д. Они прошли всю Среднюю Азию, были около Тибета, и наконец уверились, что уговоривший идти мужик обманул. Барсуков вывел своих домой. Два раза он ходил проводником в Китай с консулом Павлиновым. Был при комиссии, ставившей пограничные знаки и пр. Наружность Барсукова замечательна: необыкновенно большого росту, сухощавый, плечистый, с крупными, но правильными чертами лица, напоминающими лица кариатид Эрмитажа. Большие темно-серые, умные глаза, черная с проседью борода и загорелое до невозможности лицо. В манере, в речах спокойная самоуверенность и подчас юмор. Кафтан опоясан ремнем с ножом и патронташем; за плечами винтовка с присошкой; огромные сапожищи и маленькая китайская шляпа, вроде картуза, надвинутая на лоб.
Сначала все более или менее гарцовали, но так как по лужам и мокрой траве это неудобно, да и начальство этого не любит, то притихли и пошли смирно. Пошел дождь, все те, у кого были непромокаемые плащи, надели их, но и плащи плохо защищали от дождя. Шли мы, шли под дождем; казалось, ни дождю, ни дороге конца не будет. Дорога шла ровною, однообразною долиной. Наконец я подъехала к Барсукову и стала его расспрашивать, как они Беловодье ходили искать.
- Мужичок сманил, из наших, - начал Егор Титыч. - Сам, говорит, там был на Беловодье. Мед, говорит, самотечный, хлеб сам родится, всего вволю. Ну и пошли. Сто тридцать семей. Сколько горя-то было; дети, бабы, - сколько примерло дорогой.
- А вы долго шли?
- В апреле вышли, к Рождеству Богородицы пришли.
- Куда же вы пришли?
- В Турпанию.
По рассказам можно понять, что они были в Турфане, в восточной части Кашгарии.
- Все что пошли разорились; кто богатеющий был, а тут вовсе ничего не стало, потому побросали все, - хлеба полные закромы, все. К тому же дорогой обворовали много.
- Кто же?
- Свои.
- Как свои?
- Да так, всякие люди есть.
- Что ж, хорошо в Турпании?
- Песок да камень. Народ по-китайскому одет, и все как у китайцев.
- Вас жители не обижали?
- Нет, зачем; не обижали. Я у короля у ихнего, у турпанского был, рядом с ним сидел на стуле.
- Зачем же ты к нему ходил?
- Говорить от всех наших; чрез переводчика говорил. Сидит он ровно на кресле, все костью обделано; одет сам по-китайскому, а позади его стоит человек и этаким опахалом машет.
- Что же он тебе сказал?
- «Жаль мне, - говорит, - вас… Я вам земли дам, вы оставайтесь у меня». А покуда велел насылать мешки урюку, изюму, рису. Как я принес к нашим, - а они уж сколько сидели с детьми не евши, - даже все заплакали. Остаться не захотели; меня выбрали домой вести; а у меня брат тут помер, сноха, двое детей; ну, ничего, и повел их домой! Мужичка того, что обманул, застрелить хотели; нас только восемь человек против всех его и отстояли. Он один с семьей там остался.
Разговор наш стали прерывать беспрестанные возгласы: «Барсуков! Скоро Чингистай?» Чингистай - место бывшего китайского пикета; оно было назначено для привала.
Признаюсь, я с отвращением подумывала об этом привале, на мокрой траве и под дождем, и очень раскаялась, что взяла сына. Но скоро, ко всеобщему удовольствию, дождь прекратился и выглянуло солнце. Встретилась первая проба новичкам: каменистый и довольно крутой спуск, но всего каких-нибудь сажен пятнадцать. Костю вели на чумбуре; он краснел как рак, и вцепился в луку седла. Пройдя еще с версту, мы подошли к Бухтарминскому водопаду.
Река шириной сажен в 30, страшно быстрая, падает сильным склоном на протяжении полверсты по громадным камням. Вся река клубится, прыгает и бешено ревет; над ней как пар стоят брызги. Красота дивная.
Мы долго стояли и любовались. Барсуков нам рассказал:
- Как этта был горный чиновник, и говорит: «Жив быть не хочу, если не проеду тут на лодке». Мы ему говорим: «Совсем невозможно - надо на лямках спускать около самого берега». - «Врете!» - говорит. Ладил, ладил себе лодку; сладил большущую такую. Сел - да только мы его и видели.
И тут Барсуков так смеялся, что и мы смеялись, глядя на него.
- Только щепы завертело, а его и духу не стало.
Потом Барсуков нам показал одно место на правом берегу Бухтармы, где разрывали курганы и находили скелеты в сидячем положении и на них разные куриозные украшения. Очень нам хотелось разрыть хоть один курган, но не было с собой никаких инструментов.
Наконец пришли и на Чингистай. Солнце успело уже несколько обсушить нас и землю; разостлали ковер на берегу Бухтармы и занялись чаепитием. Чингистай - красивое, привольное место; от гор и до Бухтармы широкая долина идет склоном в два уступа, или, как зверовщики говорят, прилавка; вся она покрыта травой и цветами.
Только пошли мы с привала, снова начал лить дождь. В семь часов вечера мы пришли на Уан и стали на ночлег. Уан - мастечко, должно быть, очень хорошенькое; тут и быстрая речка, и красивые купы дерев, большая, густая трава; но в настоящую минуту идешь по этой траве и чувствуешь, что ноги до колен мокры, с дерев капает, в юртах сыро и холодно, от мокрых войлоков отвратительно пахнет; даже и лунный свет, всегда придающий всему красоту и поэзию, придает еще более плачевный, холодный вид этой промокшей картине.
Развели большой костер; позвали к нему греться и пить чай, в ожидании обеда. Но как мы ни грелись у костра, толку было мало, потому что с одной стороны припекало, а с другой прохватывало холодным ветром. Наконец ушли в юрты, и после обеда, то есть супа из баранины, разошлись спать.
От холода и сырости, с непривычки, плохо спится.
III
9го августа, близь стойбища Микайле, 40 верст от Уана
Сегодня был день таких приключений, что до сих пор у меня нервная лихорадка. Вышли мы с Уана очень хорошо. Дождь изредка перепадал; было темно, дорога чрезвычайно живописна. Идти - наслажденье! Прошли мы около красивого озера, на котором было множество уток; но охотиться было неудобно, берега топки, а собаки с нами не было. Поскакал было Ж. стрелять орла, но орел улетел.
В полуверсте от дороги, с левой стороны шли гранитные скалы самых причудливых и разнообразных форм, местами совсем голые, местами поросшие деревьями и мхом.
М. отправился исследовать строение скал; мы отправились за ним. В том месте, к которому мы подъехали, была расселина, такая, что одному человеку с трудом можно пройти. Мы соскочили с лошадей и стали подыматься по ней. Вылезши из расселины, мы очутились точно в волшебном мирке: прелестнейшая рощица, окруженная зубчатыми скалами; посредине песчаная, чистенькая площадка; около нее, под деревьями, обломки скал образовали род скамей. Точно кто-нибудь тут нарочно садил, чистил и устраивал.
