Таджики (3/3)
А. Д. Гребенкин. Таджики // Русский Туркестан: Сборник, изданный по поводу Политехнической выставки. Выпуск второй. Статьи по этнографии, технике, сельскому хозяйству и естественной истории. - М., 1872.
Часть 1. Часть 2.
Таджик (окрестности Бухары). Здесь и далее фото Г. Крафта, 1898-1899 гг.
Деспотизм управителей Самарканда, система шпионства, введенная во всей Средней Азии, а следовательно, существовавшая и в Заравшанском округе, произвол людей военных, чиновных и особенно полицейских, и беспощадная казнь всякого, на кого сделан донос, - все это сильнее всего давало себя чувствовать горожанам и жителям ближайших к городу деревень, т. е. отражалось на таджиках по преимуществу. Совокупность всех этих давлений резко повлияла на склад характера таджиков, на их честность, нравственность, понятие об обязанностях, на любовь к жизни, на их семейную и общественную жизнь и т. п.
Система такого давящего управления, веками действуя в одном направлении, выработала из таджика личность безотчетно скрытную, подозрительную до болезненности, дрожащую перед властями и влиятельными людьми, хвастливую, склонную к обману на каждом шагу, и притом какому-то детскому обману.
Если русский по какому-либо делу разговорится с таджиком и спросит: не может ли он, например, рассказать ему сказку, до которых таджики охотники, то он поклянется, что не только сам не знает ни одной сказки, но никогда, ни от кого не слыхал их, и даже не может указать на знающего сказки. Но когда этот же самый таджик познакомился с русским покороче, убедился, что его расспрашивают без всякой задней мысли, а так себе, по их выражению, «для забавы», и он видит, что ему дают чай, да еще с сахаром, тогда он выскажется вполне, к сказкам прибавит кучу анекдотов, поверьев, и даже расскажет то, что слушателю вовсе не интересно. Но конец концов всегда один: знакомый таджик зачастит ходить, будет приводить своих приятелей, рекомендовать их с самой хорошей стороны, сам станет угощать их чаем, советовать им брать побольше сахару и прятать его в карманы, жаловаться на казиев, полицейских и просить себе или своему приятелю хлебное местечко. Имея тамыром (приятелем) русского или туземца, но занимающего видное место, таджик хвастает этим перед своими знакомыми и приводит своих приятелей к тамыру собственно для того, чтобы убедить их, что он хорошо им принимается. В чайных, на базарах, на гуляньях он с чувством собственного достоинства громко будет рассказывать окружающим его, и не всегда даже ему знакомым, как он запросто в этот день пришел к своему высокопоставленному другу, как тот бросился к нему навстречу, начал его обнимать и не знал, где бы усадить его, чем бы получше угостить. Прощаясь же, он очень упрашивал почаще к нему заходить. Окружающие слушают рассказчика с завистью; в их глазах он становится лицом, которого расположение следует заискивать и знакомство с которым становится делом хорошим, пожалуй - и прибыльным. Рассказчик дает пищу толкам и пересудам, его начинают метить на вакантное место и проч.
Вы идете по базару, вас окружает толпа; с криком, с подталкиванием протискивается заметивший вас ваш тамыр, протягивает вам обе руки, захватывает ими вашу, и вы чувствуете, что он нарочно дольше удерживает ее в своих. Это он делает не без цели; он потом будет говорить: «Видели, как обрадовался мне тюря, как он сжал мне руки и не выпускал их, не хотел меня отпустить от себя?» Сказав вам два-три слова, таджик-приятель объявляет вам, что у него много дела и что он, вследствие этого, дольше не может оставаться с вами. Эта фраза произносится громко и служит для окружающих неопровержимым фактом, что он с русским тюрей находится на короткой, приятельской ноге; иначе он должен был бы ждать от тюри позволения уйти.
Таджик льстив и никогда не преминет воспользоваться удобным случаем, чтобы наговорить кучу комплиментов. Он говорит их или прямо, что называется, в глаза слушателю, или обращаясь к посторонним, присутствующим, выражается в третьем лице о том, про кого он говорит. Любовь таджиков к комплиментам и особенно к вычурным сравнениям, гиперболам и проч. весьма замечательна. Солоно иной раз приходится нашим переводчикам…
Нахальство и ложь таджика, как и вообще среднеазиатца, переходят все мыслимые границы, когда он является свидетелем из-за корысти, подкупленным. Следователь уличит его в одном несправедливом показании; он, взамен его, выставит десять таких же ложных показаний, и если следователь или вообще разбирающий дело будет настолько опытен, что постарается с помощью других свидетелей, различными сопоставлениями фактов и сторон дела доказать, что и эти десять показаний тоже неверны, то он выдвинет целую батарею новых, примет присягу в неподложности их и проч. Ложный свидетель будет извертываться, путать все дело до тех пор, пока не выяснится, что он подкуплен, и зачастую за двадцать, за сорок копеек. Как только убедился он, что разбирающему дело известно о его подкупе, он спокойно сам сознается в том и даже объявит, что он бишара, не имеет на что купить себе лепешку, а потому хотел ложным свидетельством заработать немного денег.
На ложных свидетелей большинство туземцев смотрят как на своего рода промышленников, желающих трудом зарабатывать хлеб. На них не показывают пальцами их товарищи. Они торговцы - и больше ничего!
Самарканд. Вид на Регистан
Жизнь ближнего таджика (то же следует сказать и о других народцах округа) ставят туземцы ни во что. Убить человека, а потом мучиться угрызениями совести - немыслимо для всех таджиков вообще. Точно так же, таджики и на убийцу не смотрят как на человека, унизившего себя этим поступком. Зарезать барана, зарезать человека - для них все равно. Без нужды никто не станет резать барана, следовательно, тем более человека, - так рассуждают среднеазиатцы. Палач, на руках которого при беках не высыхала кровь, пользовался от всех почетом и все считали за честь держать эти руки в своих руках.
Вид постоянной резни, бывшей при эмирском правлении, вид крови, трупов с перерезанными горлами до того приучил таджиков к насильственной смерти, так это сделал необходимым в их глазах, что они потеряли всякое поползновение к борьбе за жизнь; для таджика борьба немыслима, когда раз уже стало ему известно, что его зарежут. Никто, кроме разве диких американских воинов апахов или японцев, не расстается так спокойно с жизнию, как среднеазиатец. Мы видели приговоренных к смерти и не замечали в их лице ни тоски, ни страха, ничего такого, что выражало бы желание избавиться от приговора; полное равнодушие, совершенная покорность постигшему - вот что отпечатлевается на лице приговоренного.
Но этот стоицизм, это пренебрежение к жизни не есть следствие глубокой веры в обещания Магомета, не есть продукт мусульманства, а давнего гнета, привычки видеть убийства, насильственную смерть вокруг себя в течение многих лет; это отсутствие мысли и невозможность ее зарождения при среднеазиатском управлении, мысли о том, что человек владеет своею жизнию и что никто не имеет права отнимать ее у него. Пытки и истязания, которыми так щедро угощали правоверных их правители, притупили у них чувство, образовали сильную волю, научили скрывать в самих себя мучения физической боли: к чему их обнаруживать, когда известно, что окружающие могут только смеяться над страдающими, но не сочувствовать им!
Мы видели раненых, изувеченных язвами; один взгляд на раны и язвы этих несчастных леденил чувства европейцев. Но больные относились к своим ранам и язвам, как фельдшера на перевязочном пункте относятся к ранам жертв человеческого самодурства - войны. Они бесстрастно ощупывали разможженные свои руки и ноги, грубо разворачивали раны и говорили: «Не заживет!» Ни стона, ни признака страдания не написано было на их лицах. Одно только можно подметить на лицах таких несчастных: это злость на что-то вообще, но ни на что в частности.
То, что сделало таджика легко смотрящим на свою жизнь, терпеливо переносящим физическую боль и устранило от него душевные страдания, то самое образовало из него труса, не способного сознательно хладнокровно смотреть в лицо смерти, когда есть выбор: оставаться на месте или бежать подальше от опасности. Пример наших войн в Средней Азии достаточно убеждает нас, что таджик трус. Трусом его обзывают и узбеки, в сущности такие же трусы. Название «сарт», которое узбеки презрительно бросают в таджика, объясняется ими как равнозначущее с словом «баба».
