Нефть - это наше счастье
С. Н. Терпигорев. С дороги // Сергей Атава (С. Н. Терпигорев). Дорожные очерки. - СПб., 1897.
Понятие о красоте, конечно, условное, и уж до последней степени относительное. Одному нравится одно, другому - другое. Мне нравится одна женщина, вам - другая; мне нравится одно дерево, вам - другое; мне нравится одна картина, вам - другая; мне нравится один вид, вам - другой. У меня есть капитан, которому из всех видов, какие он видал на своем веку, более всего нравится вид Царицына луга… Но есть красоты, на которых все сходятся, все признают, что эта красота - действительно красота. К числу таких красот принадлежит и вид на Волгу и Оку из губернаторского дома (дворца) в Нижнем. Это, по-моему, неописуемая красота. В ней столько силы, мысли, широты и, если можно так выразиться, доброты, что я ничего подобного не знаю, не только что видел, и у себя дома, в России и за границей. Я простоял минут пять у окна совершенно как очарованный. Господи, что Бог дает людям и что бы они могли сделать!..
Ни дальше Волга с Жигулями, ни «тихий Дон», именно тихий, ни Кавказ с своей дикой красотой, с страшно, ужасно красивой Военно-грузинской дорогой, не производили на меня и в половину того впечатления, как этот удивительный, очаровательный уголок, где сливается Волга с Окой, или наоборот, Ока с Волгой, так как это еще спор - кто в кого впадает: Ока в Волгу или Волга в Оку, и как после этого слияния следует называть Волгу: Волгой или Окой?
Дон уж до того «тих», что на нем можно, мне кажется, так вот лечь где-нибудь на берегу и заснуть, навеки заснуть. А Кавказ до того дик и нелюдим, что - опять-таки, это ведь мне кажется - что там нет места человеческому чувству - широкому, доброму, кроткому, нет места для широкой, доброй, кроткой человеческой любви. Прошедшее Кавказа, конечно, за меня, а будущее? - будущее в руках у князя Дондукова-Корсакова, и что он из него сделает - это известно ему одному…
Волга сколько раз уже меняла свой характер, т. е., правильнее, свой образ, и так верна своему характеру - вот это вернее, - что удивляешься этой ее способности видоизменяться, оставаясь в то же время верной самой себе. От Волги времен татар и походов Грозного под Казань, и потом Волги Стеньки Разина и Пугачева, по-видимому, ничего уж не осталось. Но это только по видимому, а когда послушаешь, что рассказывают о работах по ее углублению и расчистке ее мелей и перекатов, убеждаешься сейчас, что она все та же самая - ни на волос себе не изменила… Видоизменился только облик ее, но характер - ни-ни, вот ни на сколько… Туалетом красавицы-Волги, приведением его в порядок, «упорядочиванием» ее давно уж занимаются у нас инженеры. Многие дослужились в этих занятиях «до степеней известных», и все, тем не менее, никак не могут ее «упорядочить», убрать как следует.
- Вы шутите, ведь это - Волга.
- Какие уж тут шутки. Помилуйте, я знаю, во что это обходится.
- И еще дешево.
- Значит, надо еще благодарить?
- Разумеется. Знаете, ведь это такая прорва… Тут что ни опусти…
- Т. е. что? Казна? Вы про Волгу или про казну?..
- Вот вы не верите, а попробуйте сами.
Теперь есть, я слышал, проект сразу сделать затрату на это в какое-то чудовищное количество миллионов, собрать и напустить на нее всех инженеров сразу, тогда, говорят, можно будет с нею совладать. Но степенные и серьезные чиновники, предпочитающие лучше понемножку, но подольше, против этого проекта-монстра. Они совершенно справедливо находят, что такой рискованный проект может обойтись очень дорого, а что как он не удастся, инженеры не совладают с Волгой и свою решительную на нее атаку назовут только рекогносцировкой, изысканием, выяснившим, положим, действительное положение, но требующим и т. д. и т. д.? Опять-таки основываясь на всем прошедшем Волги, на «ее характере», как я сказал, я склоняюсь на сторону благоразумных чиновников, довольствующихся и малым…
И во всем, до чего ни коснись, «Волга» верна себе, т. е. верна своим старым традициям, верна своему «характеру». Видоизменяется только форма, внешний образ, суть же, принципы остаются все те же, нисколько не меняясь. Эта «устойчивость» ее принципов поразительно проста. Как прежде, в старину, при татарах, при Стеньке Разине, при Пугачеве и при чиновниках потом, которые были присланы изводить разбой на Волге и завели вместо того разбои еще более изводящие плывших по ней, так это продолжается и теперь. Переменились только названия, принцип же сохранился во всей своей неприкосновенности. Прежде грабили на Волге татары, ушкуйники, разбойники, потом чиновники, выводившие разбойников, теперь грабят Колупаевы и Разуваевы, сменившие их и покойно и законно заседающие под именем гласных в городских думах приволжских городов.
Что это почтенные люди делают - этому просто не верится. Нельзя предположить, до чего могут они доходить. Они делают, кажется, все для того, чтоб убить только жизнь, развитие и движение по этой великой русской реке, принадлежащей, казалось бы, не им одним. И до сих пор нет вмешательства ниоткуда, никто и ничем не думает положить предел этому их самодурству и разбою… На Волге нет ни одного вопроса, - а их сколько и каких! - который не рассматривался бы как грабеж, вымогательство и нажива для этих воровских гнезд, которые называются волжскими городами. Ни малейшей заботы у них о развитии и жизни и движения на реке. Точно это враг их, которого обижай, грабь как хочешь, все позволительно и законно. И Волга действительно кормилица - кормит всех: и друзей, и врагов твоих. На долю врагов достается даже больше. Если все взять - непременно больше. Это даже легко можно доказать.