Спустившись с этой скалы, мы стали взбираться на другую, замечательную тем, что на вершине ее большое, совершенно круглое отверстие, точно окно; мы пролезли туда и очутились точно в крепости; опять большая площадка, окруженная каменными стенами, с одной только стороны можно влезть на нее, и то между большими камнями, по крутому и узкому подъему. Барантачам [Общее в степи название всяких воров, преимущественно скота.] или от барантачей - отсиживаться отлично. Выбравшись оттуда, мы сели на лошадей и нагнали отряд. Скоро скалы пошли с обеих сторон дороги. В некоторых местах из них образовались такие пещеры, что можно бы спрятаться с лошадью. С одной высокой скалы падал водопад. Некоторые из наших ездили по скалам и собирали малину и крыжовник. Видели тут двух барантачей. Песни в отряде не умолкали. Таким образом, в прелестнейшей местности, при хорошей погоде и отличнейшем расположении духа, мы пришли и стали на полдневку, опять на берегу Бухтармы, у брода. Река течет тут широким руслом, но все-таки чрезвычайно быстро. Пока разводили огонь около рощицы на берегу, видим, едет Барсуков уже с противоположного берега. Я ни разу не видала переправы вброд через горную реку, и потому меня поразило, что лошадь Барсукова гнет в дугу, и вода так и хлещет ей в бок. Вдруг она ткнулась, так что ушла с головой, опять выправилась, Барсуков засучил рукава и спустился пониже. Тут стал переходить еще киргиз; когда они подходили к нашему берегу, лошадей их силой воды гнуло кольцом, а у самого берега вода била им через спины. Выйдя на берег, Барсуков сказал, что этот брод в настоящее время опасен, и лучше его не проходить, чтобы не загубить чьей-нибудь души. Я стала было, любопытства ради, подговаривать Барсукова вести нас тут. Но он сериозно взглянул на меня.
- А видели вы, как я перекрестился, как пошел в воду?
- Видела.
- Ну и говорить больше нечего.
Бухтарминские пороги
Напившись чаю, мы разделились на две партии; нас Барсуков отправил через каменное болото [Болото, образующееся между камнями горных осыпей.] в гору, сам с Ж. пошел посмотреть, нельзя ли пройти берегом до другого брода. Пошли они такою кручей, что у Ж. лошадь оборвалась и полетела ногами вверх; разумеется, он улетел вперед ее и обрушился на киргиза, который стоял внизу и рвал смородину. Лошадь Ж. завалилась на спину между осью и большим камнем. Вытащили лошадь, Ж. сел на нее, и пошли они пробовать пройти самым берегом; сначала шли хорошо, но тут встретилась большая плита, сходящая совсем наискось в воду. Барсуков прошел вперед, - лошадь его ступила в ямку, наполненную дождевой водой, и наплескала на плиту; не успел Ж. встать на нее, Барсуков кричит: «Держитесь! лошадь катится!» Как уж тот уцепился за скалу, один Бог знает, но в ту же секунду лошадь, поскользнувшись, скатилась в реку. Раза два ее перевернуло и отнесло теченьем на несколько сажен. Однако она справилась и выбилась на берег. Тогда Барсуков, не унывая, по здешнему выражению, заревел Ж.: «Александра Павлыч! Возьмите лошадь в повод и ведите сюда!» Тот взял лошадь и провел по той же самой плите. Решивши, что берегом идти нельзя, Барсуков полез к нам в гору, опять чуть не по стене. Или у Ж. лошадь была дрянная, или падение ее напугало и утомило, но она снова оборвалась. Ж. только успел с нее свернуться, чтоб она его не придавила, и покатились оба кто куда. У нас киргиз увяз с лошадью в болоте, но их благополучно вытащили. Пройдя недолго прямою и хорошею дорогой, мы поползли по крутому и каменистому подъему, по склону громаднейшей горы, покрытой густым лесом. Лезли мы, лезли, по узкой тропинке между камнями и деревьями, держась за гривы, чтобы, несмотря на нагрудник, не сползти с седлом на хвост. Спускаться оказалось еще хуже; после дождя камни скользкие; между камнями жидкая грязь, и спуск такой же крутой, как и подъем. Костю все время урядник вел на чумбуре; но он уже не краснел и не трусил, как на первом спуске. Сойдя с этого спуска, мы снова пошли хорошей дорогой лесом. В тени громадных дерев тенисто и прохладно; кругом всевозможные ягоды, к нам то и дело подъезжают киргизы или казаки, и подают пучки ягод.
Барсуков уехал вперед искать брод. Пройдя довольно долго, мы остановились на полянке в лесу подождать Барсукова. Ждали, пождали, Барсукова все нет; снова сели на лошадей и стали спускаться частым лесом к реке. Два казака поехали вперед; наконец они вернулись с известием, что Барсуков ревет - значит, к броду.
Пробравшись между деревьями, пнями, валежником и кустами к берегу, видим: действительно, Егор Титыч тут.
- Ну, - говорит, - брод не очень хорош, но перейти можно.
Река в этом месте сажен 40 ширины, посредине отмель, с правой стороны глубина и быстрина, оканчивающаяся за островком, покрытым кустами, той же отмелью; по этой отмели можно добраться до другого берега; с левой - труба, то есть глубокое русло, и вода туда несется с страшной быстриной.
Муж приказал выстроиться всем по три в ряд, идти плотною колонной, забирая сначала вправо, чтобы не унесло в трубу, и потом спускаться на отмель, на которой, в виде маяка, стоял Барсуков.
Впереди колонны пошли муж, я и казак; за нами Костя на чумбуре у урядника; с другой стороны его Осман и Ж. и так далее. Сначала шли хорошо, плотно держась друг около друга, но через несколько минут, смотрю, лошадь моя отделилась от лошадей казака и мужа. Он кричит мне что-то; за ревом воды ничего не слышно. Вижу, справа вода несется и бьет каскадом, слева тоже; чувствую, как лошадь шатается подо мной, гнет ее кольцом, вода хлещет в бок, так, что хватает мне до колен, и, главное, душа дрожит за Костю. Окончательно я перестала понимать, идет или стоит моя лошадь; вижу только, что около меня ревет и клубится вода. Голова стала кружиться, и я почувствовала какую-то совершенную беспомощность. В это время казак схватил и дернул мою лошадь за повод, и муж крикнул так, что я расслышала: «Правее! на Барсукова!» Я как будто опомнилась, поняла в чем дело и куда держать. Выбрались на отмель, то есть на средину брода; отлегло от сердца. Костя тут. В ту же минуту с неимоверною быстротой пронесло мимо нас, по трубе, Викентия. «Викентий отбился! Викентий тонет!» - крикнули около нас.
Барсуков бросился по отмели, чтоб его перехватить, сунулся, схватил его, но у него в руке остался один только клок волос; того несло дальше, кувыркая вместе с лошадью; раза четыре их перевернуло. Когда Викентия пронесло мимо Барсукова, все точно замерли; невольно только двинули лошадей вперед по отмели вслед за тонущим. В эту минуту Викентия принесло к тому месту, где река делает крутую луку; тут низко над водой рос большой куст тальника. Это его спасло, он схватился за сучья тальника; вероятно, тут была заводь, потому что и лошадь справилась и стала выбиваться на берег. Смотрим, она передними ногами уже на земле, и выкарабкивается совсем. Викентий, держась за хвост, за ней. Слава Богу! На берегу!
Барсуков повел нас дальше, но остальная часть брода уже неглубокая. Лишь только мы стали на землю, верблюда с кухней и нашими вещами потащило по трубе. Барсуков снова бросился за ним, успел перехватить за длинный аркан и вытащить на отмель. За верблюдом, смотрим, тащит казака; но у него лошадь была отличная, сам он был опытный, и несло его близко от мели, так что довольно скоро выбился на отмель. Не успели вздохнуть свободно, еще казак тонет; этого уже сбило, и принялось кувыркать, но, на счастье, его тоже несло около самой отмели, и Барсуков скоро его перехватил.
Наконец все собрались на берегу, считают - одного казака нет, и Викентий остался на том берегу. Выбрали лучших лошадей, и Барсуков с урядником отправились за ними. Мы тем временем распорядились разложить костер, так как солнце уже село и стало очень свежо. Достали спирт и сухое платье. Барсуков, как только перевез Викентия, вдруг опустился, побледнел и, легши на краю берега, стал смачивать себе голову и грудь водой. Ему от утомления, а может быть, отчасти и от волнения, стало совсем дурно.