Сами таджики говорят про себя следующее: «Мы не любим войну, мы имеем дома, землю, лавки; мы работаем и можем быть сыты своими трудами. Война нас разоряет. Узбеки - дело другое! Они тогда только и сыты, когда ведут войну; война делает бедного богатым, и обратно. Наконец, мы не знаем: за что нам должно драться с другими?» Политика, подобно войне, мало занимает таджика, если результаты ее не могут отражаться на его благосостоянии; так же точно он мало следит и за административными переменами. Для него все равно: кто бы им ни управлял, лишь бы его материальные выгоды не страдали.
Вот почему купцы, ремесленники и прочие производители-таджики всегда будут на стороне русских; они уже узнали, что под русскою властью они более гарантированы от притеснений, разных несправедливых поборов, вообще от всего, что так или иначе может влиять на материальную сторону их быта. Духовные же из таджиков, тоже в силу своих материальных выгод, всегда противодействовали и будут впредь противодействовать русским.
Таджики так привыкли к тому, чтобы над ними властвовали пришлые, так часто переходили из города в город, из одной провинции Средней Азии в другую, что они считают себя каким-то наносным элементом, оторванным от почвы, бывшей когда-то их отечеством; то место, на котором зарыт прах их предков, имеет такую же цену в их глазах, как и то, где зарыты их кровные враги. Отечество - непонятно таджику как идея отвлеченная. Он будет защищать свой дом, землю, капитал, может быть, даже жену и детей, от разграбления неприятелем; но узнав, что неприятель не имеет желания его грабить как частного человека, что дело идет о признании новой власти, он спокойно подчиняется новому правлению и обращается к своим прежним занятиям.
Может быть, таджик, спокойно, безучастно относящийся к перемене своих покорителей, интересуется их верой, и разница в вере может побудить его на борьбу, борьбу религиозную? У нас нет ни одного факта, на основании которого можно было бы решить этот вопрос утвердительно. Отвлеченная идея, таджик, борьба - это все несовместимые понятия. К чему бороться таджику из-за религии, когда строгость постановлений ему в тягость, когда они как милость приняли от русских уничтожение раисов, когда он не уважает - в душе, разумеется, - свое духовенство? А по его понятию духовенство и религия - синонимы.
Нет, таджик не станет терять время и труд на то, что не приносит очевидной, материальной пользы. Мы говорим все это о массе, занятой полезным делом, а не о духовенстве, живущем трудами других, и не о той незначительной части таджиков, которые, с занятием русскими края, потеряли свое выгодное, административное положение.
________
Игра, пари сильно увлекают таджиков. В каждом городе Заравшанского округа есть особые дома и переулки, куда собираются таджики для игры. В домах играют преимущественно по ночам, а в переулках - днем. Игроки иногда проигрывают все; они играют с большим азартом: деньги, одежда, домашний скот, даже жена, сестра, дочь, сын - все идет на ставку. В игорных домах и местах воспитываются разбойники и воры. Играют в карты, кости, чет и нечет и в другие игры.
В этих же домах пьют арак, покупаемый у евреев, местное вино, бузу и отравляются курением кукнара, банга и тому подобным. Впрочем, для систематического отравления курением и напитками существуют особые заведения. Около игорных домов находятся публичные дома, дома бачей… Вообще, около них сосредоточиваются подонки общества.
Молодая таджичка в парчовом халате (Коканд)
Игорные места и дома служат притоном не одним малосостоятельным, но и богачам; однако играют по преимуществу молодые из богатых. Нам не известен ни один богатый игрок, который был бы пожилых лет. Из бедных же, кажется, чем старее, тем он более завзятый игрок.
В игорных домах и на игорных местах можно встретить массу зевак, которые, так сказать, только выжидают удобного момента, чтобы самим наброситься на игру, поставить свою деньгу на карту. Такие присутствующие иногда держат пари за кого-нибудь из играющих и, проигравшись на пари в пух и прах, сами начинают играть.
До чета и нечета некоторые из таджиков и вообще из среднеазиатцев до того пристращаются, что не могут пробыть минуты, чтобы не играть в эту игру самим с собою. Нам приходилось иметь дело с такими субъектами, по следственным делам. Сидя при допросе, они то и дело перебрасывают небольшие камешки из одной руки в другую и быстро сосчитывают, что вышло: чет или нечет? Они точно помешанные: на вопросы отвечают невпопад, потому что не слушают ничего, занимаясь игрой.
В числе игр мы помещаем и кулачные бои, так как при них азартно держатся пари за одну или другую из участвующих в бою сторон.
Вдаваться в подробности относительно кулачных боев мы не будем; скажем только, что самые большие кулачные бои бывают на Новый год в Самарканде в Ходжа-Ахрарском предместье, а в Катты-Кургане - около арыка Нарупая. Вначале дерутся ногами, потом в ход пускаются кулаки, наконец - камни и палки. Побежденных обирают догола и исколачивают до полусмерти.
Зрители, как мы сказали, держат пари за сторону или за бойца. Больше других в таких боях отличаются татары (выходцы из России) и узбеки. Для пари таджики (то же следует сказать и о других народцах округа) держат в клетках перепелов и куропаток, и весною, во время спаривания, спускают их для боя. Для той же цели служат петухи и верблюды. Пари держится всегда партией на партию.
Танец бачей в частном доме (Самарканд)
Пари, и притом самые оживленные, держатся на бачей и борцов. Бачи-плясуны выжимают из своих поклонников сравнительно большие деньги; из-за них спорящие готовы драться на ножах. К победителю при борьбе подскакивает каждый из державших за него пари или вообще его сторонник, охватывает его обеими руками и вместе с ним подпрыгивает.
При шахматных пари (в шахматы играют публично) каждый из держащих пари имеет право предлагать свой ход, который вслух обсуживается другими. Удачный ход или промах противников вызывают взрывы хохота, крики удовольствия, остроты, за которыми нередко следуют потасовки с противной стороны.
________
По мусульманскому праву, мусульмане все равны в гражданском отношении. Но мы вовсе не желаем следить за мусульманами Заравшанского округа по их книгам. Мы пишем то, что есть, а не то, что должно быть.
Муллы
Таджики делятся на духовных и светских. Духовное звание или приобретается рождением (ходжи и сеиды) или должностью (казии, муллы, имамы, ишаны и проч.). Как те, так и другие ставят себя выше всех остальных таджиков; они записные ханжи и имеют значительное влияние на общественное мнение. Представители их держат в своих руках остальных своих сотоварищей, знакомятся только с богатыми купцами или важными должностными лицами и выказывают полнейшее презрение к мелким торговцам, рабочим и небогатым земледельцам, которые за их грубое обращение платят им наружным почтением, унижением себя в глазах таких важных особ, и насмешками или сплетнями за глаза.
Самарканд. Шахи-Зинде
Светская часть таджикского населения имеет своими представителями богатых купцов и землевладельцев. Влияние этих представителей на массу опирается на более существенное, нежели влияние духовенства: на деньги. Ремесленники, мелкие торгаши и земледельцы всегда находятся в зависимости от капитала. Редкий из них не обязан своим существованием значительному купцу: они или продают свою работу через посредство их, или получают от них в долг деньги для ее производства, выплачивая этот долг сработанным товаром, или же, пользуясь словом богача как рекомендацией, они работают для купцов второй руки. От купцов же в большинстве случаев получают деньги также и мелкие землевладельцы на расходы по земледелию. Если еще прибавить, что многие богатые из купцов делают в известные праздники угощение народу, томаши, то станет очевидным для тех, кто хотя немного знаком с среднеазиатским населением, что первостепенное купечество известно массе, пользуется ее расположением, а вследствие этого, купечество имеет и значительное влияние на весь народ; так как в среде народа всегда находится много личностей, интересы которых тесно связаны с интересами купечества, то, следовательно, всегда есть и их агенты.
Весьма трудно проследить скрытную, но сильную борьбу купечества с духовенством, борьбу движения с застоем. А между тем борьба эта была и есть даже ныне. Если до 1864 года она имела исходной своей точкой одно влияние на массу, ради почета и надела по сборам податей, то с этого года в эту борьбу вошло устранение войны с русскими. И, как известно, голос купцов не всегда заглушался криком мулл. Каждая из этих партий защищала и защищает в такой борьбе свои денежные интересы. Выгоды купеческой партии идут в разрез с выгодами партии духовных.