Я ехал по полной Волге, когда на ней нет ни перекатов, ни отмелей, и сам этого не видал, но вот что мне рассказывали: «На Чусовой, да и на Волге, вот как начнутся отмели да перекаты, то там, то тут вы видите: на этих местах сидят бабы и девки, а где-нибудь за углом мужички - больше все горожане из городов, мещане. Пароход едет - ничего, сидят себе, посматривают, лежат на песочке, отдыхают. А только показалась вблизи барка какая или там беляна с лесом, они - бабы и девки - сейчас рубашки с себя долой и, знаете, такие начнут представления выкидывать, что просто чудо. Стоят эдак и, понимаете, похлопывают эдак себя. Ну, приказчики-то и все там рулевые и прочий народ на судне смотрят, любуются на них, да на отмель, глядишь, и наедут иной раз, не заметят и сядут на ней, на отмели-то… Сниматься надо, а где народ-то? Где его набирать? Куда за ним ехать? А девки-то с бабами рубашки понадевали, юбчонки позавязали и прощай, их и след простыл. Эти-то ушли, а на место их из-за углов, из оврагов, один по одному мужички-мещане потянулись. И идут точно они и не понимают, в чем дело, точно за делами куда идут, увидали и спрашивают:
- А что вы, аль на мель сели?
- Сели.
- Эка беда какая! Как же это вы так? Сниматься надо…
Знают уж судовщики-то это:
- Почем, - кричат, - возьмете?
Ну, почем хотят, по том и возьмут. И ничего не поделаешь, не стоять же на одном месте. А им того только и надо. Этим и кормятся, этим и живут: «Всех матушка-Волга кормит…»
Этот же самый взгляд на Волгу и плывущих по ней усвоили себе и города поволжские. Возьмите какой угодно вопрос всего Поволжья от Нижнего до Астрахани, и везде, во всех в них, строго проведен этот же самый взгляд. В этом отношении последовательность их удивительна. В прошлом году самым модным вопросом из всех поволжских вопросов - говорю «модным» потому, что о нем больше всего писали и даже спорили в газетах - был вопрос о пристанях по Волге. Тогда, я помню, о нем очень много писалось, печатались длиннейшие статьи, потом возражения на них, а дело было и есть самое простое и несложное, и все-то оно может быть передано в двух-трех словах. Все дело в том, что волжские города смотрят на пристающие к ним суда и пароходы точно так же, как вот те девки и бабы, которые заманивают их на отмели. Вот и все тут. Как те смотрят и рассуждают: сел на мель, попался, ну и наш. Так точно и города: «А, причалил к нам, попался, ну, значит, наш теперь, обдерем». И обдирают. Как бабы и девки не думают, что они этим тормозят, губят дело, так точно и города, обдирая судоходчиков и пароходчиков, не думают - а может, и не понимают даже, - что они тормозят и убивают дело, нанося больше всего вред самим же себе и всему государству. Грабительские наклонности городов в этом отношении доходят до того, что из Мурома, например, в прошлом году сбежали все пароходчики и судовщики. Я не знаю, имею ли я право назвать здесь по имени один документ, но вот из него выписка об этом побеге: «В прошлом году, в гор. Муроме городское управление назначило настолько высокую плату за причалы пароходов, что пароходовладельцы принуждены были нанять места для пристаней у близлежащего селения на расстоянии трех верст от города. Таким образом, благодаря желанью городского управления получить с пароходовладельцев большую аренду, город окончательно лишился ожидаемого дохода, а пассажиры необходимых удобств…»
О том, что рязанские пароходные пристани убежали от города Рязани за четыре версты, я уж говорил. Приблизительно то же самое делается и в других городах. Что делается на Оке, то самое делается и на Волге. На Волге только шире, откровеннее, правильнее, - просто циничнее. На Волге города прямо говорят: вы, возители и носители наших грузов, доставили нам наш товар, причалили, значит, к нам, ну, за это мы вас и оберем.
- Да ведь вам, ваш же груз, для вас же мы его доставили, - говорят пароходчики и судовщики. - Вы же этим грузом торгуете, вы же этим грузом кормитесь, строитесь и существуете - в благодарность это, что ли, ободрать-то нас хотите?
- Это уж вы там, милые люди, рассуждайте как хотите, а нам подавайте, что мы с вас положим, - отвечает им городское управление.
- Да ведь с ума вы сходите, - вопиют судовщики, - и так мало ли на нас всяких налогов, а тут вы еще ни за что ни про что дерете. Разбой чистый!..
Но городские «самоуправления» глухи ко всем этим и подобным им воплям и протестам. И тем менее расположены это слушать, чем лучше где сознают и понимают, что пароходчикам и судовщикам не уйти от них, деваться некуда. Пассажиры - это еще туда-сюда и даже плевое совсем дело, ну, и пропрут они пехтурой под дождем три-четыре версты от пристани до города - что за беда; но ведь с товаром-то так нельзя обращаться. Нет, ты, пароходчик или судовщик, взялся доставить до какого места - и доставь, изволь доставить, а не то мы с тебя сдерем, если не доставишь…
Он доставлять, а они его драть. Он причалить хочет, сдать товар, а они:
- Заплати!
- Да ведь ваш товар, вам. За что же?..
- За то, что привез.
