Сатрап
Я. Я. Полферов. Сатрап // Сибирские вопросы, 1909, № 4.
Я. Ф. Барабаш (1838-1910)
(Посвящается И. И. Кр<аф>ту).
I
В первый раз я увидел его в глухом городишке Белогорске.
Ждали его долго. Изнервничались все до того, что перестали бывать друг у друга, чтобы не ссориться, а пуще всего боялись, как бы до уха его превосходительства не долетала молва о дрязгах - потом разбирайся да оправдывайся. Только киргизские власти, съехавшиеся за две недели, по-прежнему флегматично восседали против уездного правления и вели бесконечный разговор про свои дела. Они привыкли, что их заставляют по целым неделям совершенно бесцельно торчать у камеры мирового судьи, у какого-нибудь урочища при большой дороге в ожидании проезда губернатора или уездного начальника.
Но вот примчался в полдень чапар и сообщил, что к вечеру «облос» (так киргизы зовут губернаторов) будет. Точно вихрь пронесся по городу… Пыль серыми клубами сразу охватила окрестность: то переселенцы, поощряемые полицейскими, старательно мели улицы. Всюду раздавались грозные приказания «начальства» по части всяких депутаций, и джигиты, высунув языки, мчались от одной группы киргиз к другой, передавая распоряжения. Заведующий полицейской частью, круглый точно кубарь, перебегал из дома в дом, умоляя снабдить его различной сервировкой для губернаторского стола. Каждый из обывателей невольно проникался жалостью при взгляде на убитую физиономию полицейского чиновника, на его преждевременную лысину, с которой обильно струился пот. На плацу полурота невзрачных солдат, с командиром Курносовым во главе, маршировала под глухой перебой барабана и то и дело нестройно вскрикивала: «Здравья желаем ваше пство»…
Чиновники, в силу наистрожайшего приказания сатрапа, собрались в полутемной комнате комендантского дома и сновали из угла в угол, время от времени созерцая из окон уличную суматоху. Тут были уездные власти, врачи, мировой судья и почтмейстер. Исстари заведен обычай, чтобы встречать его сатрапскую светлость тотчас как он приедет, будь то полночь или другой неурочный час. Один только судья, как видно, чувствовал себя хорошо и на каждое восклицание недовольства кого-либо из ожидающих наставительно замечал:
- Господа: будьте справедливы! Мы ожидаем одного из восьмидесяти…
Почему этот «один из восьмидесяти» должен вызвать в нас чувство справедливости и умиления, судья объяснить не мог, тем более что двадцатилетняя служба в степной глуши окончательно вытравила в нем всякую мыслительную способность.
У крыльца в две шеренги выстроились представители разных сословий с соответствующими дарами: от купцов хлеб-соль на блюде, от переселенцев тоже, но на скромных началах; от татар «чак-чак», от киргиз «кумыз».
Прискакал второй чапар, мешком свалился с лошади и, подбежав к помощнику уездного начальника, крикнул:
- Хазар келеде (сейчас приедет).
Через четверть часа вдали показалась пыль… Искрой пробежало: «Едет», и все впились глазами в степную даль. С гиканьем и свистом летели впереди джигиты, щедро награждая своих измученных лошадей толстыми нагайками; за ними карьером мчался на тройке уездный начальник, а вслед неслось шесть троек губернаторского кортежа…
Сатрап производил неприятное впечатление.
Что-то надменное сквозило во всей его невзрачной фигуре, в его зеленоватых глазах, смотревших поверх очков, в его небрежно отставленной левой ноге, наконец, в его дряблой, отвисшей нижней губе. Казалось, что он глубоко презирает всю эту толпу, которая его подобострастно приветствует, свою свиту, изо дня в день маячившую перед глазами, и всех чиновников, согнанных согласно его желанию…
Медленно обвел сатрап своими близорукими глазами по чиновничьей шеренге, пожевал губами и, цедя слова сквозь зубы, произнес:
- Очень рад видеть вас, господа, в добром здоровье… Надеюсь, служите исправно… Прощайте…
Сатрап круто повернулся, свита расступилась, и он лениво прошел в приготовленные ему комнаты…
II
Комендантский дом блестит огнями, бросающими причудливые тени на площадь. Перед окнами стоят солдаты-песенники, готовые гаркнуть любимую «Галку», за ними толпа переселенцев и киргиз. Из открытых окон несется гул голосов, звон бокалов и нестройное «ура»…
Это после удачной стрельбы комендант чествует сатрапа ужином.