Когда тонувшие переоделись и их напоили спиртом, мы тронулись дальше.
Алтайские горы открылись во всей своей красе: кругом нас, как застывшие исполинские валы Океана, подымались на необозримое пространство горы, местами в ущельях, поросшие лесом, местами каменистые, но большею частью покрытые, как ковром, густою травой и цветами. Чем выше поднимались мы в горы, тем становилось холоднее. Проехав на полных рысях верст десять, мы приехали к аулу Микайле, и остановились верстах в трех от него, в долине между лесистыми горами; это урочище тоже называется Котон-Карагай.
IV
10го августа, Рахмановские ключи
Утром, когда мы сошлись к чаю, оказалось что сравнительно все обошлось благополучно; больных после вчерашнего купанья не было. У Викентия только сильно разбита нога, вероятно, в то время, когда его кувыркало, или, по выражению Барсукова, куряло в реке. Снова около костров досушивали чай и вещи. У мужа не оказалось ни одной сухой пары сапог. Одну он вымочил, переходя брод, другие все тонули. Наехало много киргизов; все они уселись на землю рядком; сам Микайле, восьмидесятидвухлетний старец, очень напоминал дряхлую собаку, может быть, тем, что у него глаза красные и слезятся. Он несколько раз присылал просить водки; ему раза два дали, раз даже налили в бутылку, но потом стали отказывать.
Долго продолжались наши сборы. Киргизы аула Микайле сами только что приняли русское подданство. То приводили они лошадей никуда не годных, а если и приведут хороших, не успеешь оглянуться, а они их снова угнали.
Наконец все устроилось; мы тронулись в путь, и, перейдя ручей, стали подниматься на зеленую гору. Казалась она не очень высокой, но когда стали подниматься, гора оказалась препочтенная. Несколько раз останавливались на площадках, чтобы дать вздохнуть лошадям. Когда добрались до вершины и взглянули на долину Котон-Карагай, где оставили десять казаков, лишние юрты и тяжести, они показались нам муравьями. По горе или, вернее, долине, открывшейся на горе и покрытой великолепною травой, стояли небольшими рощами, как здесь называют, колками, кедры. Во все стороны разваливались горы, виднелись Бухтарминская и Берельская долины, с своими белыми снеговыми реками; за ними подымались белки, то есть снеговые горы. До того громадны, великолепны были размеры этой чудной панорамы, что теперь становилось даже странно вспомнить Ульбинские горы и Титовку; точно карточный домик приставить к Исакиевскому собору. В ближайших долинах виднелись аулы. Невольно приходило в голову, глядя на эту ширь, роскошь и красоту, что завидная жизнь кочующих здесь киргизов. Правда, только не зимой, в юрте!
Солнце начинало сильно припекать и становилось жарко. Мы сошли с лошадей у ручья, кругом его было кочковатое болото. Разумеется, сначала все принялись пить, потом стали размещаться на кочках; я как-то оборвалась и попала всей ботинкой в воду. Добрые души вытерли ее, и я стала просушивать на солнышке. Вдруг все наши лошади, стоявшие в кучке, шарахнулись. «Что там?» - спросил муж. На это казак, вытянувшись во фронт, доложил такое неожиданное происшествие, что я рада была, что сидела под зонтиком; а мадам К. так залилась смехом, что рухнула между двух кочек, придравшись к чему, все разразились хохотом. Скоро подошли наши верблюды и вьючные лошади. Мы двинулись дальше, все продолжая подыматься; довольно долго шли по широкому карнизу, по боку горы; хотя мы ехали шагом, однако утомителен показался этот нескончаемый подъем, а Барсуков нам рассказывал, что у киргизов по этому подъему бывает «байга» (то есть скачка). Окончательно пошли по каменистым горам. Чрезвычайно разнообразны и красивы их сланцевые вершины и осыпи; и вдруг, неизвестно откуда, между ними точно целые реки валунов. Искали следов прежде бывших ледников, но как-то никакие предположения не подходили. Раза два нам пришлось идти по валунам. Ужасно надоедает. Лошадь ступает шаг за шагом, и надо постоянно держать повод настороже, чтобы поддержать лошадь, если она споткнется, и быть наготове сбросить стремена и свернуться с седла, в случае если она упадет. Изредка попадали в долинках небольшие озера. Растительность тут самая бедная, большею частью голые камни, иногда покрытые ползучей березой, да в долинах около озер болотная зелень.
Бухтарминское, или Черное озеро
Поднявшись на перевал, мы стали спускаться по камнистой осыпи; спуск был такой, что я велела Косте сойти с лошади и идти пешком. На дне этой долины было тоже озерко, и бил со скалы небольшой водопад. Потом опять полезли на гору, громадную и крутую, и наконец взобравшись на вершину, увидели в первый раз Белуху. На ней лежали тучи; нам видны были только два почти одинаковые ее шпиля, наподобие двух исполинских сахарных голов. Вытащили бинокли, трубу и стали смотреть. Киргизы и казаки тоже с любопытством прикладывали глаз к трубе, но не из любопытства, что там такая за Белуха, а что это за машина, в которую все смотрят. Егор Титыч Барсуков, хотя и сам смотрел на свою родимую Белуху, но долго баловаться нам не дал, говоря, что хотя будет еще один только спуск до Рахмановских ключей, да зато «жалостный». А уж если Егор Титыч заявил, что будет жалостно, то действительно будет, как называл один из спутников, какой-нибудь чертолом. Наконец добрались мы до хорошенькой зеленой долины. Барсуков устремился с Ж. за соболем. Нас же повели старшина Уркунча и его брат. Подошли мы к небольшой горке, завернули за нее; смотрим, обрыв тысячи в три футов! На дне этой котловины или, пожалуй вернее, пропасти, поросшей густым лесом, большое озеро, верст шесть длиной. И вот начали мы спускаться по самому краю этого обрыва по карнизу; так как к нему подходят вершины дерев и кусты, то не страшно; одно что местами очень круто; камни после дождя скользкие и навалены грудами, точно действительно кто-нибудь желал, чтобы тут черт ногу сломал. Какая прелесть горная лошадь! Она идет так осторожно и ловко, что просто любуешься. В ином месте приостановится, осмотрится, осторожно попробует ногой куда ступить, и потихоньку перебирается. Действительно, самое надежное в опасных местах полагаться на нее. Спуск, как и обещал Барсуков, оказался «жалостным»; лошади по мокрым плитам и скользкой грязи то и дело съезжали на задних ногах как на салазках, а так как катанье это происходило по карнизу, на высоте примерно нескольких Исакиевских соборов, поставленных один на другой, то ощущение выходило довольно сильное. Наконец муж сошел с лошади, пригласив меня и Костю тоже сойти. М. и даже несколько казаков спешились и повели лошадей в поводу. Прошли мы карниз и стали спускаться лесом; тут оказалось еще жалостнее. Корни дерев, ямы, плиты, грязь и, главное, круча страшная. Устала я очень карабкаться и скакать с камня на камень, так как у меня не было, как у мужчин, высоких толстых сапог, и втихомолку села на лошадь, видя, что Осман, тоже человек семейный, спускался на лошади. Слышала я, как муж кричал, чтоб я сошла, но притворилась, что не слышу. Лошадь у меня была отличная, и спускала удивительно. Плохо только пришлось, когда мы с Османом, потеряв из виду проводника, забрались в такую трущобу, что ни ходу ни выходу. Куда ни взглянешь вниз, как отрезано. Слышу, муж кричит откуда- то снизу, М. сбоку, и главное - Костя вопит: «Мама! Мама! сойди с лошади! Да снимите ее!» И без того мы с Османом были не в малом недоумении, а наши своими криками окончательно сбивали с толку. Наконец и я им крикнула, чтобы не вопили и не мешали. Пооглядевшись, мы осторожно повернули лошадей и кое-как выбрались. Весь этот спуск, очень крутой, идет пять верст, другие говорят - восемь.