- Да ведь сами просили, сами нанимали.
- Рассуждай-рассуждай, а ты денежки-то подавай! Нечего тут…
Товар, конечно, нельзя вываливать за три-четыре версты от города, как можно это делать с пассажирами, ну, и нечего делать, судовщик и пароходчик стонут, крехтят и плотят сумасшедшие цены за причалы и пристани городам, которым привезли товары и пассажиров.
На пути, по Оке и Волге, и потом по городам, особенно уж в Нижнем, я наслушался этих рассказов, и надоели они мне, наконец, до тошноты.
- Да что ж вы не жалуетесь?
- Куда? Кому? На кого?
- На ваших притеснителей.
- Это на «самоуправление»?
- Ну, хоть на «самоуправление».
Простые люди из судовщиков и пароходчиков просто стонут только, вопиют от полноты сердца только; более же грамотные «и даже развитые», вдумываясь в свое положение, разбирают его критически, анализируют и при этом приходить вот к таким выводам, которых образчики я привел.
- Помилуйте, вы вдумайтесь только, ведь это же бессмыслица просто. Вместо развития подъездных своих путей, они, города наши, тормозят лишь только их, мешают лишь судовому и пароходному промыслу - точно это мы враги их какие, - говорят судовщики и пароходчики «из образованных». - И ведь никак не вразумишь их, города-то. Мы уж и писали о них в газетах, и жаловались на них губернаторам.
- Не помогает?
- Нет.
- Еще пишите. Еще жалуйтесь.
- Все равно, кажется, понапрасну это будет…
А некоторые из самых уж «образованных», читавшие книжки «из политической экономии» и из беллетристики Щедрина, опираются даже и на научные данные и «клеймят» своих противников, как тоже я привел, Колупаевыми и Разуваевыми.
Ведь это хорошо одно название только - «самоуправление городское». А из кого оно состоит? Вы бы посмотрели, - ведь это…
И эпитет, да еще какой!..
Но толку все-таки никакого, и насколько я знаю это дело, и насколько я знаю, как оно стоит, толку никакого и дальше долго еще не будет.
Потомки бескорыстного гражданина-патриота Минина, заседающие ныне в городском «самоуправлении» Нижнего, по-видимому, решительно и совершенно не расположены выслушивать все эти соображения и нимало не принимают к сердцу вопли плывущих к ним и отплывающих от них судовщиков и пароходчиков. Даже напротив, они находится в постоянной наклонности к повышению платы за причалы и пристани плывущих к ним и уплывающих от них. Нижний в этом отношении стоит положительно во главе всех поволжских городов. Голова и сердце Волги, он очень хорошо знает, что что бы там судовщики и пароходчики ни говорили, какие протесты ни начинали и какие бы вопли губернаторам ни подавали, все равно от него они не уйдут, и потому он, зная туго свое «полное право», то и дело только накладывает да накладывает арендную плату на пристани и причалы.
- Даже хуже жаловаться и писать про них, - говорят судовщики: - как пожалуешься, так они еще наложат…
Мне показывали ведомости повышения этих арендных цен по годам и по всем городам. Общая наклонность всех городов везде к повышению, но в Нижнем - это уж нечто удивительное. И потом, если какой-нибудь Васильсурск повышает на сотни, Нижний валяет тысячами.
В общем, за последние десять лет эта арендная плата возросла приблизительно для всех в таком размере: кто десять лет назад платил, скажем, три тысячи, теперь платит тридцать тысяч…
Вот очень характерная выписка из того же документа, составленного в ответ на запрос из министерства по поводу принесенных туда жалоб судовщиков и пароходчиков: «Помимо всего, высокая арендная плата, составляющая для одного пароходного общества, на протяжении Волги, ежегодный расход в 25-30 тыс. руб., уменьшает доход государства, так как платимые пароходовладельцами столь значительные суммы выключаются из той прибыли, которая подлежала бы обложению подоходным налогом в пользу казны. Обложение пароходов большими сборами имеет еще то неудобство, что, не получая на затрачиваемый капитал ожидаемых выгод, пароходовладельцы вынуждены экономить не только в доставлении пассажирам необходимых удобств, но и в надлежащем ремонте пароходов, что неблагоприятно отзывается на общественной безопасности. Наконец, для такого обширного государства, как Россия, важность удобных перевозочных средств и быстрота сообщения более чем необходимы. А потому одни поволжские города на таком общерусском пути, как Волга, казалось, не должны бы были быть одни распорядителями в деле такой важности и такого общегосударственного значения. Во всяком случае, городские управления, казалось, должны бы были идти соответственно действиям правительства, которое не только никогда не облагало судоходство излишними сборами, но еще очень недавно выдавало некоторым пароходным обществам значительные вспомоществования».
Вопрос о пристанях, который я привел здесь только как пример, вовсе не единственный в своем роде. Все городские вопросы у нас такие, по крайней мере те из них, которые касаются увеличения материального благополучия города, а иногда даже и самого его существования, т. е. города. Город, в большинстве случаев, у нас просто хищник, который очень часто, сам ничего не производя, пользуется и существует чисто чужеядным манером: собирает с проезжих, с мимо плывущих, не ударяя в то же время палец о палец для каких бы то ни было удобств их проезду или плаванию. «Нажить», «сорвать» - и больше ничего. За этой «наживой» и «срывкой» город ничего дальше не видит и иногда, кажется, и не способен даже видеть.