Самарканд. Вид на развалины Биби-Ханым от Шахи-Зинде
До занятия нами Заравшанского округа народ стоял за купечество, а люди служилые (не всегда, впрочем) - за духовенство. В этой борьбе купечеству необходимо было вести дело свое очень и очень осторожно: они играли с огнем; противники их, прикрываясь религиею, основывали свои доказательства в пользу войны с русскими на указаниях Корана, и могли всякого открыто идущего против их мнений уличить в измене религии, в переходе на сторону кяфиров. Но в купеческой партии сосредоточивалась вся интеллигенция Средней Азии и все капиталы, что много уравновешивало силы боровшихся.
С занятием округа русскими, борьба между купечеством и духовенством далеко не прекратилась, а напротив, приобрела большую энергию. Но теперь перевес видимо на стороне купцов. Духовенство шипит, изливает всю желчь на русских, но может этим заниматься, так сказать, келейно, в ограниченном кружке. Народ им не доверяет и в большинстве случаев рад-радехонек, что с приходом русских может на них меньше тратиться.
Дети богатых купцов и духовных редко когда переменяют профессию своих отцов. Дети же незначительных купцов, ремесленников и земледельцев при первом удобном случае, при достаточности материальных средств и возможности получить образование в медресе, выходят или муллами, или муфтиями и мирзами [вот почему мы придаем большое значение зачатку доброго дела: устройству в Самарканде русскими школы для туземцев, где совершенно устранено влияние духовенства].
Празднование Соли-нав (нового года) на Афрасиабе. Шатер старшего аксакала г. Самарканда
Высшее духовенство и купечество, вместе с должностными лицами: амлякдарами, зякетчами, курбашами, аминами и проч., составляют аристократию округа. Знакомство аристократия ведет только со своим кругом, разбиваясь все-таки на много кружков. Народ аристократию знает, приходит к ней в дома по делам, на званые томаши, хвастает в своей среде знакомством с аристократией, но в своих домах ее не видит. Разве нечаянно какой-нибудь важный духовный или богатый купец заедет на минутку к обыкновенному смертному; и тогда осчастливленный таким посещением таджик долго-долго будет всем рассказывать про знаменитое посещение и про любезности, которые ему говорила «особа», хотя эта особа, ради сохранения своей важности, почти все время глубокомысленно молчала, в любезностях же рассыпался сам осчастливленный хозяин. Соседи с завистью узнают о приезде особы, сбегаются во двор к счастливцу, но взойти в комнату, где особа сидит, было бы чересчур невежливо. Поэтому они и ограничиваются только тем, что, сложив накрест руки на груди, подходят к дверям комнаты, занятой особой, и, кланяясь в пояс, произносят: «Ассалям-алей-кум». На это особа делает чуть заметный кивок головою и отвечает: «Алей-кум-ассалям». Получив ответ, таджик не разгибаясь пятится назад и входит в толпу.
Празднование Соли-нав (нового года) на Афрасиабе. Выступление бачей
Посидев немного, особа уходит. С надутой важностью, медленным шагом он подходит к своей лошади, среди безмолвной толпы, пораженной его величием. Все кланяются ему низкими поклонами, хватаясь обеими руками за живот, как требует среднеазиатский этикет. Особа осматривает присутствующих… Вдруг ему почему-нибудь захотелось обратить на одного из среды их свое внимание; он делает ему кивок головой и протягивает руку. Почтенный такою явною, публично выраженною благосклонностью, точно ужаленный, вырывается из толпы, сгибается в три погибели, протягивает обе руки вперед, схватывает ими руку особы, прикладывает ее к губам и ко лбу и держит у лба некоторое время. Потом оставив руку особы, он шепчет молитву и не разгибаясь пятится в толпу. Окружающие, вся толпа, смотрят на эту сцену с умилением, а осчастливленного, когда он втиснется в толпу, непременно двое или трое потреплют по спине.
Празднование Соли-нав (нового года) на Афрасиабе. Почетные лица с бачами в шатре
Особа подходит к лошади и хочет на нее садиться. Все бросаются к ней: одни поддерживают его под руки, другие держат стремя и вкладывают в него ногу. Хозяин же левой рукой держит лошадь под уздцы, а правой - помогает особе сесть на лошадь.
Гость на лошади.
Если он первостатейная особа, то хозяин и многие из присутствующих следуют за его лошадью и по сторонам пешком, и провожают таким образом почетного гостя до его дома. В противном случае проводы оканчиваются у угла квартала или даже в конце переулка того дома, который был посещен особою. Этикет таджикский не позволяет важному лицу ехать по городу без сопровождения пеших служителей, скороходов. Если лицо имеет палку, то ее несет главный скороход.
Официальные лица
Когда высокий гость едет по улице, на крышах домов стоят и отвешивают поклоны все желающие в свою очередь быть когда-нибудь осчастливленными. В щели дверей, заборов, ворот смотрит не одна пара черных глаз таджичек. Особа проехала, но квартал все еще находится в волнении, томашится. Идут россказни, подробно передается, что гость говорил, на кого обратил внимание и проч. Каждый уверяет, что он именно смотря на него больше нагнул голову, делая поклон всем, причем даже улыбнулся, иные не нахвалятся его объемистой чалмой, уверяют, что только праведные могут иметь такой важный вид, каким Аллах одарил особу. Женщины-соседки бегут к жене взысканного милостями особы, засыпают ее вопросами, расспрашивают: что она подсмотрела особенного в важном лице и тому подобное; сообщают друг дружке, как было бы приятно быть женой такого лица, причем высказывается, что жена подобного почетного правоверного не может носить ничего другого как канаус и материю фаренге. Только и слышатся возгласы да вздохи: «Хаир, хай!..»
Молодая таджичка, играющая на дутаре (Самарканд)
Сыновья аристократов составляют цвет молодежи округа: они законодатели мод, дают реноме лавкам, чайным, парикмахерам, бачам и проч. и проч. Они тратят отцовские деньги и делают долги. Им верят в долг не меньше, чем прежде верили деткам европейских аристократов, тузов. Все их знают, все готовы им услужить, разумеется, в надежде около них поживиться. Они играют в разные игры, пьют, ухаживают за чужими бачами и имеют на содержании своих. Красотою своих бачей и искусной их пляской они гордятся между собою. Отбить у других, переманить к себе какого-нибудь известного бачу составляет шик.
Все разговоры этих аристократов вертятся на похождениях бачей; они хвастаются победой над известным мальчиком-танцором, точно так же, как европейская избалованная и богатая молодежь известного закала хвастается своими победами над знаменитыми танцовщицами. Сплетни про ночные похождения бачей составляют любимую тему их разговоров, и только изредка, мимоходом, в него входят сплетни про женщин. На таких сынков с завистью смотрят сыновья небогатых и незнатных таджиков, а подчас - и узбеков, которым не по средствам тянуться за ними. Но они все-таки тянутся; отцы бьют их за трату денег, за долги и стараются как можно скорее женить, отделить от себя. Каждый молодой таджик - не аристократ заискивает расположение аристократа, старается втереться в его кружок, а бачи из кожи вон лезут, чтобы только приглянуться аристократику.
Молодой таджик с шелковым поясом, украшенным серебряными бляхами
В праздничные и базарные дни часто можно встретить идущими по самаркандской площади или по базарным его улицам партию молодых аристократов - таджиков. В такой толпе всегда есть бача, разодетый в пух и прах. Он гордо выступает, делает глазки направо и налево и ведет своих спутников - поклонников куда сам хочет, приказывает им покупать себе лакомства и бросает их народу. Бесцеремонно берет он у своих обожателей деньги и также кидает в толпу. За такие поступки толпа восхваляет его, со всех сторон сыплятся на него комплименты; его глаза сравниваются со звездами, поцелуй с жарким дыханием жгучего мекского ветра. Бача и его обожатели, слушая эти комплименты, находятся на верху блаженства, ощущают еще больший прилив гордости и тщеславного самодовольства, толкают простолюдинов и не дают спуска людям почетным. На их головах наверчены цветные, яркие, большие чалмы, на плечах их по нескольку шелковых или полушелковых халатов. Кушаки - или в серебряных с бирюзой бляхах, или из кашемировых шалей. Сапоги с зелеными каблуками…
Навстречу одной из таких партий идет другая. Тут уже приходится обеим партиям раскошеливаться. Уступить одной партии перед другой в щедрости к своим бачам - значило бы опозориться, сделаться предметом насмешки для всего города, никуда не показываться в течение недели или месяца.