Зато как только спустились на долину, перейдя какой-то ручей, просто пришли в умиление: во-первых, отличная лужайка; на ней несколько больших кедров; это было очень важно для нас, так как люди могли укрыться от дождя; во-вторых, великолепное озеро, и кругом горы, одетые с половины густым хвойным лесом как шубой. Пока пришли вьюки, мы пошли к ключам; от них так и потянуло запахом гнилых яиц, то есть серой; было довольно холодно, и над ключами стоял пар. Спустили термометр, оказалось, в воде 29° по Реомюру. Песок на дне и вода внизу оказались гораздо горячее, чем на поверхности. Ключ назван Рахмановским, по имени бежавшего сюда, в конце прошлого столетия, старообрядца, здесь и проживавшего свой век. Обделан ключ деревянным срубом; подле ключа сухое дерево, покрытое навязанными на него тряпочками; это уже жертвоприношения киргизов и калмыков.
Егор Титыч относился с уважением и любовию к этим ключам. Подойдя к срубу, перекрестился, напился воды и умыл себе глаза и лицо.
- Как же, - говорит он, сидя на камне, около сруба, - мамонька моя была больна и говорит: «Сынок милый, привези мне этой водицы». Помогло.
- Да ведь от вашей деревни далеко сюда?
- Но. (Но значило у Барсукова да.)
- И ты сюда ездил за водой?
Егор Титыч засмеялся.
- Вам тут дико да дивно кажет, а мне ровно у себя дома. У нас, вон тут, в лесу и избушка есть. Каждый год сюда промышлять приходим.
- Надолго?
- Да месяца на два, на три. Больше в одиночку ходим, а бывает, по два и больше.
- Есть тут около и другие избушки?
- На Калмачихе есть, верстах в двадцати. В праздник друг к дружке в гости ходим.
- Как же вы зимой тут ходите, на лыжах?
- Но.
- В лесу между деревьями разве можно на лыжах?
- Да кто ловок ходить на лыжах, так тот вëртче чем на коне. Как пустишься с горы, страсть! Так летом и летишь, присядешь маленько, да длинной палкой направляешь.
- А с этой горы можно сбежать на лыжах? - спросили мы его, показывая крутую, с вершины почти отвесную гору сажен в 400 вышины.
- Почто не можно, можно.
- А случалось тебе падать?
- Как не случалось, случалось.
- Что же тогда?
- Что? Сядешь, починишь лыжи, приладишь, да и побежишь сызнова. Ну и всяко бывает, когда как; иногда изломает всего, и лыжи изломает. Летось я с двумя товарищами промышлял на белках около Белухи; снег-то подтаял, пополз вниз, они так и сгинули. Посмотрел я, посмотрел, да за ними. Надо их отыскать. Сорвался, изломало меня всего.
- Ну что ж?
- Ничего. А товарищей-то и следа не нашел. Уж летом нашли. Лежат ровно живые, совсем свежие. Положили так вот через седло и повезли домой.
- Семейные были? Молодые?
- Молодые. Один женатый, другой так, одинокий. А то, этта я то же зимой был на Калмачихе один. Чувствую, разломило меня всего; лом во всем. Болен. Знать, горячка! Натаскал воды в избушку, дров припас около печки. Вижу, скоро не встать.
- Ну что же?
- Ничего. Суток трое лежал и избушку не топил. Всего недели с две пролежал; ничего не ел, только воду испивал.
- А потом?
- Киргиз заехал. Домой отвез.
Тут пришли верблюды; их развьючили и стали расставлять наши юрты. Около ключа сделали ширму из моего пледа и я отправилась купаться; вода такая приятная; кажется бы целый час не вылезла. К обеду собрались, как и всегда, к нам в юрту; в холодные дни я этому особенно рада, так как публика нагревает юрту. Всю ночь шел дождь. Утром решили простоять этот день на месте. Барсуков предложил поехать посмотреть его избушку. Муж, я и Осман сели на лошадей и отправились с ним. Избушка стояла саженях в десяти от ключей, у подножия гор, в кедровом лесу. Срублена она из толстых бревен, с плоской крышей; крошечные сени и в них сусека для муки; из сеней дверь в избу. Изба вся аршин шесть в квадрате. Половина избы занята палатями; тут же на них устроена печь из груды камней. Крошечное окно, и повыше, в другой стене, заткнутая дыра для дыму. Барсуков с видимой любовью показывал нам, как он называл, свой дворец; просил посидеть, говорил, как зимой тут тепло.
- Вот, этта, поставишь ловушек на разных местах, где соболя ходят. Пойдешь, посмотришь, где были прежде заставлены. Ходишь-ходишь, и Бог знает где, и придешь в избу. Когда и несколько нас соберется. А то: «Ребята, пойдем в ключи париться». Пойдешь! Мороз страсть какой, из ключа пар так и валит. Разденемся, да бегом туда. Шапки на головы наденешь, сидишь-сидишь. А то раз, этта застал меня зимой буран в горах; одно спасенье; зарылся в снег. Как очень жарко станет, проверчу дыру. Так три дня просидел.
- Ну что же?
- Ничего. Буран стих, вылез, до аула кой-как добрался, обмерз весь. Киргизы домой свезли.
- Что ж с тобою было?
- Доктор был у нас в деревне из Зырянского рудника. Везите его, говорит, в больницу: надо, говорит, пальцы резать на ноге. Я не поехал. «Ну, - говорит, - как знаешь, а у меня с собой штрументу нет, а ране как через две недели не могу быть сюда». Сказал мамоньке, какой пластырь сварить. Уехал. Смотрю, у меня пальцы-то на ноге почернели. Плохо. Достал я бритву, спросил вина, напился да и отхватил. Так на этой ноге перстов и нет.
Мы так и вскрикнули.
- Как же это ты решился?
- А то как, не отними - смерть.
- Что же с тобой после было?
- Ничего. Мамонька пластырь варила, прикладывала. Она умный человек была. Залечила.
- Долго ты был болен?
- Месяца три провалялся; весь обморожен был.
Возвращаясь из избушки, мы заметили, что облака начинают отдираться от гор; признак, что погода разгуляется. Стали поговаривать, не пойти ли нам вперед. Барсуков говорил, что хотя позади дождя и много, но может случиться и разнесет.
Решили идти. Барсуков сказал, что верблюдов брать с собою дальше нельзя, взяли одну только юрту и палатку, навьюченные на лошадях.
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Того же автора:
• Бременская экспедиция в Семипалатинской области.
См. также:
• Джордж Кеннан. Сибирь и ссылка;
• Н. Мордвинова. Экскурсия на Алтай воспитанниц Семипалатинской женской гимназии.
Часть 1. Часть 2. Часть 3. Часть 4. Часть 5. Часть 6.