И это не одни только волжские города так поступают, держатся такого странного отношения к тем, кто их кормит и содержит. Почти все города у нас поступают так. Подъезжаете к городу по железной дороге, и оказывается, что от станции до города еще три и даже четыре версты. Что это такое? Почему? А потому, что когда строилась железная дорога, город не дал под станцию земли, и железнодорожному обществу пришлось ее купить у какого-нибудь частного лица за три или четыре версты от города: «Теперь-то мы уж тужим, - слышите вы, - да ничего не поделаешь, не соглашаются придвинуть станцию-то». И таких городов у нас множество. Что это: самодурство, непонимание своих интересов, просто боязнь невежества перед каждой новизной? Все, что хотите, только не здравый смысл и не коммерческий расчет, который, казалось бы, и должен был в данном случае руководить городом. Из множества городов, виденных мною в эту же мою поездку, благо зашла уж о них речь, выберу для примера - и блестящий при том пример - город Баку. Я несколько забегаю здесь вперед, о Баку и кроме того еще мне придется много говорить, но это все равно, это будет здесь вполне кстати. Город Баку, как известно, состоит из двух городов: «Белого», где живут члены городского управления и чиновники, и «Черного», где живут работники и стоят нефтяные заводы, на которых они работают. Расстояние этих двух половин одного города или, лучше сказать, этих двух городов, одного от другого - версты полторы или две. Белый город получает от Черного ежегодной аренды более ста тысяч рублей, и кто бы мог поверить, что этот Белый город не позаботился даже проложить хотя сколько-нибудь сносную дорогу к этому своему кормильцу - Черному городу. И диви бы эта дорога шла бы по горам, по лесам каким, где бы надо было делать какие-нибудь выемки, насыпи, строить мосты, делать туннели - ничуть не бывало, обыкновенная совершенно по-тамошнему местность, только вследствие запущения и отсутствия какого бы то ни было устройства и ремонта сделавшаяся непроездною почти в буквальном смысле этого слова.
- Господи, - говорил я, чуть не вываливаясь каждую минуту из фаэтона. - да неужели невозможно дорогу-то вам устроить по-людски?
- И это мы должны делать? Все мы должны делать, а что же и кто же для нас-то что делает? Плати, плати и - больше ничего.
- Вы сколько платите городу? - спрашивал я моего спутника, жителя Черного города.
- Ну, а как вы думаете? Сто тысяч!..
Я так и ахнул. И не я один ахал и ахаю. Все ахают. А дороги нет как нет, и я уверен, и долго еще ее не будет.
Черный город и так, во-первых, платит через меру уж, и потом, ему уж теперь, в пору общего кризиса с нефтью во всех ее видах, не до расходов на устройство дороги к своему немилосердному суверену - Белому городу.
А этот Белый город и в ус себе не дует, знать ничего не хочет - разводит какие-то глупейшие садики, которые стоят ему черт знает каких денег, выписывает к этим садикам решетки чугунные из Петербурга от Сан-Галли (серьезно), устраивает бассейны для лебедей, беседки, киоски и т. д., а на дело, действительное, нужное, необходимое, у него денег нет; производитель сам все на свой счет должен это, нужное и полезное, делать. Он, «Белый» город, знает и хочет только одно - свои удовольствия и жить в это свое удовольствие.
- Помилуйте, мы и на необходимое тратили, - отвечали мне на мое замечание об их непроездной дороге к Черному городу и о том, что как же это не совестно, наконец, брать с этого Черного города, которым они существуют, живут, и без которого они все нуль, сто тысяч рублей в год и не позаботиться даже о такой необходимой вещи, как дорога. - Мы тратим на устройство не одних только садиков.
- Еще на что же?
- А как же: вот набережную перед губернаторским домом сделали.
- Еще?
- Еще берег перед губернаторским домом камнем обделали…
- Да это все хорошо, что вы вид из губернаторского дома устроили, но ведь дорога-то в «Черный» город все-таки нужнее всего.
- А вот тут какой-то предприниматель есть…
Но он уж давно, этот предприниматель, ходит с своими предложениями и в думу, и в «Черный» город. В думе «Белого» города ему говорят, что это нужно для «Черного» города, по крайней мере это гораздо важнее для него, а в «Черном» городе говорят, что он уж и так платит, платит этому «Белому» городу, а он ничего не делает, и, как прорва, ему все мало, он хочет еще и еще.
- Да вы понимаете ли, - говорил я с одним из наиболее развитых воротил бакинского городского управления, - что ведь без этого «Черного» города, на который вы, ваше городское, «Белого» города управление, засели чужеядно, ведь вы ничто совсем, нуль. Ну, стрясись, избави Боже, беда какая с «Черным» городом, ведь вы пропали и с вашими чугунными сангаллевскими решетками, и с вашим удивительным видом из губернаторского дома, и с вашими лебедями. И по какому такому «полному нраву» вы считаете себя вправе взимать с этого «Черного» города такие сумасшедшие налоги и не делать ничего, даже дороги, по которой он бы мог удобнее вам возить свою подать?
Смеются:
- А это, изволите ли видеть, уж наше счастье. Открылись у нас, в принадлежащей нам земле, такие неиссякаемые сокровища, мы и наживаем от них, пользуемся этим. Это уж наше счастье…
Совсем тот же взгляд, что и у баб и девок на отмелях и перекатах, что и у приволжских городов: «Нефть - это наше счастье». Перекаты и отмели - это «наше счастье». Судоходство и пароходство по Волге - это «наше счастье», и живут люди этим «счастьем» и ничего не хотят делать для плательщиков своих, которые платят и не понимают, голову просто ломают: за что только они столько платят?