Бача (Самарканд)
Хитрый, опытный бача пользуется подобным случаем; он делается необыкновенно нежным к своим обожателям, восхваляет их красоту и щедрость и подводит к лавкам. Подходят обе встретившиеся партии. Бачи начинают смотреть наряды, чалмы, халаты и тому подобное. Один из них говорит другому: «Эта чалма очень бы шла к твоему лицу, но у тебя, кажется, такой нет». - «Да, это правда, - отвечает пылкий поклонник, - у него такой чалмы еще нет; но душа моих желаний, цветок Могамедова рая не может не иметь чалмы, которая идет к его красоте». Чалма куплена. То же проделывает и другой бача, и так далее. Народ толпится вокруг этих двух партий, восхваляет щедрость молодых людей, говорит стихи, часто экспромтом (отдельная личность, разумеется) отпускает самые пошлые сальности, весьма сочувственно принимаемые в подобных случаях.
Но не всегда так мирно обходится встреча одной партии среднеазиатских ловеласов с другой. Если бачи встретившихся партий почему-либо в ссоре (а они могут быть в ссоре между прочим оттого, что обоим бы им хотелось быть на содержании у одного и того же лица, или один перебил у другого выгодного содержателя), - то бачи встретившихся партий начинают бранить друг друга самыми оскорбительными в данном случае, не подлежащими печати прозвищами, ругательствами, плюются и даже порываются вступить в рукопашную. Обожатели их тоже начинают ругаться. Драка при подобных столкновениях почти всегда неизбежна.
Самаркандская молодежь (Эмиль Уль, 1890-1900 гг.)
________
Праздник, томаша - для всех, и для бедных и для богатых, для знатных и для черни, одинаково любезна; все с одинаковым нетерпением поджидают праздника. К годовым праздникам каждый таджик, будь он старик или мальчик, непременно купит себе какую-нибудь обнову для своего туалета; в крайнем случае - застежку, но все же купит что-нибудь. А чуть позволяют средства, он обновляет и весь туалет.
Курбан-байрам. Жертвоприношение козла
Опишем праздничный день:
Утром, часов в 7 таджик начинает одеваться. Окатившись холодной водой, он надевает чистое белье, сурмит брови, подводит глаза. Жена или сестра помогают ему одеваться, прикрашиваться.
Халат, пояс не так сильно занимают таджика, как чалма. Он повязывает ее перед зеркалом, переменяет повязку несколько раз; советуется с женой или сестрой по нескольку раз: к лицу ли ему такая-то повязка чалмы, и только убедившись, что чалма навернута на голову совершенно к лицу, он выходит из дому.
По улицам он идет, закинув голову кверху (мы говорим о таком таджике, который купил к празднику весь новый туалет), причем сильно размахивает руками, но шаги делает маленькие и идет медленно, что делает походку его неестественной и смешной. Встречая знакомых, хуже его одетых, он не узнает их и проходит мимо. Дороги он никому не уступает, почему то и дело сталкивается с проходящими.
Курбан-байрам. Чайхана близ мечети Намазгох (Самарканд)
Выйдя из переулка на площадь, наш гуляющий таджик напускает на себя еще больше спеси, если только это возможно. Он заходит к знакомому купцу в лавку, садится в ней и посылает за чаем в чайную. Чай принесен. Таджик пьет его, презрительно посматривая на проходящих. Халат у него полуспущен с плеч, видна белая рубашка.
Время от времени он снимает чалму, потряхивает тюбетейку над головой и опахивается рубашкой, как веером: это все делается для того, чтобы показать проходящим, что он не в меру выпил чаю и чувствует необыкновенную жару. Если в это же время в лавку войдут старые, уважаемые лица, он непременно выставит ногу и будет ею шевелить - неуважение полнейшее! Подобный поступок может, по таджикскому этикету, позволить себе только старший перед младшим. Проходящие рассматривают наряд нашего гуляки, толкуют о достатках владетеля подобного костюма, перебирают шикующего по косточкам, одним словом, обращают на него внимание, чего и добивается каждый таджик. Посидев достаточно долго в одной лавке, таджик переходит в другую, где повторяется то же самое.
Курбан-байрам. Отдыхающие у хауза при мечети Намазгох (Самарканд)
Так же точно, с несущественными изменениями, поступают и все купившие себе обнову, т. е. все достаточные люди из таджиков. Уже под вечер, выпив не одну дюжину чашек чая, вдоволь натешив свое самолюбие, намозолив своею особою глаза всем, вызвав достаточно зависти, показавший себя таджик идет домой. Дома, вертясь в своем наряде перед женой или сестрой, он, с мелочною подробностью и с огромными прибавлениями против действительности, рассказывает им: как он шел по улице, по площади, сидел в лавке, сколько выпил чаю с сахаром (хотя, может быть, пил и без сахару), как прохожие удивлялись ему, костюму его и важному виду, как он известному лицу за то, что тот не дал ему дороги, наговорил дерзостей и заставил при всех его извиняться перед собой и проч. Жена только успевает делать возгласы: «Хаир! хаир!» и временами прибавлять: «Да я всегда была уверена, что ты знаешь, как себя держать; ты не похож на своих соседей». А выслушав все от мужа, она спешит к соседке, чтобы с прикрасами передать ей невероятно замечательные похождения своего мужа. И долго после этого события ни муж, ни жена не дают никому покоя своими рассказами, а им другие о том же предмете.
Таджичка в шелковом платке
Наряд, одежда в таджикской среде играет весьма важную роль, служит оценкой деятельности, положения в обществе. Таджик по платью встречает, по платью же и провожает. Кто всегда одевался хорошо, щеголял своим платьем, и вдруг появился на гулянье в старом, тот вызовет на счет себя со стороны его знающих или только видевших его хотя бы один раз самые щекотливые замечания и пересуды. Сейчас же пойдут предположения о его мотовстве, игре в карты, пьянстве и проч. Предположение переходит в уверенность, с прибавлением сомнения о достоинстве его как мусульманина: «Пока он был добрым правоверным, до тех пор пророк был щедр к нему, не лишал его богатства, предохранял от пороков», - говорят досужие языки. Вот почему таджик будет отказывать себе в пище, в поправке своего жилища, но постарается появляться в людном месте в праздничные дни в обнове, одетым не хуже того, как его привыкли обыкновенно в такие дни видеть. В будний день, за малыми исключениями, таджик ходит в отрепьях.
Таджичка в серебряной диадеме (Самарканд)
Семейная жизнь таджика почти во всем сходна с семейной жизнью остальных народцев Заравшанского округа, исключая евреев; потому мы описание ее, а по той же причине и описание обычаев, намерены изложить, познакомив предварительно со всеми племенами округа. Теперь же скажем несколько слов об отношениях таджиков округа к остальным его народностям.
На словах узбеки пренебрегают таджиками, а некоторые их роды хвастаются тем, что они не отдают своих дочерей замуж за таджиков. Таджики же с улыбкой относятся к тому, что узбеки смотрят на них свысока, и говорят: «Узбеки без нас жить не могут, а потому мы их держим в руках - они варвары, неучи, даже сами за себя думать не могут. Мы им даем одежду, учим что и с чем лучше есть, как прилично одеваться, обучаем их в махтуб-хана, в медресе, даем им казиев, мулл, святых [таджики полагают, что святым может быть только человек таджикской народности], учим их мастерствам и снабжаем их всякими товарами. Правда, в междуусобное, военное время узбеки нас бьют и грабят; но когда все успокоится, мы свои убытки умеем вернуть. Узбек очень прост», - так всегда почти заканчивают таджики.