Рахмановские теплые ключи. Здесь и далее фото Л. К. Полторацкой, 1870-е
II
8го августа, урочище Уан, 45 верст от Котон-Карагая
Всю ночь шел дождь, и нам пришлось выступать по сырости и в ожидании нового дождя. С раннего утра лагерь представлял самую оживленную картину; вьючили верблюдов, седлали и пробовали лошадей. Наконец раздалась команда: «Садись!» Казаки сели на коней и выстроились; вытянулась вереница вьючных верблюдов, погнали живой провиант, баранов; мы тоже сели на лошадей. «С Богом! Песенники вперед!» И под залихватскую казачью песню тронулись с Котон-Карагая. С нами шло несколько киргизов; проводником же муж нанял зверовщика из деревни Белой, некоего Барсукова, не только замечательного тем, что даже между своею братьей пользуется славой необыкновенного удальца и стрелка, но в особенности интересного тем, что ходил лет десять тому назад со своими односельцами искать Беловодье, то есть землю, где мед самотечный, хлеб сам родится и т. д. Они прошли всю Среднюю Азию, были около Тибета, и наконец уверились, что уговоривший идти мужик обманул. Барсуков вывел своих домой. Два раза он ходил проводником в Китай с консулом Павлиновым. Был при комиссии, ставившей пограничные знаки и пр. Наружность Барсукова замечательна: необыкновенно большого росту, сухощавый, плечистый, с крупными, но правильными чертами лица, напоминающими лица кариатид Эрмитажа. Большие темно-серые, умные глаза, черная с проседью борода и загорелое до невозможности лицо. В манере, в речах спокойная самоуверенность и подчас юмор. Кафтан опоясан ремнем с ножом и патронташем; за плечами винтовка с присошкой; огромные сапожищи и маленькая китайская шляпа, вроде картуза, надвинутая на лоб.
Сначала все более или менее гарцовали, но так как по лужам и мокрой траве это неудобно, да и начальство этого не любит, то притихли и пошли смирно. Пошел дождь, все те, у кого были непромокаемые плащи, надели их, но и плащи плохо защищали от дождя. Шли мы, шли под дождем; казалось, ни дождю, ни дороге конца не будет. Дорога шла ровною, однообразною долиной. Наконец я подъехала к Барсукову и стала его расспрашивать, как они Беловодье ходили искать.
- Мужичок сманил, из наших, - начал Егор Титыч. - Сам, говорит, там был на Беловодье. Мед, говорит, самотечный, хлеб сам родится, всего вволю. Ну и пошли. Сто тридцать семей. Сколько горя-то было; дети, бабы, - сколько примерло дорогой.
- А вы долго шли?
- В апреле вышли, к Рождеству Богородицы пришли.
- Куда же вы пришли?
- В Турпанию.
По рассказам можно понять, что они были в Турфане, в восточной части Кашгарии.
- Все что пошли разорились; кто богатеющий был, а тут вовсе ничего не стало, потому побросали все, - хлеба полные закромы, все. К тому же дорогой обворовали много.
- Кто же?
- Свои.
- Как свои?
- Да так, всякие люди есть.
- Что ж, хорошо в Турпании?
- Песок да камень. Народ по-китайскому одет, и все как у китайцев.
- Вас жители не обижали?
- Нет, зачем; не обижали. Я у короля у ихнего, у турпанского был, рядом с ним сидел на стуле.
- Зачем же ты к нему ходил?
- Говорить от всех наших; чрез переводчика говорил. Сидит он ровно на кресле, все костью обделано; одет сам по-китайскому, а позади его стоит человек и этаким опахалом машет.
- Что же он тебе сказал?
- «Жаль мне, - говорит, - вас… Я вам земли дам, вы оставайтесь у меня». А покуда велел насылать мешки урюку, изюму, рису. Как я принес к нашим, - а они уж сколько сидели с детьми не евши, - даже все заплакали. Остаться не захотели; меня выбрали домой вести; а у меня брат тут помер, сноха, двое детей; ну, ничего, и повел их домой! Мужичка того, что обманул, застрелить хотели; нас только восемь человек против всех его и отстояли. Он один с семьей там остался.
Разговор наш стали прерывать беспрестанные возгласы: «Барсуков! Скоро Чингистай?» Чингистай - место бывшего китайского пикета; оно было назначено для привала.
Признаюсь, я с отвращением подумывала об этом привале, на мокрой траве и под дождем, и очень раскаялась, что взяла сына. Но скоро, ко всеобщему удовольствию, дождь прекратился и выглянуло солнце. Встретилась первая проба новичкам: каменистый и довольно крутой спуск, но всего каких-нибудь сажен пятнадцать. Костю вели на чумбуре; он краснел как рак, и вцепился в луку седла. Пройдя еще с версту, мы подошли к Бухтарминскому водопаду.
Река шириной сажен в 30, страшно быстрая, падает сильным склоном на протяжении полверсты по громадным камням. Вся река клубится, прыгает и бешено ревет; над ней как пар стоят брызги. Красота дивная.
Мы долго стояли и любовались. Барсуков нам рассказал:
- Как этта был горный чиновник, и говорит: «Жив быть не хочу, если не проеду тут на лодке». Мы ему говорим: «Совсем невозможно - надо на лямках спускать около самого берега». - «Врете!» - говорит. Ладил, ладил себе лодку; сладил большущую такую. Сел - да только мы его и видели.
И тут Барсуков так смеялся, что и мы смеялись, глядя на него.
- Только щепы завертело, а его и духу не стало.
Потом Барсуков нам показал одно место на правом берегу Бухтармы, где разрывали курганы и находили скелеты в сидячем положении и на них разные куриозные украшения. Очень нам хотелось разрыть хоть один курган, но не было с собой никаких инструментов.
Наконец пришли и на Чингистай. Солнце успело уже несколько обсушить нас и землю; разостлали ковер на берегу Бухтармы и занялись чаепитием. Чингистай - красивое, привольное место; от гор и до Бухтармы широкая долина идет склоном в два уступа, или, как зверовщики говорят, прилавка; вся она покрыта травой и цветами.
Только пошли мы с привала, снова начал лить дождь. В семь часов вечера мы пришли на Уан и стали на ночлег. Уан - мастечко, должно быть, очень хорошенькое; тут и быстрая речка, и красивые купы дерев, большая, густая трава; но в настоящую минуту идешь по этой траве и чувствуешь, что ноги до колен мокры, с дерев капает, в юртах сыро и холодно, от мокрых войлоков отвратительно пахнет; даже и лунный свет, всегда придающий всему красоту и поэзию, придает еще более плачевный, холодный вид этой промокшей картине.
Развели большой костер; позвали к нему греться и пить чай, в ожидании обеда. Но как мы ни грелись у костра, толку было мало, потому что с одной стороны припекало, а с другой прохватывало холодным ветром. Наконец ушли в юрты, и после обеда, то есть супа из баранины, разошлись спать.
От холода и сырости, с непривычки, плохо спится.
III
9го августа, близь стойбища Микайле, 40 верст от Уана
Сегодня был день таких приключений, что до сих пор у меня нервная лихорадка. Вышли мы с Уана очень хорошо. Дождь изредка перепадал; было темно, дорога чрезвычайно живописна. Идти - наслажденье! Прошли мы около красивого озера, на котором было множество уток; но охотиться было неудобно, берега топки, а собаки с нами не было. Поскакал было Ж. стрелять орла, но орел улетел.
В полуверсте от дороги, с левой стороны шли гранитные скалы самых причудливых и разнообразных форм, местами совсем голые, местами поросшие деревьями и мхом.
М. отправился исследовать строение скал; мы отправились за ним. В том месте, к которому мы подъехали, была расселина, такая, что одному человеку с трудом можно пройти. Мы соскочили с лошадей и стали подыматься по ней. Вылезши из расселины, мы очутились точно в волшебном мирке: прелестнейшая рощица, окруженная зубчатыми скалами; посредине песчаная, чистенькая площадка; около нее, под деревьями, обломки скал образовали род скамей. Точно кто-нибудь тут нарочно садил, чистил и устраивал.