И так заведено это у нас в городах во всем и везде.
Того же автора: В стране фонтанов и колпаков.
Понятие о красоте, конечно, условное, и уж до последней степени относительное. Одному нравится одно, другому - другое. Мне нравится одна женщина, вам - другая; мне нравится одно дерево, вам - другое; мне нравится одна картина, вам - другая; мне нравится один вид, вам - другой. У меня есть капитан, которому из всех видов, какие он видал на своем веку, более всего нравится вид Царицына луга… Но есть красоты, на которых все сходятся, все признают, что эта красота - действительно красота. К числу таких красот принадлежит и вид на Волгу и Оку из губернаторского дома (дворца) в Нижнем. Это, по-моему, неописуемая красота. В ней столько силы, мысли, широты и, если можно так выразиться, доброты, что я ничего подобного не знаю, не только что видел, и у себя дома, в России и за границей. Я простоял минут пять у окна совершенно как очарованный. Господи, что Бог дает людям и что бы они могли сделать!..
Ни дальше Волга с Жигулями, ни «тихий Дон», именно тихий, ни Кавказ с своей дикой красотой, с страшно, ужасно красивой Военно-грузинской дорогой, не производили на меня и в половину того впечатления, как этот удивительный, очаровательный уголок, где сливается Волга с Окой, или наоборот, Ока с Волгой, так как это еще спор - кто в кого впадает: Ока в Волгу или Волга в Оку, и как после этого слияния следует называть Волгу: Волгой или Окой?
Дон уж до того «тих», что на нем можно, мне кажется, так вот лечь где-нибудь на берегу и заснуть, навеки заснуть. А Кавказ до того дик и нелюдим, что - опять-таки, это ведь мне кажется - что там нет места человеческому чувству - широкому, доброму, кроткому, нет места для широкой, доброй, кроткой человеческой любви. Прошедшее Кавказа, конечно, за меня, а будущее? - будущее в руках у князя Дондукова-Корсакова, и что он из него сделает - это известно ему одному…
Волга сколько раз уже меняла свой характер, т. е., правильнее, свой образ, и так верна своему характеру - вот это вернее, - что удивляешься этой ее способности видоизменяться, оставаясь в то же время верной самой себе. От Волги времен татар и походов Грозного под Казань, и потом Волги Стеньки Разина и Пугачева, по-видимому, ничего уж не осталось. Но это только по видимому, а когда послушаешь, что рассказывают о работах по ее углублению и расчистке ее мелей и перекатов, убеждаешься сейчас, что она все та же самая - ни на волос себе не изменила… Видоизменился только облик ее, но характер - ни-ни, вот ни на сколько… Туалетом красавицы-Волги, приведением его в порядок, «упорядочиванием» ее давно уж занимаются у нас инженеры. Многие дослужились в этих занятиях «до степеней известных», и все, тем не менее, никак не могут ее «упорядочить», убрать как следует.
- Вы шутите, ведь это - Волга.
- Какие уж тут шутки. Помилуйте, я знаю, во что это обходится.
- И еще дешево.
- Значит, надо еще благодарить?
- Разумеется. Знаете, ведь это такая прорва… Тут что ни опусти…
- Т. е. что? Казна? Вы про Волгу или про казну?..
- Вот вы не верите, а попробуйте сами.
Теперь есть, я слышал, проект сразу сделать затрату на это в какое-то чудовищное количество миллионов, собрать и напустить на нее всех инженеров сразу, тогда, говорят, можно будет с нею совладать. Но степенные и серьезные чиновники, предпочитающие лучше понемножку, но подольше, против этого проекта-монстра. Они совершенно справедливо находят, что такой рискованный проект может обойтись очень дорого, а что как он не удастся, инженеры не совладают с Волгой и свою решительную на нее атаку назовут только рекогносцировкой, изысканием, выяснившим, положим, действительное положение, но требующим и т. д. и т. д.? Опять-таки основываясь на всем прошедшем Волги, на «ее характере», как я сказал, я склоняюсь на сторону благоразумных чиновников, довольствующихся и малым…
И во всем, до чего ни коснись, «Волга» верна себе, т. е. верна своим старым традициям, верна своему «характеру». Видоизменяется только форма, внешний образ, суть же, принципы остаются все те же, нисколько не меняясь. Эта «устойчивость» ее принципов поразительно проста. Как прежде, в старину, при татарах, при Стеньке Разине, при Пугачеве и при чиновниках потом, которые были присланы изводить разбой на Волге и завели вместо того разбои еще более изводящие плывших по ней, так это продолжается и теперь. Переменились только названия, принцип же сохранился во всей своей неприкосновенности. Прежде грабили на Волге татары, ушкуйники, разбойники, потом чиновники, выводившие разбойников, теперь грабят Колупаевы и Разуваевы, сменившие их и покойно и законно заседающие под именем гласных в городских думах приволжских городов.
Что это почтенные люди делают - этому просто не верится. Нельзя предположить, до чего могут они доходить. Они делают, кажется, все для того, чтоб убить только жизнь, развитие и движение по этой великой русской реке, принадлежащей, казалось бы, не им одним. И до сих пор нет вмешательства ниоткуда, никто и ничем не думает положить предел этому их самодурству и разбою… На Волге нет ни одного вопроса, - а их сколько и каких! - который не рассматривался бы как грабеж, вымогательство и нажива для этих воровских гнезд, которые называются волжскими городами. Ни малейшей заботы у них о развитии и жизни и движения на реке. Точно это враг их, которого обижай, грабь как хочешь, все позволительно и законно. И Волга действительно кормилица - кормит всех: и друзей, и врагов твоих. На долю врагов достается даже больше. Если все взять - непременно больше. Это даже легко можно доказать.