Число таджиков в округе - свыше 38.000 душ обоего пола.См. также:
• В. В. Радлов. Средняя Зерафшанская долина;
• Г. А. Арандаренко. Малоизвестные города Зеравшанского округа.
Часть 1. Часть 2.
Таджик (окрестности Бухары). Здесь и далее фото Г. Крафта, 1898-1899 гг.
Деспотизм управителей Самарканда, система шпионства, введенная во всей Средней Азии, а следовательно, существовавшая и в Заравшанском округе, произвол людей военных, чиновных и особенно полицейских, и беспощадная казнь всякого, на кого сделан донос, - все это сильнее всего давало себя чувствовать горожанам и жителям ближайших к городу деревень, т. е. отражалось на таджиках по преимуществу. Совокупность всех этих давлений резко повлияла на склад характера таджиков, на их честность, нравственность, понятие об обязанностях, на любовь к жизни, на их семейную и общественную жизнь и т. п.
Система такого давящего управления, веками действуя в одном направлении, выработала из таджика личность безотчетно скрытную, подозрительную до болезненности, дрожащую перед властями и влиятельными людьми, хвастливую, склонную к обману на каждом шагу, и притом какому-то детскому обману.
Если русский по какому-либо делу разговорится с таджиком и спросит: не может ли он, например, рассказать ему сказку, до которых таджики охотники, то он поклянется, что не только сам не знает ни одной сказки, но никогда, ни от кого не слыхал их, и даже не может указать на знающего сказки. Но когда этот же самый таджик познакомился с русским покороче, убедился, что его расспрашивают без всякой задней мысли, а так себе, по их выражению, «для забавы», и он видит, что ему дают чай, да еще с сахаром, тогда он выскажется вполне, к сказкам прибавит кучу анекдотов, поверьев, и даже расскажет то, что слушателю вовсе не интересно. Но конец концов всегда один: знакомый таджик зачастит ходить, будет приводить своих приятелей, рекомендовать их с самой хорошей стороны, сам станет угощать их чаем, советовать им брать побольше сахару и прятать его в карманы, жаловаться на казиев, полицейских и просить себе или своему приятелю хлебное местечко. Имея тамыром (приятелем) русского или туземца, но занимающего видное место, таджик хвастает этим перед своими знакомыми и приводит своих приятелей к тамыру собственно для того, чтобы убедить их, что он хорошо им принимается. В чайных, на базарах, на гуляньях он с чувством собственного достоинства громко будет рассказывать окружающим его, и не всегда даже ему знакомым, как он запросто в этот день пришел к своему высокопоставленному другу, как тот бросился к нему навстречу, начал его обнимать и не знал, где бы усадить его, чем бы получше угостить. Прощаясь же, он очень упрашивал почаще к нему заходить. Окружающие слушают рассказчика с завистью; в их глазах он становится лицом, которого расположение следует заискивать и знакомство с которым становится делом хорошим, пожалуй - и прибыльным. Рассказчик дает пищу толкам и пересудам, его начинают метить на вакантное место и проч.
Вы идете по базару, вас окружает толпа; с криком, с подталкиванием протискивается заметивший вас ваш тамыр, протягивает вам обе руки, захватывает ими вашу, и вы чувствуете, что он нарочно дольше удерживает ее в своих. Это он делает не без цели; он потом будет говорить: «Видели, как обрадовался мне тюря, как он сжал мне руки и не выпускал их, не хотел меня отпустить от себя?» Сказав вам два-три слова, таджик-приятель объявляет вам, что у него много дела и что он, вследствие этого, дольше не может оставаться с вами. Эта фраза произносится громко и служит для окружающих неопровержимым фактом, что он с русским тюрей находится на короткой, приятельской ноге; иначе он должен был бы ждать от тюри позволения уйти.
Таджик льстив и никогда не преминет воспользоваться удобным случаем, чтобы наговорить кучу комплиментов. Он говорит их или прямо, что называется, в глаза слушателю, или обращаясь к посторонним, присутствующим, выражается в третьем лице о том, про кого он говорит. Любовь таджиков к комплиментам и особенно к вычурным сравнениям, гиперболам и проч. весьма замечательна. Солоно иной раз приходится нашим переводчикам…
Нахальство и ложь таджика, как и вообще среднеазиатца, переходят все мыслимые границы, когда он является свидетелем из-за корысти, подкупленным. Следователь уличит его в одном несправедливом показании; он, взамен его, выставит десять таких же ложных показаний, и если следователь или вообще разбирающий дело будет настолько опытен, что постарается с помощью других свидетелей, различными сопоставлениями фактов и сторон дела доказать, что и эти десять показаний тоже неверны, то он выдвинет целую батарею новых, примет присягу в неподложности их и проч. Ложный свидетель будет извертываться, путать все дело до тех пор, пока не выяснится, что он подкуплен, и зачастую за двадцать, за сорок копеек. Как только убедился он, что разбирающему дело известно о его подкупе, он спокойно сам сознается в том и даже объявит, что он бишара, не имеет на что купить себе лепешку, а потому хотел ложным свидетельством заработать немного денег.
На ложных свидетелей большинство туземцев смотрят как на своего рода промышленников, желающих трудом зарабатывать хлеб. На них не показывают пальцами их товарищи. Они торговцы - и больше ничего!
Самарканд. Вид на Регистан
Жизнь ближнего таджика (то же следует сказать и о других народцах округа) ставят туземцы ни во что. Убить человека, а потом мучиться угрызениями совести - немыслимо для всех таджиков вообще. Точно так же, таджики и на убийцу не смотрят как на человека, унизившего себя этим поступком. Зарезать барана, зарезать человека - для них все равно. Без нужды никто не станет резать барана, следовательно, тем более человека, - так рассуждают среднеазиатцы. Палач, на руках которого при беках не высыхала кровь, пользовался от всех почетом и все считали за честь держать эти руки в своих руках.
Вид постоянной резни, бывшей при эмирском правлении, вид крови, трупов с перерезанными горлами до того приучил таджиков к насильственной смерти, так это сделал необходимым в их глазах, что они потеряли всякое поползновение к борьбе за жизнь; для таджика борьба немыслима, когда раз уже стало ему известно, что его зарежут. Никто, кроме разве диких американских воинов апахов или японцев, не расстается так спокойно с жизнию, как среднеазиатец. Мы видели приговоренных к смерти и не замечали в их лице ни тоски, ни страха, ничего такого, что выражало бы желание избавиться от приговора; полное равнодушие, совершенная покорность постигшему - вот что отпечатлевается на лице приговоренного.
Но этот стоицизм, это пренебрежение к жизни не есть следствие глубокой веры в обещания Магомета, не есть продукт мусульманства, а давнего гнета, привычки видеть убийства, насильственную смерть вокруг себя в течение многих лет; это отсутствие мысли и невозможность ее зарождения при среднеазиатском управлении, мысли о том, что человек владеет своею жизнию и что никто не имеет права отнимать ее у него. Пытки и истязания, которыми так щедро угощали правоверных их правители, притупили у них чувство, образовали сильную волю, научили скрывать в самих себя мучения физической боли: к чему их обнаруживать, когда известно, что окружающие могут только смеяться над страдающими, но не сочувствовать им!
Мы видели раненых, изувеченных язвами; один взгляд на раны и язвы этих несчастных леденил чувства европейцев. Но больные относились к своим ранам и язвам, как фельдшера на перевязочном пункте относятся к ранам жертв человеческого самодурства - войны. Они бесстрастно ощупывали разможженные свои руки и ноги, грубо разворачивали раны и говорили: «Не заживет!» Ни стона, ни признака страдания не написано было на их лицах. Одно только можно подметить на лицах таких несчастных: это злость на что-то вообще, но ни на что в частности.
То, что сделало таджика легко смотрящим на свою жизнь, терпеливо переносящим физическую боль и устранило от него душевные страдания, то самое образовало из него труса, не способного сознательно хладнокровно смотреть в лицо смерти, когда есть выбор: оставаться на месте или бежать подальше от опасности. Пример наших войн в Средней Азии достаточно убеждает нас, что таджик трус. Трусом его обзывают и узбеки, в сущности такие же трусы. Название «сарт», которое узбеки презрительно бросают в таджика, объясняется ими как равнозначущее с словом «баба».