Юркая фигура капитана высунулась из окна, и раздался его сиплый голос:
- Ребята! Его превосходительство благодарит вас за верноподданнические чувства и верную службу…
Но площади гулко пронеслось «ура», а вслед за этим сладенький тенор солдата-запевалы затянул:
Уж ты, милая моя,
Почем не была вчера.
Я те поджидал,
Тужил, горевал…
Когда безобразная песня смолкла, к окну протискался пожилой переселенец, снял свою рваную шляпу-грешневик и робко стал звать:
- Ваше бродие, господин барин-капитан…
Капитан, стоявший спиной к окну, круто повернулся и недовольно спросил:
- Ну, чего тебе надо?
- Вашебродие, нельзя ли доложить его превосходителству… Цельный день стоим не евши…
- Вот пристал… Видишь, генерал разговором занят.
- Окажите божескую милость.
- Отвяжись… Кромин, веселую!
Черная галка,
Белая полянка,
Ты ж, Марусенька,
Черноброва…
И далеко за полночь пировали в комендантском доме. Долго еще солдатская песня прорезывала сонную тишину Белогорска, заставляя незадачливых депутатов-переселенцев ворочаться от невеселых дум на жестких постелях…
На утро назначен отъезд. Комендантский дом кольцом окружен народом. Тут и злосчастные депутаты от переселенцев, второй день жаждущие поговорить с генералом, сказать ему про свои нуждишки, и пестрая толпа конных киргиз, составляющая обычную свиту сатрапа, и почетный караул солдат, и просто любопытные обыватели.
В гостиной, наполненной отъезжающими и провожающими, пьют «посошок».
- Ваше Превосходительство! - обратился капитан Курносов к сатрапу, высоко держа в правой руке бокал с шампанским. - Позвольте от лица всех присутствующих и от всего народа здешнего сказать вам спасибо за ваши заботы о нас, грешных, за вашу снисходительность к нашему неразумию, за ваше мудрое правление областью… Лучшего начальника нам не надо и не сыскать… Ура!
Чокнулись, выпили. Сатрап обвел глазами провожающих, как и при встрече его, и проговорил:
- Желаю доброго здоровья… Вашей службой я доволен…
Когда он вышел на крыльцо, толпа переселенцев обнажила головы и упала на колени.
Сатрап сдвинул брови и резко спросил:
- Что вам нужно от меня?
- Ваша светлость, начальник наш… Яви божескую милость… трудновато с землей стало…
Генерал, подойдя вплотную к переселенцу Морозу, дернул его за бороду и крикнул:
- Да вы кто? Переселенцы?! А кто вас сюда звал?! Я?! Нет? - так и убирайтесь туда, откуда пришли…
Но успели огорошенные депутаты встать и нахлобучить свои шапки, как губернаторский кортеж скрылся в облаке пыли, поднятой бешено джигитовавшими киргизами.
Уныло побрели домой переселенцы. Шли они молча, да и о чем говорить - все слышали, как крикнул сатрап и убил в них всякую надежду.
Зато комендант и чиновный люд дали волю дикой радости: миновала гроза, не всплыли все мерзости произвола и казнокрадства, широко творимые в глухом городишке.
До утра продолжалась пьяная оргия в комендантском доме.
III
Живописно раскинулся аул Сандыбековых по красивому урочищу Аулье. Белые кибитки причудливо вырисовывались на сером фоне выжженной степи. Сбатованные кони паслись у звонкого ручья, и тут же дымились котлы с бараниной, взбивался до пены кумыс.
В ауле торжество: сатрап гостит у Сандыбековых.