Я ехал по полной Волге, когда на ней нет ни перекатов, ни отмелей, и сам этого не видал, но вот что мне рассказывали: «На Чусовой, да и на Волге, вот как начнутся отмели да перекаты, то там, то тут вы видите: на этих местах сидят бабы и девки, а где-нибудь за углом мужички - больше все горожане из городов, мещане. Пароход едет - ничего, сидят себе, посматривают, лежат на песочке, отдыхают. А только показалась вблизи барка какая или там беляна с лесом, они - бабы и девки - сейчас рубашки с себя долой и, знаете, такие начнут представления выкидывать, что просто чудо. Стоят эдак и, понимаете, похлопывают эдак себя. Ну, приказчики-то и все там рулевые и прочий народ на судне смотрят, любуются на них, да на отмель, глядишь, и наедут иной раз, не заметят и сядут на ней, на отмели-то… Сниматься надо, а где народ-то? Где его набирать? Куда за ним ехать? А девки-то с бабами рубашки понадевали, юбчонки позавязали и прощай, их и след простыл. Эти-то ушли, а на место их из-за углов, из оврагов, один по одному мужички-мещане потянулись. И идут точно они и не понимают, в чем дело, точно за делами куда идут, увидали и спрашивают:
- А что вы, аль на мель сели?
- Сели.
- Эка беда какая! Как же это вы так? Сниматься надо…
Знают уж судовщики-то это:
- Почем, - кричат, - возьмете?
Ну, почем хотят, по том и возьмут. И ничего не поделаешь, не стоять же на одном месте. А им того только и надо. Этим и кормятся, этим и живут: «Всех матушка-Волга кормит…»
Этот же самый взгляд на Волгу и плывущих по ней усвоили себе и города поволжские. Возьмите какой угодно вопрос всего Поволжья от Нижнего до Астрахани, и везде, во всех в них, строго проведен этот же самый взгляд. В этом отношении последовательность их удивительна. В прошлом году самым модным вопросом из всех поволжских вопросов - говорю «модным» потому, что о нем больше всего писали и даже спорили в газетах - был вопрос о пристанях по Волге. Тогда, я помню, о нем очень много писалось, печатались длиннейшие статьи, потом возражения на них, а дело было и есть самое простое и несложное, и все-то оно может быть передано в двух-трех словах. Все дело в том, что волжские города смотрят на пристающие к ним суда и пароходы точно так же, как вот те девки и бабы, которые заманивают их на отмели. Вот и все тут. Как те смотрят и рассуждают: сел на мель, попался, ну и наш. Так точно и города: «А, причалил к нам, попался, ну, значит, наш теперь, обдерем». И обдирают. Как бабы и девки не думают, что они этим тормозят, губят дело, так точно и города, обдирая судоходчиков и пароходчиков, не думают - а может, и не понимают даже, - что они тормозят и убивают дело, нанося больше всего вред самим же себе и всему государству. Грабительские наклонности городов в этом отношении доходят до того, что из Мурома, например, в прошлом году сбежали все пароходчики и судовщики. Я не знаю, имею ли я право назвать здесь по имени один документ, но вот из него выписка об этом побеге: «В прошлом году, в гор. Муроме городское управление назначило настолько высокую плату за причалы пароходов, что пароходовладельцы принуждены были нанять места для пристаней у близлежащего селения на расстоянии трех верст от города. Таким образом, благодаря желанью городского управления получить с пароходовладельцев большую аренду, город окончательно лишился ожидаемого дохода, а пассажиры необходимых удобств…»
О том, что рязанские пароходные пристани убежали от города Рязани за четыре версты, я уж говорил. Приблизительно то же самое делается и в других городах. Что делается на Оке, то самое делается и на Волге. На Волге только шире, откровеннее, правильнее, - просто циничнее. На Волге города прямо говорят: вы, возители и носители наших грузов, доставили нам наш товар, причалили, значит, к нам, ну, за это мы вас и оберем.
- Да ведь вам, ваш же груз, для вас же мы его доставили, - говорят пароходчики и судовщики. - Вы же этим грузом торгуете, вы же этим грузом кормитесь, строитесь и существуете - в благодарность это, что ли, ободрать-то нас хотите?
- Это уж вы там, милые люди, рассуждайте как хотите, а нам подавайте, что мы с вас положим, - отвечает им городское управление.
- Да ведь с ума вы сходите, - вопиют судовщики, - и так мало ли на нас всяких налогов, а тут вы еще ни за что ни про что дерете. Разбой чистый!..
Но городские «самоуправления» глухи ко всем этим и подобным им воплям и протестам. И тем менее расположены это слушать, чем лучше где сознают и понимают, что пароходчикам и судовщикам не уйти от них, деваться некуда. Пассажиры - это еще туда-сюда и даже плевое совсем дело, ну, и пропрут они пехтурой под дождем три-четыре версты от пристани до города - что за беда; но ведь с товаром-то так нельзя обращаться. Нет, ты, пароходчик или судовщик, взялся доставить до какого места - и доставь, изволь доставить, а не то мы с тебя сдерем, если не доставишь…
Он доставлять, а они его драть. Он причалить хочет, сдать товар, а они:
- Заплати!
- Да ведь ваш товар, вам. За что же?..
- За то, что привез.
- Да ведь сами просили, сами нанимали.