Сами таджики говорят про себя следующее: «Мы не любим войну, мы имеем дома, землю, лавки; мы работаем и можем быть сыты своими трудами. Война нас разоряет. Узбеки - дело другое! Они тогда только и сыты, когда ведут войну; война делает бедного богатым, и обратно. Наконец, мы не знаем: за что нам должно драться с другими?» Политика, подобно войне, мало занимает таджика, если результаты ее не могут отражаться на его благосостоянии; так же точно он мало следит и за административными переменами. Для него все равно: кто бы им ни управлял, лишь бы его материальные выгоды не страдали.
Вот почему купцы, ремесленники и прочие производители-таджики всегда будут на стороне русских; они уже узнали, что под русскою властью они более гарантированы от притеснений, разных несправедливых поборов, вообще от всего, что так или иначе может влиять на материальную сторону их быта. Духовные же из таджиков, тоже в силу своих материальных выгод, всегда противодействовали и будут впредь противодействовать русским.
Таджики так привыкли к тому, чтобы над ними властвовали пришлые, так часто переходили из города в город, из одной провинции Средней Азии в другую, что они считают себя каким-то наносным элементом, оторванным от почвы, бывшей когда-то их отечеством; то место, на котором зарыт прах их предков, имеет такую же цену в их глазах, как и то, где зарыты их кровные враги. Отечество - непонятно таджику как идея отвлеченная. Он будет защищать свой дом, землю, капитал, может быть, даже жену и детей, от разграбления неприятелем; но узнав, что неприятель не имеет желания его грабить как частного человека, что дело идет о признании новой власти, он спокойно подчиняется новому правлению и обращается к своим прежним занятиям.
Может быть, таджик, спокойно, безучастно относящийся к перемене своих покорителей, интересуется их верой, и разница в вере может побудить его на борьбу, борьбу религиозную? У нас нет ни одного факта, на основании которого можно было бы решить этот вопрос утвердительно. Отвлеченная идея, таджик, борьба - это все несовместимые понятия. К чему бороться таджику из-за религии, когда строгость постановлений ему в тягость, когда они как милость приняли от русских уничтожение раисов, когда он не уважает - в душе, разумеется, - свое духовенство? А по его понятию духовенство и религия - синонимы.
Нет, таджик не станет терять время и труд на то, что не приносит очевидной, материальной пользы. Мы говорим все это о массе, занятой полезным делом, а не о духовенстве, живущем трудами других, и не о той незначительной части таджиков, которые, с занятием русскими края, потеряли свое выгодное, административное положение.
________
Игра, пари сильно увлекают таджиков. В каждом городе Заравшанского округа есть особые дома и переулки, куда собираются таджики для игры. В домах играют преимущественно по ночам, а в переулках - днем. Игроки иногда проигрывают все; они играют с большим азартом: деньги, одежда, домашний скот, даже жена, сестра, дочь, сын - все идет на ставку. В игорных домах и местах воспитываются разбойники и воры. Играют в карты, кости, чет и нечет и в другие игры.
В этих же домах пьют арак, покупаемый у евреев, местное вино, бузу и отравляются курением кукнара, банга и тому подобным. Впрочем, для систематического отравления курением и напитками существуют особые заведения. Около игорных домов находятся публичные дома, дома бачей… Вообще, около них сосредоточиваются подонки общества.
Молодая таджичка в парчовом халате (Коканд)
Игорные места и дома служат притоном не одним малосостоятельным, но и богачам; однако играют по преимуществу молодые из богатых. Нам не известен ни один богатый игрок, который был бы пожилых лет. Из бедных же, кажется, чем старее, тем он более завзятый игрок.
В игорных домах и на игорных местах можно встретить массу зевак, которые, так сказать, только выжидают удобного момента, чтобы самим наброситься на игру, поставить свою деньгу на карту. Такие присутствующие иногда держат пари за кого-нибудь из играющих и, проигравшись на пари в пух и прах, сами начинают играть.
До чета и нечета некоторые из таджиков и вообще из среднеазиатцев до того пристращаются, что не могут пробыть минуты, чтобы не играть в эту игру самим с собою. Нам приходилось иметь дело с такими субъектами, по следственным делам. Сидя при допросе, они то и дело перебрасывают небольшие камешки из одной руки в другую и быстро сосчитывают, что вышло: чет или нечет? Они точно помешанные: на вопросы отвечают невпопад, потому что не слушают ничего, занимаясь игрой.
В числе игр мы помещаем и кулачные бои, так как при них азартно держатся пари за одну или другую из участвующих в бою сторон.
Вдаваться в подробности относительно кулачных боев мы не будем; скажем только, что самые большие кулачные бои бывают на Новый год в Самарканде в Ходжа-Ахрарском предместье, а в Катты-Кургане - около арыка Нарупая. Вначале дерутся ногами, потом в ход пускаются кулаки, наконец - камни и палки. Побежденных обирают догола и исколачивают до полусмерти.
Зрители, как мы сказали, держат пари за сторону или за бойца. Больше других в таких боях отличаются татары (выходцы из России) и узбеки. Для пари таджики (то же следует сказать и о других народцах округа) держат в клетках перепелов и куропаток, и весною, во время спаривания, спускают их для боя. Для той же цели служат петухи и верблюды. Пари держится всегда партией на партию.
Танец бачей в частном доме (Самарканд)
Пари, и притом самые оживленные, держатся на бачей и борцов. Бачи-плясуны выжимают из своих поклонников сравнительно большие деньги; из-за них спорящие готовы драться на ножах. К победителю при борьбе подскакивает каждый из державших за него пари или вообще его сторонник, охватывает его обеими руками и вместе с ним подпрыгивает.
При шахматных пари (в шахматы играют публично) каждый из держащих пари имеет право предлагать свой ход, который вслух обсуживается другими. Удачный ход или промах противников вызывают взрывы хохота, крики удовольствия, остроты, за которыми нередко следуют потасовки с противной стороны.
________
По мусульманскому праву, мусульмане все равны в гражданском отношении. Но мы вовсе не желаем следить за мусульманами Заравшанского округа по их книгам. Мы пишем то, что есть, а не то, что должно быть.
Муллы
Таджики делятся на духовных и светских. Духовное звание или приобретается рождением (ходжи и сеиды) или должностью (казии, муллы, имамы, ишаны и проч.). Как те, так и другие ставят себя выше всех остальных таджиков; они записные ханжи и имеют значительное влияние на общественное мнение. Представители их держат в своих руках остальных своих сотоварищей, знакомятся только с богатыми купцами или важными должностными лицами и выказывают полнейшее презрение к мелким торговцам, рабочим и небогатым земледельцам, которые за их грубое обращение платят им наружным почтением, унижением себя в глазах таких важных особ, и насмешками или сплетнями за глаза.
Самарканд. Шахи-Зинде
Светская часть таджикского населения имеет своими представителями богатых купцов и землевладельцев. Влияние этих представителей на массу опирается на более существенное, нежели влияние духовенства: на деньги. Ремесленники, мелкие торгаши и земледельцы всегда находятся в зависимости от капитала. Редкий из них не обязан своим существованием значительному купцу: они или продают свою работу через посредство их, или получают от них в долг деньги для ее производства, выплачивая этот долг сработанным товаром, или же, пользуясь словом богача как рекомендацией, они работают для купцов второй руки. От купцов же в большинстве случаев получают деньги также и мелкие землевладельцы на расходы по земледелию. Если еще прибавить, что многие богатые из купцов делают в известные праздники угощение народу, томаши, то станет очевидным для тех, кто хотя немного знаком с среднеазиатским населением, что первостепенное купечество известно массе, пользуется ее расположением, а вследствие этого, купечество имеет и значительное влияние на весь народ; так как в среде народа всегда находится много личностей, интересы которых тесно связаны с интересами купечества, то, следовательно, всегда есть и их агенты.
Весьма трудно проследить скрытную, но сильную борьбу купечества с духовенством, борьбу движения с застоем. А между тем борьба эта была и есть даже ныне. Если до 1864 года она имела исходной своей точкой одно влияние на массу, ради почета и надела по сборам податей, то с этого года в эту борьбу вошло устранение войны с русскими. И, как известно, голос купцов не всегда заглушался криком мулл. Каждая из этих партий защищала и защищает в такой борьбе свои денежные интересы. Выгоды купеческой партии идут в разрез с выгодами партии духовных.