Спустившись с этой скалы, мы стали взбираться на другую, замечательную тем, что на вершине ее большое, совершенно круглое отверстие, точно окно; мы пролезли туда и очутились точно в крепости; опять большая площадка, окруженная каменными стенами, с одной только стороны можно влезть на нее, и то между большими камнями, по крутому и узкому подъему. Барантачам [Общее в степи название всяких воров, преимущественно скота.] или от барантачей - отсиживаться отлично. Выбравшись оттуда, мы сели на лошадей и нагнали отряд. Скоро скалы пошли с обеих сторон дороги. В некоторых местах из них образовались такие пещеры, что можно бы спрятаться с лошадью. С одной высокой скалы падал водопад. Некоторые из наших ездили по скалам и собирали малину и крыжовник. Видели тут двух барантачей. Песни в отряде не умолкали. Таким образом, в прелестнейшей местности, при хорошей погоде и отличнейшем расположении духа, мы пришли и стали на полдневку, опять на берегу Бухтармы, у брода. Река течет тут широким руслом, но все-таки чрезвычайно быстро. Пока разводили огонь около рощицы на берегу, видим, едет Барсуков уже с противоположного берега. Я ни разу не видала переправы вброд через горную реку, и потому меня поразило, что лошадь Барсукова гнет в дугу, и вода так и хлещет ей в бок. Вдруг она ткнулась, так что ушла с головой, опять выправилась, Барсуков засучил рукава и спустился пониже. Тут стал переходить еще киргиз; когда они подходили к нашему берегу, лошадей их силой воды гнуло кольцом, а у самого берега вода била им через спины. Выйдя на берег, Барсуков сказал, что этот брод в настоящее время опасен, и лучше его не проходить, чтобы не загубить чьей-нибудь души. Я стала было, любопытства ради, подговаривать Барсукова вести нас тут. Но он сериозно взглянул на меня.
- А видели вы, как я перекрестился, как пошел в воду?
- Видела.
- Ну и говорить больше нечего.
Бухтарминские пороги
Напившись чаю, мы разделились на две партии; нас Барсуков отправил через каменное болото [Болото, образующееся между камнями горных осыпей.] в гору, сам с Ж. пошел посмотреть, нельзя ли пройти берегом до другого брода. Пошли они такою кручей, что у Ж. лошадь оборвалась и полетела ногами вверх; разумеется, он улетел вперед ее и обрушился на киргиза, который стоял внизу и рвал смородину. Лошадь Ж. завалилась на спину между осью и большим камнем. Вытащили лошадь, Ж. сел на нее, и пошли они пробовать пройти самым берегом; сначала шли хорошо, но тут встретилась большая плита, сходящая совсем наискось в воду. Барсуков прошел вперед, - лошадь его ступила в ямку, наполненную дождевой водой, и наплескала на плиту; не успел Ж. встать на нее, Барсуков кричит: «Держитесь! лошадь катится!» Как уж тот уцепился за скалу, один Бог знает, но в ту же секунду лошадь, поскользнувшись, скатилась в реку. Раза два ее перевернуло и отнесло теченьем на несколько сажен. Однако она справилась и выбилась на берег. Тогда Барсуков, не унывая, по здешнему выражению, заревел Ж.: «Александра Павлыч! Возьмите лошадь в повод и ведите сюда!» Тот взял лошадь и провел по той же самой плите. Решивши, что берегом идти нельзя, Барсуков полез к нам в гору, опять чуть не по стене. Или у Ж. лошадь была дрянная, или падение ее напугало и утомило, но она снова оборвалась. Ж. только успел с нее свернуться, чтоб она его не придавила, и покатились оба кто куда. У нас киргиз увяз с лошадью в болоте, но их благополучно вытащили. Пройдя недолго прямою и хорошею дорогой, мы поползли по крутому и каменистому подъему, по склону громаднейшей горы, покрытой густым лесом. Лезли мы, лезли, по узкой тропинке между камнями и деревьями, держась за гривы, чтобы, несмотря на нагрудник, не сползти с седлом на хвост. Спускаться оказалось еще хуже; после дождя камни скользкие; между камнями жидкая грязь, и спуск такой же крутой, как и подъем. Костю все время урядник вел на чумбуре; но он уже не краснел и не трусил, как на первом спуске. Сойдя с этого спуска, мы снова пошли хорошей дорогой лесом. В тени громадных дерев тенисто и прохладно; кругом всевозможные ягоды, к нам то и дело подъезжают киргизы или казаки, и подают пучки ягод.
Барсуков уехал вперед искать брод. Пройдя довольно долго, мы остановились на полянке в лесу подождать Барсукова. Ждали, пождали, Барсукова все нет; снова сели на лошадей и стали спускаться частым лесом к реке. Два казака поехали вперед; наконец они вернулись с известием, что Барсуков ревет - значит, к броду.
Пробравшись между деревьями, пнями, валежником и кустами к берегу, видим: действительно, Егор Титыч тут.
- Ну, - говорит, - брод не очень хорош, но перейти можно.
Река в этом месте сажен 40 ширины, посредине отмель, с правой стороны глубина и быстрина, оканчивающаяся за островком, покрытым кустами, той же отмелью; по этой отмели можно добраться до другого берега; с левой - труба, то есть глубокое русло, и вода туда несется с страшной быстриной.
Муж приказал выстроиться всем по три в ряд, идти плотною колонной, забирая сначала вправо, чтобы не унесло в трубу, и потом спускаться на отмель, на которой, в виде маяка, стоял Барсуков.
Впереди колонны пошли муж, я и казак; за нами Костя на чумбуре у урядника; с другой стороны его Осман и Ж. и так далее. Сначала шли хорошо, плотно держась друг около друга, но через несколько минут, смотрю, лошадь моя отделилась от лошадей казака и мужа. Он кричит мне что-то; за ревом воды ничего не слышно. Вижу, справа вода несется и бьет каскадом, слева тоже; чувствую, как лошадь шатается подо мной, гнет ее кольцом, вода хлещет в бок, так, что хватает мне до колен, и, главное, душа дрожит за Костю. Окончательно я перестала понимать, идет или стоит моя лошадь; вижу только, что около меня ревет и клубится вода. Голова стала кружиться, и я почувствовала какую-то совершенную беспомощность. В это время казак схватил и дернул мою лошадь за повод, и муж крикнул так, что я расслышала: «Правее! на Барсукова!» Я как будто опомнилась, поняла в чем дело и куда держать. Выбрались на отмель, то есть на средину брода; отлегло от сердца. Костя тут. В ту же минуту с неимоверною быстротой пронесло мимо нас, по трубе, Викентия. «Викентий отбился! Викентий тонет!» - крикнули около нас.
Барсуков бросился по отмели, чтоб его перехватить, сунулся, схватил его, но у него в руке остался один только клок волос; того несло дальше, кувыркая вместе с лошадью; раза четыре их перевернуло. Когда Викентия пронесло мимо Барсукова, все точно замерли; невольно только двинули лошадей вперед по отмели вслед за тонущим. В эту минуту Викентия принесло к тому месту, где река делает крутую луку; тут низко над водой рос большой куст тальника. Это его спасло, он схватился за сучья тальника; вероятно, тут была заводь, потому что и лошадь справилась и стала выбиваться на берег. Смотрим, она передними ногами уже на земле, и выкарабкивается совсем. Викентий, держась за хвост, за ней. Слава Богу! На берегу!
Барсуков повел нас дальше, но остальная часть брода уже неглубокая. Лишь только мы стали на землю, верблюда с кухней и нашими вещами потащило по трубе. Барсуков снова бросился за ним, успел перехватить за длинный аркан и вытащить на отмель. За верблюдом, смотрим, тащит казака; но у него лошадь была отличная, сам он был опытный, и несло его близко от мели, так что довольно скоро выбился на отмель. Не успели вздохнуть свободно, еще казак тонет; этого уже сбило, и принялось кувыркать, но, на счастье, его тоже несло около самой отмели, и Барсуков скоро его перехватил.