- Рассуждай-рассуждай, а ты денежки-то подавай! Нечего тут…
Товар, конечно, нельзя вываливать за три-четыре версты от города, как можно это делать с пассажирами, ну, и нечего делать, судовщик и пароходчик стонут, крехтят и плотят сумасшедшие цены за причалы и пристани городам, которым привезли товары и пассажиров.
На пути, по Оке и Волге, и потом по городам, особенно уж в Нижнем, я наслушался этих рассказов, и надоели они мне, наконец, до тошноты.
- Да что ж вы не жалуетесь?
- Куда? Кому? На кого?
- На ваших притеснителей.
- Это на «самоуправление»?
- Ну, хоть на «самоуправление».
Простые люди из судовщиков и пароходчиков просто стонут только, вопиют от полноты сердца только; более же грамотные «и даже развитые», вдумываясь в свое положение, разбирают его критически, анализируют и при этом приходить вот к таким выводам, которых образчики я привел.
- Помилуйте, вы вдумайтесь только, ведь это же бессмыслица просто. Вместо развития подъездных своих путей, они, города наши, тормозят лишь только их, мешают лишь судовому и пароходному промыслу - точно это мы враги их какие, - говорят судовщики и пароходчики «из образованных». - И ведь никак не вразумишь их, города-то. Мы уж и писали о них в газетах, и жаловались на них губернаторам.
- Не помогает?
- Нет.
- Еще пишите. Еще жалуйтесь.
- Все равно, кажется, понапрасну это будет…
А некоторые из самых уж «образованных», читавшие книжки «из политической экономии» и из беллетристики Щедрина, опираются даже и на научные данные и «клеймят» своих противников, как тоже я привел, Колупаевыми и Разуваевыми.
Ведь это хорошо одно название только - «самоуправление городское». А из кого оно состоит? Вы бы посмотрели, - ведь это…
И эпитет, да еще какой!..
Но толку все-таки никакого, и насколько я знаю это дело, и насколько я знаю, как оно стоит, толку никакого и дальше долго еще не будет.
Потомки бескорыстного гражданина-патриота Минина, заседающие ныне в городском «самоуправлении» Нижнего, по-видимому, решительно и совершенно не расположены выслушивать все эти соображения и нимало не принимают к сердцу вопли плывущих к ним и отплывающих от них судовщиков и пароходчиков. Даже напротив, они находится в постоянной наклонности к повышению платы за причалы и пристани плывущих к ним и уплывающих от них. Нижний в этом отношении стоит положительно во главе всех поволжских городов. Голова и сердце Волги, он очень хорошо знает, что что бы там судовщики и пароходчики ни говорили, какие протесты ни начинали и какие бы вопли губернаторам ни подавали, все равно от него они не уйдут, и потому он, зная туго свое «полное право», то и дело только накладывает да накладывает арендную плату на пристани и причалы.
- Даже хуже жаловаться и писать про них, - говорят судовщики: - как пожалуешься, так они еще наложат…
Мне показывали ведомости повышения этих арендных цен по годам и по всем городам. Общая наклонность всех городов везде к повышению, но в Нижнем - это уж нечто удивительное. И потом, если какой-нибудь Васильсурск повышает на сотни, Нижний валяет тысячами.
В общем, за последние десять лет эта арендная плата возросла приблизительно для всех в таком размере: кто десять лет назад платил, скажем, три тысячи, теперь платит тридцать тысяч…
Вот очень характерная выписка из того же документа, составленного в ответ на запрос из министерства по поводу принесенных туда жалоб судовщиков и пароходчиков: «Помимо всего, высокая арендная плата, составляющая для одного пароходного общества, на протяжении Волги, ежегодный расход в 25-30 тыс. руб., уменьшает доход государства, так как платимые пароходовладельцами столь значительные суммы выключаются из той прибыли, которая подлежала бы обложению подоходным налогом в пользу казны. Обложение пароходов большими сборами имеет еще то неудобство, что, не получая на затрачиваемый капитал ожидаемых выгод, пароходовладельцы вынуждены экономить не только в доставлении пассажирам необходимых удобств, но и в надлежащем ремонте пароходов, что неблагоприятно отзывается на общественной безопасности. Наконец, для такого обширного государства, как Россия, важность удобных перевозочных средств и быстрота сообщения более чем необходимы. А потому одни поволжские города на таком общерусском пути, как Волга, казалось, не должны бы были быть одни распорядителями в деле такой важности и такого общегосударственного значения. Во всяком случае, городские управления, казалось, должны бы были идти соответственно действиям правительства, которое не только никогда не облагало судоходство излишними сборами, но еще очень недавно выдавало некоторым пароходным обществам значительные вспомоществования».
Вопрос о пристанях, который я привел здесь только как пример, вовсе не единственный в своем роде. Все городские вопросы у нас такие, по крайней мере те из них, которые касаются увеличения материального благополучия города, а иногда даже и самого его существования, т. е. города. Город, в большинстве случаев, у нас просто хищник, который очень часто, сам ничего не производя, пользуется и существует чисто чужеядным манером: собирает с проезжих, с мимо плывущих, не ударяя в то же время палец о палец для каких бы то ни было удобств их проезду или плаванию. «Нажить», «сорвать» - и больше ничего. За этой «наживой» и «срывкой» город ничего дальше не видит и иногда, кажется, и не способен даже видеть.