Самарканд. Вид на развалины Биби-Ханым от Шахи-Зинде
До занятия нами Заравшанского округа народ стоял за купечество, а люди служилые (не всегда, впрочем) - за духовенство. В этой борьбе купечеству необходимо было вести дело свое очень и очень осторожно: они играли с огнем; противники их, прикрываясь религиею, основывали свои доказательства в пользу войны с русскими на указаниях Корана, и могли всякого открыто идущего против их мнений уличить в измене религии, в переходе на сторону кяфиров. Но в купеческой партии сосредоточивалась вся интеллигенция Средней Азии и все капиталы, что много уравновешивало силы боровшихся.
С занятием округа русскими, борьба между купечеством и духовенством далеко не прекратилась, а напротив, приобрела большую энергию. Но теперь перевес видимо на стороне купцов. Духовенство шипит, изливает всю желчь на русских, но может этим заниматься, так сказать, келейно, в ограниченном кружке. Народ им не доверяет и в большинстве случаев рад-радехонек, что с приходом русских может на них меньше тратиться.
Дети богатых купцов и духовных редко когда переменяют профессию своих отцов. Дети же незначительных купцов, ремесленников и земледельцев при первом удобном случае, при достаточности материальных средств и возможности получить образование в медресе, выходят или муллами, или муфтиями и мирзами [вот почему мы придаем большое значение зачатку доброго дела: устройству в Самарканде русскими школы для туземцев, где совершенно устранено влияние духовенства].
Празднование Соли-нав (нового года) на Афрасиабе. Шатер старшего аксакала г. Самарканда
Высшее духовенство и купечество, вместе с должностными лицами: амлякдарами, зякетчами, курбашами, аминами и проч., составляют аристократию округа. Знакомство аристократия ведет только со своим кругом, разбиваясь все-таки на много кружков. Народ аристократию знает, приходит к ней в дома по делам, на званые томаши, хвастает в своей среде знакомством с аристократией, но в своих домах ее не видит. Разве нечаянно какой-нибудь важный духовный или богатый купец заедет на минутку к обыкновенному смертному; и тогда осчастливленный таким посещением таджик долго-долго будет всем рассказывать про знаменитое посещение и про любезности, которые ему говорила «особа», хотя эта особа, ради сохранения своей важности, почти все время глубокомысленно молчала, в любезностях же рассыпался сам осчастливленный хозяин. Соседи с завистью узнают о приезде особы, сбегаются во двор к счастливцу, но взойти в комнату, где особа сидит, было бы чересчур невежливо. Поэтому они и ограничиваются только тем, что, сложив накрест руки на груди, подходят к дверям комнаты, занятой особой, и, кланяясь в пояс, произносят: «Ассалям-алей-кум». На это особа делает чуть заметный кивок головою и отвечает: «Алей-кум-ассалям». Получив ответ, таджик не разгибаясь пятится назад и входит в толпу.
Празднование Соли-нав (нового года) на Афрасиабе. Выступление бачей
Посидев немного, особа уходит. С надутой важностью, медленным шагом он подходит к своей лошади, среди безмолвной толпы, пораженной его величием. Все кланяются ему низкими поклонами, хватаясь обеими руками за живот, как требует среднеазиатский этикет. Особа осматривает присутствующих… Вдруг ему почему-нибудь захотелось обратить на одного из среды их свое внимание; он делает ему кивок головой и протягивает руку. Почтенный такою явною, публично выраженною благосклонностью, точно ужаленный, вырывается из толпы, сгибается в три погибели, протягивает обе руки вперед, схватывает ими руку особы, прикладывает ее к губам и ко лбу и держит у лба некоторое время. Потом оставив руку особы, он шепчет молитву и не разгибаясь пятится в толпу. Окружающие, вся толпа, смотрят на эту сцену с умилением, а осчастливленного, когда он втиснется в толпу, непременно двое или трое потреплют по спине.
Празднование Соли-нав (нового года) на Афрасиабе. Почетные лица с бачами в шатре
Особа подходит к лошади и хочет на нее садиться. Все бросаются к ней: одни поддерживают его под руки, другие держат стремя и вкладывают в него ногу. Хозяин же левой рукой держит лошадь под уздцы, а правой - помогает особе сесть на лошадь.
Гость на лошади.
Если он первостатейная особа, то хозяин и многие из присутствующих следуют за его лошадью и по сторонам пешком, и провожают таким образом почетного гостя до его дома. В противном случае проводы оканчиваются у угла квартала или даже в конце переулка того дома, который был посещен особою. Этикет таджикский не позволяет важному лицу ехать по городу без сопровождения пеших служителей, скороходов. Если лицо имеет палку, то ее несет главный скороход.
Официальные лица
Когда высокий гость едет по улице, на крышах домов стоят и отвешивают поклоны все желающие в свою очередь быть когда-нибудь осчастливленными. В щели дверей, заборов, ворот смотрит не одна пара черных глаз таджичек. Особа проехала, но квартал все еще находится в волнении, томашится. Идут россказни, подробно передается, что гость говорил, на кого обратил внимание и проч. Каждый уверяет, что он именно смотря на него больше нагнул голову, делая поклон всем, причем даже улыбнулся, иные не нахвалятся его объемистой чалмой, уверяют, что только праведные могут иметь такой важный вид, каким Аллах одарил особу. Женщины-соседки бегут к жене взысканного милостями особы, засыпают ее вопросами, расспрашивают: что она подсмотрела особенного в важном лице и тому подобное; сообщают друг дружке, как было бы приятно быть женой такого лица, причем высказывается, что жена подобного почетного правоверного не может носить ничего другого как канаус и материю фаренге. Только и слышатся возгласы да вздохи: «Хаир, хай!..»
Молодая таджичка, играющая на дутаре (Самарканд)
Сыновья аристократов составляют цвет молодежи округа: они законодатели мод, дают реноме лавкам, чайным, парикмахерам, бачам и проч. и проч. Они тратят отцовские деньги и делают долги. Им верят в долг не меньше, чем прежде верили деткам европейских аристократов, тузов. Все их знают, все готовы им услужить, разумеется, в надежде около них поживиться. Они играют в разные игры, пьют, ухаживают за чужими бачами и имеют на содержании своих. Красотою своих бачей и искусной их пляской они гордятся между собою. Отбить у других, переманить к себе какого-нибудь известного бачу составляет шик.
Все разговоры этих аристократов вертятся на похождениях бачей; они хвастаются победой над известным мальчиком-танцором, точно так же, как европейская избалованная и богатая молодежь известного закала хвастается своими победами над знаменитыми танцовщицами. Сплетни про ночные похождения бачей составляют любимую тему их разговоров, и только изредка, мимоходом, в него входят сплетни про женщин. На таких сынков с завистью смотрят сыновья небогатых и незнатных таджиков, а подчас - и узбеков, которым не по средствам тянуться за ними. Но они все-таки тянутся; отцы бьют их за трату денег, за долги и стараются как можно скорее женить, отделить от себя. Каждый молодой таджик - не аристократ заискивает расположение аристократа, старается втереться в его кружок, а бачи из кожи вон лезут, чтобы только приглянуться аристократику.
Молодой таджик с шелковым поясом, украшенным серебряными бляхами
В праздничные и базарные дни часто можно встретить идущими по самаркандской площади или по базарным его улицам партию молодых аристократов - таджиков. В такой толпе всегда есть бача, разодетый в пух и прах. Он гордо выступает, делает глазки направо и налево и ведет своих спутников - поклонников куда сам хочет, приказывает им покупать себе лакомства и бросает их народу. Бесцеремонно берет он у своих обожателей деньги и также кидает в толпу. За такие поступки толпа восхваляет его, со всех сторон сыплятся на него комплименты; его глаза сравниваются со звездами, поцелуй с жарким дыханием жгучего мекского ветра. Бача и его обожатели, слушая эти комплименты, находятся на верху блаженства, ощущают еще больший прилив гордости и тщеславного самодовольства, толкают простолюдинов и не дают спуска людям почетным. На их головах наверчены цветные, яркие, большие чалмы, на плечах их по нескольку шелковых или полушелковых халатов. Кушаки - или в серебряных с бирюзой бляхах, или из кашемировых шалей. Сапоги с зелеными каблуками…
Навстречу одной из таких партий идет другая. Тут уже приходится обеим партиям раскошеливаться. Уступить одной партии перед другой в щедрости к своим бачам - значило бы опозориться, сделаться предметом насмешки для всего города, никуда не показываться в течение недели или месяца.