Огромная нарядная кибитка, пестро убранная коврами, вышитыми лентами, полна гостей. Сатрап полулежит на груде пуховиков, перед ним дымится миска с бишбармаком, чашка с кумысом, и рядом бокал с шампанским. Свита расположилась тоже полулежа, полукругом по обе стороны, и к дверям спиной в два ряда восседают почетные аксакалы. Хозяин, белобородый старик, то и дело потчует гостей и отдает приказания мальчикам-прислужникам, на лету схватывающим желания господина.
- Таксырь женераль (господин генерал), ми просим ашать (кушать), - с низкими поклонами просил хозяин, ставя перед сатрапом поднос с различными сластями, среди которых возвышался большой ананас с завядшей зеленью.
- Спасибо, Сандыбек… Ну, а как же твои табуны множатся?
- Бульна моя хороша… А вот, таксырь-женераль, моя покажет твоя бульна красивой жеребца… Бульна красивый…
Сандыбек хлопнул в ладоши, бросил односложное «ат» (лошадь), и мальчуганы скрылись за кошмой кибитки. Минут через пять послышалось звонкое ржанье, топот и крики одобрения из группы киргиз, расположившихся вокруг кибитки.
Сандыбек выглянул из кибитки, потом подбежал к сатрапу и со словами: «Пришла, таксырь» стал осторожно поднимать отяжелевшего гостя. На помощь подскочили двое аксакалов. Сатрап кряхтя поднялся, вышел из кибитки и остановился удивленный: на него прямо смотрел веселыми глазами чудный аргамак, золотистой масти, с небольшой красивой головой, тонкими, точно выточенными, сухими ногами. Два джигита под уздцы держали жеребца, который нетерпеливо бил копытом.
Два раза провели аргамака перед кибиткой, и сатрап все время повторял: «Дивная лошадь… прелестный конь»… А когда Сандыбек велел оседлать его и молодой джигит вихрем промчался по равнине, то сатрап даже зажмурился от восторга… Хитрые глаза Сандыбека перебегали от генерала к лошади и обратно, в них зажигались какие-то искорки, и едва уловимая улыбка кривила рот.
- Да, лошадь прекрасная, больших денег стоит, - проговорил наконец сатрап, обращаясь к Сандыбеку.
- Вот спасибо, таксырь-женераль, лошадь твуя теперь.
Проговорив это, Сандыбек выхватил повод из рук джигитов, подвел лошадь к сатрапу и стал совать в руку конец чумбура. Сатрап отлично понял, что это значит, и был доволен таким исходом, но нельзя и согласиться сразу, подумают еще, что он рад этому подношению, а потому схватил руку Сандыбека и строго спросил:
- Что это значит?
Однако старый киргиз не смутился этим и, согнувшись дугою, чтобы изобразить позу еще просительнее, заговорил своим тоненьким бабьим голосом:
- О, таксырь-женераль! Киргизский адат велит твоя взять моя жеребца… У нас, киргизов, так: понравился жеребци - бери; пропадет все рувно, помирать будит, адат наш святой… Не обижай, таксырь. Ну, пущай твоя ни хочит брать - твоя сын растет, лихой фицер будит, бери ему…
Окружающая свита присоединилась к просьбам Сандыбека, и сатрап не устоял.
Через минуту шампанское вновь запенилось в бокалах и выпили за дорогой подарок.
- Это я люблю, - заговорил сатрап, - европейский прием, видно, что Сандыбек - цивилизованный киргиз… Вот, одноаульцы, - обратился он к группе киргиз-гостей, - подражайте Сандыбеку, берите пример с него. Пора вам бросить дикие порядки, жить «чушками»… Жаль только, что ты, Сандыбек, - снова обратился сатрап к хозяину, - не баллотируешься в волостные, порядок бы да цивилизацию ввел в своей округе…
Сандыбек низко кланялся, а в глазах его блестела радость скорого отмщения ненавистному роду Копы, нынешнего волостного управителя.
Осенью того же года Сандыбек стал волостным управителем, несмотря на то, что получил меньшее число голосов.
IV
Прошло несколько лет. Кочевание в далеких Киргизских степях я сменил на оседлую жизнь в Петербурге.