И это не одни только волжские города так поступают, держатся такого странного отношения к тем, кто их кормит и содержит. Почти все города у нас поступают так. Подъезжаете к городу по железной дороге, и оказывается, что от станции до города еще три и даже четыре версты. Что это такое? Почему? А потому, что когда строилась железная дорога, город не дал под станцию земли, и железнодорожному обществу пришлось ее купить у какого-нибудь частного лица за три или четыре версты от города: «Теперь-то мы уж тужим, - слышите вы, - да ничего не поделаешь, не соглашаются придвинуть станцию-то». И таких городов у нас множество. Что это: самодурство, непонимание своих интересов, просто боязнь невежества перед каждой новизной? Все, что хотите, только не здравый смысл и не коммерческий расчет, который, казалось бы, и должен был в данном случае руководить городом. Из множества городов, виденных мною в эту же мою поездку, благо зашла уж о них речь, выберу для примера - и блестящий при том пример - город Баку. Я несколько забегаю здесь вперед, о Баку и кроме того еще мне придется много говорить, но это все равно, это будет здесь вполне кстати. Город Баку, как известно, состоит из двух городов: «Белого», где живут члены городского управления и чиновники, и «Черного», где живут работники и стоят нефтяные заводы, на которых они работают. Расстояние этих двух половин одного города или, лучше сказать, этих двух городов, одного от другого - версты полторы или две. Белый город получает от Черного ежегодной аренды более ста тысяч рублей, и кто бы мог поверить, что этот Белый город не позаботился даже проложить хотя сколько-нибудь сносную дорогу к этому своему кормильцу - Черному городу. И диви бы эта дорога шла бы по горам, по лесам каким, где бы надо было делать какие-нибудь выемки, насыпи, строить мосты, делать туннели - ничуть не бывало, обыкновенная совершенно по-тамошнему местность, только вследствие запущения и отсутствия какого бы то ни было устройства и ремонта сделавшаяся непроездною почти в буквальном смысле этого слова.
- Господи, - говорил я, чуть не вываливаясь каждую минуту из фаэтона. - да неужели невозможно дорогу-то вам устроить по-людски?
- И это мы должны делать? Все мы должны делать, а что же и кто же для нас-то что делает? Плати, плати и - больше ничего.
- Вы сколько платите городу? - спрашивал я моего спутника, жителя Черного города.
- Ну, а как вы думаете? Сто тысяч!..
Я так и ахнул. И не я один ахал и ахаю. Все ахают. А дороги нет как нет, и я уверен, и долго еще ее не будет.
Черный город и так, во-первых, платит через меру уж, и потом, ему уж теперь, в пору общего кризиса с нефтью во всех ее видах, не до расходов на устройство дороги к своему немилосердному суверену - Белому городу.
А этот Белый город и в ус себе не дует, знать ничего не хочет - разводит какие-то глупейшие садики, которые стоят ему черт знает каких денег, выписывает к этим садикам решетки чугунные из Петербурга от Сан-Галли (серьезно), устраивает бассейны для лебедей, беседки, киоски и т. д., а на дело, действительное, нужное, необходимое, у него денег нет; производитель сам все на свой счет должен это, нужное и полезное, делать. Он, «Белый» город, знает и хочет только одно - свои удовольствия и жить в это свое удовольствие.
- Помилуйте, мы и на необходимое тратили, - отвечали мне на мое замечание об их непроездной дороге к Черному городу и о том, что как же это не совестно, наконец, брать с этого Черного города, которым они существуют, живут, и без которого они все нуль, сто тысяч рублей в год и не позаботиться даже о такой необходимой вещи, как дорога. - Мы тратим на устройство не одних только садиков.
- Еще на что же?
- А как же: вот набережную перед губернаторским домом сделали.
- Еще?
- Еще берег перед губернаторским домом камнем обделали…
- Да это все хорошо, что вы вид из губернаторского дома устроили, но ведь дорога-то в «Черный» город все-таки нужнее всего.
- А вот тут какой-то предприниматель есть…
Но он уж давно, этот предприниматель, ходит с своими предложениями и в думу, и в «Черный» город. В думе «Белого» города ему говорят, что это нужно для «Черного» города, по крайней мере это гораздо важнее для него, а в «Черном» городе говорят, что он уж и так платит, платит этому «Белому» городу, а он ничего не делает, и, как прорва, ему все мало, он хочет еще и еще.
- Да вы понимаете ли, - говорил я с одним из наиболее развитых воротил бакинского городского управления, - что ведь без этого «Черного» города, на который вы, ваше городское, «Белого» города управление, засели чужеядно, ведь вы ничто совсем, нуль. Ну, стрясись, избави Боже, беда какая с «Черным» городом, ведь вы пропали и с вашими чугунными сангаллевскими решетками, и с вашим удивительным видом из губернаторского дома, и с вашими лебедями. И по какому такому «полному нраву» вы считаете себя вправе взимать с этого «Черного» города такие сумасшедшие налоги и не делать ничего, даже дороги, по которой он бы мог удобнее вам возить свою подать?
Смеются:
- А это, изволите ли видеть, уж наше счастье. Открылись у нас, в принадлежащей нам земле, такие неиссякаемые сокровища, мы и наживаем от них, пользуемся этим. Это уж наше счастье…
Совсем тот же взгляд, что и у баб и девок на отмелях и перекатах, что и у приволжских городов: «Нефть - это наше счастье». Перекаты и отмели - это «наше счастье». Судоходство и пароходство по Волге - это «наше счастье», и живут люди этим «счастьем» и ничего не хотят делать для плательщиков своих, которые платят и не понимают, голову просто ломают: за что только они столько платят?
И так заведено это у нас в городах во всем и везде.
Того же автора: В стране фонтанов и колпаков.