Наконец все собрались на берегу, считают - одного казака нет, и Викентий остался на том берегу. Выбрали лучших лошадей, и Барсуков с урядником отправились за ними. Мы тем временем распорядились разложить костер, так как солнце уже село и стало очень свежо. Достали спирт и сухое платье. Барсуков, как только перевез Викентия, вдруг опустился, побледнел и, легши на краю берега, стал смачивать себе голову и грудь водой. Ему от утомления, а может быть, отчасти и от волнения, стало совсем дурно.
Когда тонувшие переоделись и их напоили спиртом, мы тронулись дальше.
Алтайские горы открылись во всей своей красе: кругом нас, как застывшие исполинские валы Океана, подымались на необозримое пространство горы, местами в ущельях, поросшие лесом, местами каменистые, но большею частью покрытые, как ковром, густою травой и цветами. Чем выше поднимались мы в горы, тем становилось холоднее. Проехав на полных рысях верст десять, мы приехали к аулу Микайле, и остановились верстах в трех от него, в долине между лесистыми горами; это урочище тоже называется Котон-Карагай.
IV
10го августа, Рахмановские ключи
Утром, когда мы сошлись к чаю, оказалось что сравнительно все обошлось благополучно; больных после вчерашнего купанья не было. У Викентия только сильно разбита нога, вероятно, в то время, когда его кувыркало, или, по выражению Барсукова, куряло в реке. Снова около костров досушивали чай и вещи. У мужа не оказалось ни одной сухой пары сапог. Одну он вымочил, переходя брод, другие все тонули. Наехало много киргизов; все они уселись на землю рядком; сам Микайле, восьмидесятидвухлетний старец, очень напоминал дряхлую собаку, может быть, тем, что у него глаза красные и слезятся. Он несколько раз присылал просить водки; ему раза два дали, раз даже налили в бутылку, но потом стали отказывать.
Долго продолжались наши сборы. Киргизы аула Микайле сами только что приняли русское подданство. То приводили они лошадей никуда не годных, а если и приведут хороших, не успеешь оглянуться, а они их снова угнали.
Наконец все устроилось; мы тронулись в путь, и, перейдя ручей, стали подниматься на зеленую гору. Казалась она не очень высокой, но когда стали подниматься, гора оказалась препочтенная. Несколько раз останавливались на площадках, чтобы дать вздохнуть лошадям. Когда добрались до вершины и взглянули на долину Котон-Карагай, где оставили десять казаков, лишние юрты и тяжести, они показались нам муравьями. По горе или, вернее, долине, открывшейся на горе и покрытой великолепною травой, стояли небольшими рощами, как здесь называют, колками, кедры. Во все стороны разваливались горы, виднелись Бухтарминская и Берельская долины, с своими белыми снеговыми реками; за ними подымались белки, то есть снеговые горы. До того громадны, великолепны были размеры этой чудной панорамы, что теперь становилось даже странно вспомнить Ульбинские горы и Титовку; точно карточный домик приставить к Исакиевскому собору. В ближайших долинах виднелись аулы. Невольно приходило в голову, глядя на эту ширь, роскошь и красоту, что завидная жизнь кочующих здесь киргизов. Правда, только не зимой, в юрте!
Солнце начинало сильно припекать и становилось жарко. Мы сошли с лошадей у ручья, кругом его было кочковатое болото. Разумеется, сначала все принялись пить, потом стали размещаться на кочках; я как-то оборвалась и попала всей ботинкой в воду. Добрые души вытерли ее, и я стала просушивать на солнышке. Вдруг все наши лошади, стоявшие в кучке, шарахнулись. «Что там?» - спросил муж. На это казак, вытянувшись во фронт, доложил такое неожиданное происшествие, что я рада была, что сидела под зонтиком; а мадам К. так залилась смехом, что рухнула между двух кочек, придравшись к чему, все разразились хохотом. Скоро подошли наши верблюды и вьючные лошади. Мы двинулись дальше, все продолжая подыматься; довольно долго шли по широкому карнизу, по боку горы; хотя мы ехали шагом, однако утомителен показался этот нескончаемый подъем, а Барсуков нам рассказывал, что у киргизов по этому подъему бывает «байга» (то есть скачка). Окончательно пошли по каменистым горам. Чрезвычайно разнообразны и красивы их сланцевые вершины и осыпи; и вдруг, неизвестно откуда, между ними точно целые реки валунов. Искали следов прежде бывших ледников, но как-то никакие предположения не подходили. Раза два нам пришлось идти по валунам. Ужасно надоедает. Лошадь ступает шаг за шагом, и надо постоянно держать повод настороже, чтобы поддержать лошадь, если она споткнется, и быть наготове сбросить стремена и свернуться с седла, в случае если она упадет. Изредка попадали в долинках небольшие озера. Растительность тут самая бедная, большею частью голые камни, иногда покрытые ползучей березой, да в долинах около озер болотная зелень.
Бухтарминское, или Черное озеро
Поднявшись на перевал, мы стали спускаться по камнистой осыпи; спуск был такой, что я велела Косте сойти с лошади и идти пешком. На дне этой долины было тоже озерко, и бил со скалы небольшой водопад. Потом опять полезли на гору, громадную и крутую, и наконец взобравшись на вершину, увидели в первый раз Белуху. На ней лежали тучи; нам видны были только два почти одинаковые ее шпиля, наподобие двух исполинских сахарных голов. Вытащили бинокли, трубу и стали смотреть. Киргизы и казаки тоже с любопытством прикладывали глаз к трубе, но не из любопытства, что там такая за Белуха, а что это за машина, в которую все смотрят. Егор Титыч Барсуков, хотя и сам смотрел на свою родимую Белуху, но долго баловаться нам не дал, говоря, что хотя будет еще один только спуск до Рахмановских ключей, да зато «жалостный». А уж если Егор Титыч заявил, что будет жалостно, то действительно будет, как называл один из спутников, какой-нибудь чертолом. Наконец добрались мы до хорошенькой зеленой долины. Барсуков устремился с Ж. за соболем. Нас же повели старшина Уркунча и его брат. Подошли мы к небольшой горке, завернули за нее; смотрим, обрыв тысячи в три футов! На дне этой котловины или, пожалуй вернее, пропасти, поросшей густым лесом, большое озеро, верст шесть длиной. И вот начали мы спускаться по самому краю этого обрыва по карнизу; так как к нему подходят вершины дерев и кусты, то не страшно; одно что местами очень круто; камни после дождя скользкие и навалены грудами, точно действительно кто-нибудь желал, чтобы тут черт ногу сломал. Какая прелесть горная лошадь! Она идет так осторожно и ловко, что просто любуешься. В ином месте приостановится, осмотрится, осторожно попробует ногой куда ступить, и потихоньку перебирается. Действительно, самое надежное в опасных местах полагаться на нее. Спуск, как и обещал Барсуков, оказался «жалостным»; лошади по мокрым плитам и скользкой грязи то и дело съезжали на задних ногах как на салазках, а так как катанье это происходило по карнизу, на высоте примерно нескольких Исакиевских соборов, поставленных один на другой, то ощущение выходило довольно сильное. Наконец муж сошел с лошади, пригласив меня и Костю тоже сойти. М. и даже несколько казаков спешились и повели лошадей в поводу. Прошли мы карниз и стали спускаться лесом; тут оказалось еще жалостнее. Корни дерев, ямы, плиты, грязь и, главное, круча страшная. Устала я очень карабкаться и скакать с камня на камень, так как у меня не было, как у мужчин, высоких толстых сапог, и втихомолку села на лошадь, видя, что Осман, тоже человек семейный, спускался на лошади. Слышала я, как муж кричал, чтоб я сошла, но притворилась, что не слышу. Лошадь у меня была отличная, и спускала удивительно. Плохо только пришлось, когда мы с Османом, потеряв из виду проводника, забрались в такую трущобу, что ни ходу ни выходу. Куда ни взглянешь вниз, как отрезано. Слышу, муж кричит откуда- то снизу, М. сбоку, и главное - Костя вопит: «Мама! Мама! сойди с лошади! Да снимите ее!» И без того мы с Османом были не в малом недоумении, а наши своими криками окончательно сбивали с толку. Наконец и я им крикнула, чтобы не вопили и не мешали. Пооглядевшись, мы осторожно повернули лошадей и кое-как выбрались. Весь этот спуск, очень крутой, идет пять верст, другие говорят - восемь.