Бача (Самарканд)
Хитрый, опытный бача пользуется подобным случаем; он делается необыкновенно нежным к своим обожателям, восхваляет их красоту и щедрость и подводит к лавкам. Подходят обе встретившиеся партии. Бачи начинают смотреть наряды, чалмы, халаты и тому подобное. Один из них говорит другому: «Эта чалма очень бы шла к твоему лицу, но у тебя, кажется, такой нет». - «Да, это правда, - отвечает пылкий поклонник, - у него такой чалмы еще нет; но душа моих желаний, цветок Могамедова рая не может не иметь чалмы, которая идет к его красоте». Чалма куплена. То же проделывает и другой бача, и так далее. Народ толпится вокруг этих двух партий, восхваляет щедрость молодых людей, говорит стихи, часто экспромтом (отдельная личность, разумеется) отпускает самые пошлые сальности, весьма сочувственно принимаемые в подобных случаях.
Но не всегда так мирно обходится встреча одной партии среднеазиатских ловеласов с другой. Если бачи встретившихся партий почему-либо в ссоре (а они могут быть в ссоре между прочим оттого, что обоим бы им хотелось быть на содержании у одного и того же лица, или один перебил у другого выгодного содержателя), - то бачи встретившихся партий начинают бранить друг друга самыми оскорбительными в данном случае, не подлежащими печати прозвищами, ругательствами, плюются и даже порываются вступить в рукопашную. Обожатели их тоже начинают ругаться. Драка при подобных столкновениях почти всегда неизбежна.
Самаркандская молодежь (Эмиль Уль, 1890-1900 гг.)
________
Праздник, томаша - для всех, и для бедных и для богатых, для знатных и для черни, одинаково любезна; все с одинаковым нетерпением поджидают праздника. К годовым праздникам каждый таджик, будь он старик или мальчик, непременно купит себе какую-нибудь обнову для своего туалета; в крайнем случае - застежку, но все же купит что-нибудь. А чуть позволяют средства, он обновляет и весь туалет.
Курбан-байрам. Жертвоприношение козла
Опишем праздничный день:
Утром, часов в 7 таджик начинает одеваться. Окатившись холодной водой, он надевает чистое белье, сурмит брови, подводит глаза. Жена или сестра помогают ему одеваться, прикрашиваться.
Халат, пояс не так сильно занимают таджика, как чалма. Он повязывает ее перед зеркалом, переменяет повязку несколько раз; советуется с женой или сестрой по нескольку раз: к лицу ли ему такая-то повязка чалмы, и только убедившись, что чалма навернута на голову совершенно к лицу, он выходит из дому.
По улицам он идет, закинув голову кверху (мы говорим о таком таджике, который купил к празднику весь новый туалет), причем сильно размахивает руками, но шаги делает маленькие и идет медленно, что делает походку его неестественной и смешной. Встречая знакомых, хуже его одетых, он не узнает их и проходит мимо. Дороги он никому не уступает, почему то и дело сталкивается с проходящими.
Курбан-байрам. Чайхана близ мечети Намазгох (Самарканд)
Выйдя из переулка на площадь, наш гуляющий таджик напускает на себя еще больше спеси, если только это возможно. Он заходит к знакомому купцу в лавку, садится в ней и посылает за чаем в чайную. Чай принесен. Таджик пьет его, презрительно посматривая на проходящих. Халат у него полуспущен с плеч, видна белая рубашка.
Время от времени он снимает чалму, потряхивает тюбетейку над головой и опахивается рубашкой, как веером: это все делается для того, чтобы показать проходящим, что он не в меру выпил чаю и чувствует необыкновенную жару. Если в это же время в лавку войдут старые, уважаемые лица, он непременно выставит ногу и будет ею шевелить - неуважение полнейшее! Подобный поступок может, по таджикскому этикету, позволить себе только старший перед младшим. Проходящие рассматривают наряд нашего гуляки, толкуют о достатках владетеля подобного костюма, перебирают шикующего по косточкам, одним словом, обращают на него внимание, чего и добивается каждый таджик. Посидев достаточно долго в одной лавке, таджик переходит в другую, где повторяется то же самое.
Курбан-байрам. Отдыхающие у хауза при мечети Намазгох (Самарканд)
Так же точно, с несущественными изменениями, поступают и все купившие себе обнову, т. е. все достаточные люди из таджиков. Уже под вечер, выпив не одну дюжину чашек чая, вдоволь натешив свое самолюбие, намозолив своею особою глаза всем, вызвав достаточно зависти, показавший себя таджик идет домой. Дома, вертясь в своем наряде перед женой или сестрой, он, с мелочною подробностью и с огромными прибавлениями против действительности, рассказывает им: как он шел по улице, по площади, сидел в лавке, сколько выпил чаю с сахаром (хотя, может быть, пил и без сахару), как прохожие удивлялись ему, костюму его и важному виду, как он известному лицу за то, что тот не дал ему дороги, наговорил дерзостей и заставил при всех его извиняться перед собой и проч. Жена только успевает делать возгласы: «Хаир! хаир!» и временами прибавлять: «Да я всегда была уверена, что ты знаешь, как себя держать; ты не похож на своих соседей». А выслушав все от мужа, она спешит к соседке, чтобы с прикрасами передать ей невероятно замечательные похождения своего мужа. И долго после этого события ни муж, ни жена не дают никому покоя своими рассказами, а им другие о том же предмете.
Таджичка в шелковом платке
Наряд, одежда в таджикской среде играет весьма важную роль, служит оценкой деятельности, положения в обществе. Таджик по платью встречает, по платью же и провожает. Кто всегда одевался хорошо, щеголял своим платьем, и вдруг появился на гулянье в старом, тот вызовет на счет себя со стороны его знающих или только видевших его хотя бы один раз самые щекотливые замечания и пересуды. Сейчас же пойдут предположения о его мотовстве, игре в карты, пьянстве и проч. Предположение переходит в уверенность, с прибавлением сомнения о достоинстве его как мусульманина: «Пока он был добрым правоверным, до тех пор пророк был щедр к нему, не лишал его богатства, предохранял от пороков», - говорят досужие языки. Вот почему таджик будет отказывать себе в пище, в поправке своего жилища, но постарается появляться в людном месте в праздничные дни в обнове, одетым не хуже того, как его привыкли обыкновенно в такие дни видеть. В будний день, за малыми исключениями, таджик ходит в отрепьях.
Таджичка в серебряной диадеме (Самарканд)
Семейная жизнь таджика почти во всем сходна с семейной жизнью остальных народцев Заравшанского округа, исключая евреев; потому мы описание ее, а по той же причине и описание обычаев, намерены изложить, познакомив предварительно со всеми племенами округа. Теперь же скажем несколько слов об отношениях таджиков округа к остальным его народностям.
На словах узбеки пренебрегают таджиками, а некоторые их роды хвастаются тем, что они не отдают своих дочерей замуж за таджиков. Таджики же с улыбкой относятся к тому, что узбеки смотрят на них свысока, и говорят: «Узбеки без нас жить не могут, а потому мы их держим в руках - они варвары, неучи, даже сами за себя думать не могут. Мы им даем одежду, учим что и с чем лучше есть, как прилично одеваться, обучаем их в махтуб-хана, в медресе, даем им казиев, мулл, святых [таджики полагают, что святым может быть только человек таджикской народности], учим их мастерствам и снабжаем их всякими товарами. Правда, в междуусобное, военное время узбеки нас бьют и грабят; но когда все успокоится, мы свои убытки умеем вернуть. Узбек очень прост», - так всегда почти заканчивают таджики.
Число таджиков в округе - свыше 38.000 душ обоего пола.См. также:
• В. В. Радлов. Средняя Зерафшанская долина;
• Г. А. Арандаренко. Малоизвестные города Зеравшанского округа.