Зато как только спустились на долину, перейдя какой-то ручей, просто пришли в умиление: во-первых, отличная лужайка; на ней несколько больших кедров; это было очень важно для нас, так как люди могли укрыться от дождя; во-вторых, великолепное озеро, и кругом горы, одетые с половины густым хвойным лесом как шубой. Пока пришли вьюки, мы пошли к ключам; от них так и потянуло запахом гнилых яиц, то есть серой; было довольно холодно, и над ключами стоял пар. Спустили термометр, оказалось, в воде 29° по Реомюру. Песок на дне и вода внизу оказались гораздо горячее, чем на поверхности. Ключ назван Рахмановским, по имени бежавшего сюда, в конце прошлого столетия, старообрядца, здесь и проживавшего свой век. Обделан ключ деревянным срубом; подле ключа сухое дерево, покрытое навязанными на него тряпочками; это уже жертвоприношения киргизов и калмыков.
Егор Титыч относился с уважением и любовию к этим ключам. Подойдя к срубу, перекрестился, напился воды и умыл себе глаза и лицо.
- Как же, - говорит он, сидя на камне, около сруба, - мамонька моя была больна и говорит: «Сынок милый, привези мне этой водицы». Помогло.
- Да ведь от вашей деревни далеко сюда?
- Но. (Но значило у Барсукова да.)
- И ты сюда ездил за водой?
Егор Титыч засмеялся.
- Вам тут дико да дивно кажет, а мне ровно у себя дома. У нас, вон тут, в лесу и избушка есть. Каждый год сюда промышлять приходим.
- Надолго?
- Да месяца на два, на три. Больше в одиночку ходим, а бывает, по два и больше.
- Есть тут около и другие избушки?
- На Калмачихе есть, верстах в двадцати. В праздник друг к дружке в гости ходим.
- Как же вы зимой тут ходите, на лыжах?
- Но.
- В лесу между деревьями разве можно на лыжах?
- Да кто ловок ходить на лыжах, так тот вëртче чем на коне. Как пустишься с горы, страсть! Так летом и летишь, присядешь маленько, да длинной палкой направляешь.
- А с этой горы можно сбежать на лыжах? - спросили мы его, показывая крутую, с вершины почти отвесную гору сажен в 400 вышины.
- Почто не можно, можно.
- А случалось тебе падать?
- Как не случалось, случалось.
- Что же тогда?
- Что? Сядешь, починишь лыжи, приладишь, да и побежишь сызнова. Ну и всяко бывает, когда как; иногда изломает всего, и лыжи изломает. Летось я с двумя товарищами промышлял на белках около Белухи; снег-то подтаял, пополз вниз, они так и сгинули. Посмотрел я, посмотрел, да за ними. Надо их отыскать. Сорвался, изломало меня всего.
- Ну что ж?
- Ничего. А товарищей-то и следа не нашел. Уж летом нашли. Лежат ровно живые, совсем свежие. Положили так вот через седло и повезли домой.
- Семейные были? Молодые?
- Молодые. Один женатый, другой так, одинокий. А то, этта я то же зимой был на Калмачихе один. Чувствую, разломило меня всего; лом во всем. Болен. Знать, горячка! Натаскал воды в избушку, дров припас около печки. Вижу, скоро не встать.
- Ну что же?
- Ничего. Суток трое лежал и избушку не топил. Всего недели с две пролежал; ничего не ел, только воду испивал.
- А потом?
- Киргиз заехал. Домой отвез.
Тут пришли верблюды; их развьючили и стали расставлять наши юрты. Около ключа сделали ширму из моего пледа и я отправилась купаться; вода такая приятная; кажется бы целый час не вылезла. К обеду собрались, как и всегда, к нам в юрту; в холодные дни я этому особенно рада, так как публика нагревает юрту. Всю ночь шел дождь. Утром решили простоять этот день на месте. Барсуков предложил поехать посмотреть его избушку. Муж, я и Осман сели на лошадей и отправились с ним. Избушка стояла саженях в десяти от ключей, у подножия гор, в кедровом лесу. Срублена она из толстых бревен, с плоской крышей; крошечные сени и в них сусека для муки; из сеней дверь в избу. Изба вся аршин шесть в квадрате. Половина избы занята палатями; тут же на них устроена печь из груды камней. Крошечное окно, и повыше, в другой стене, заткнутая дыра для дыму. Барсуков с видимой любовью показывал нам, как он называл, свой дворец; просил посидеть, говорил, как зимой тут тепло.
- Вот, этта, поставишь ловушек на разных местах, где соболя ходят. Пойдешь, посмотришь, где были прежде заставлены. Ходишь-ходишь, и Бог знает где, и придешь в избу. Когда и несколько нас соберется. А то: «Ребята, пойдем в ключи париться». Пойдешь! Мороз страсть какой, из ключа пар так и валит. Разденемся, да бегом туда. Шапки на головы наденешь, сидишь-сидишь. А то раз, этта застал меня зимой буран в горах; одно спасенье; зарылся в снег. Как очень жарко станет, проверчу дыру. Так три дня просидел.
- Ну что же?
- Ничего. Буран стих, вылез, до аула кой-как добрался, обмерз весь. Киргизы домой свезли.
- Что ж с тобою было?
- Доктор был у нас в деревне из Зырянского рудника. Везите его, говорит, в больницу: надо, говорит, пальцы резать на ноге. Я не поехал. «Ну, - говорит, - как знаешь, а у меня с собой штрументу нет, а ране как через две недели не могу быть сюда». Сказал мамоньке, какой пластырь сварить. Уехал. Смотрю, у меня пальцы-то на ноге почернели. Плохо. Достал я бритву, спросил вина, напился да и отхватил. Так на этой ноге перстов и нет.
Мы так и вскрикнули.
- Как же это ты решился?
- А то как, не отними - смерть.
- Что же с тобой после было?
- Ничего. Мамонька пластырь варила, прикладывала. Она умный человек была. Залечила.
- Долго ты был болен?
- Месяца три провалялся; весь обморожен был.
Возвращаясь из избушки, мы заметили, что облака начинают отдираться от гор; признак, что погода разгуляется. Стали поговаривать, не пойти ли нам вперед. Барсуков говорил, что хотя позади дождя и много, но может случиться и разнесет.
Решили идти. Барсуков сказал, что верблюдов брать с собою дальше нельзя, взяли одну только юрту и палатку, навьюченные на лошадях.
ПРОДОЛЖЕНИЕ
Того же автора:
• Бременская экспедиция в Семипалатинской области.
См. также:
• Джордж Кеннан. Сибирь и ссылка;
• Н. Мордвинова. Экскурсия на Алтай воспитанниц Семипалатинской женской гимназии.