Как-то мне пришлось быть по делу у одного из сильных в чиновничьем мире. В приемной, куда я вошел, скромно в углу сидел старичок-генерал. Что-то знакомое показалось мне в его фигуре. Наши глаза встретились. Генерал быстро поднялся и, изобразив на своем лице приятную улыбку, подошел ко мне:
- А-а… Андрей Андреич… Узнали меня? Ну, как поживаете, дорогой? Слышал, слышал… В гору пошли (соответствующий жест рукой). Очень рад, очень рад, потому все же вы начали общественную деятельность под моим, так сказать, протекторатом…
В это время курьер доложил, что г. директор просит его превосходительство. Сатрап (это был он) моментально весь съежился, поправился перед зеркалом и торопливо засеменил к тяжелым портьерам директорской двери.
Той величавости и надменности, которыми сатрап был проникнут в степях, тут не было и следа…
Я. Ф. Барабаш (1838-1910)
(Посвящается И. И. Кр<аф>ту).
I
В первый раз я увидел его в глухом городишке Белогорске.
Ждали его долго. Изнервничались все до того, что перестали бывать друг у друга, чтобы не ссориться, а пуще всего боялись, как бы до уха его превосходительства не долетала молва о дрязгах - потом разбирайся да оправдывайся. Только киргизские власти, съехавшиеся за две недели, по-прежнему флегматично восседали против уездного правления и вели бесконечный разговор про свои дела. Они привыкли, что их заставляют по целым неделям совершенно бесцельно торчать у камеры мирового судьи, у какого-нибудь урочища при большой дороге в ожидании проезда губернатора или уездного начальника.
Но вот примчался в полдень чапар и сообщил, что к вечеру «облос» (так киргизы зовут губернаторов) будет. Точно вихрь пронесся по городу… Пыль серыми клубами сразу охватила окрестность: то переселенцы, поощряемые полицейскими, старательно мели улицы. Всюду раздавались грозные приказания «начальства» по части всяких депутаций, и джигиты, высунув языки, мчались от одной группы киргиз к другой, передавая распоряжения. Заведующий полицейской частью, круглый точно кубарь, перебегал из дома в дом, умоляя снабдить его различной сервировкой для губернаторского стола. Каждый из обывателей невольно проникался жалостью при взгляде на убитую физиономию полицейского чиновника, на его преждевременную лысину, с которой обильно струился пот. На плацу полурота невзрачных солдат, с командиром Курносовым во главе, маршировала под глухой перебой барабана и то и дело нестройно вскрикивала: «Здравья желаем ваше пство»…
Чиновники, в силу наистрожайшего приказания сатрапа, собрались в полутемной комнате комендантского дома и сновали из угла в угол, время от времени созерцая из окон уличную суматоху. Тут были уездные власти, врачи, мировой судья и почтмейстер. Исстари заведен обычай, чтобы встречать его сатрапскую светлость тотчас как он приедет, будь то полночь или другой неурочный час. Один только судья, как видно, чувствовал себя хорошо и на каждое восклицание недовольства кого-либо из ожидающих наставительно замечал:
- Господа: будьте справедливы! Мы ожидаем одного из восьмидесяти…
Почему этот «один из восьмидесяти» должен вызвать в нас чувство справедливости и умиления, судья объяснить не мог, тем более что двадцатилетняя служба в степной глуши окончательно вытравила в нем всякую мыслительную способность.
У крыльца в две шеренги выстроились представители разных сословий с соответствующими дарами: от купцов хлеб-соль на блюде, от переселенцев тоже, но на скромных началах; от татар «чак-чак», от киргиз «кумыз».
Прискакал второй чапар, мешком свалился с лошади и, подбежав к помощнику уездного начальника, крикнул:
- Хазар келеде (сейчас приедет).
Через четверть часа вдали показалась пыль… Искрой пробежало: «Едет», и все впились глазами в степную даль. С гиканьем и свистом летели впереди джигиты, щедро награждая своих измученных лошадей толстыми нагайками; за ними карьером мчался на тройке уездный начальник, а вслед неслось шесть троек губернаторского кортежа…
Сатрап производил неприятное впечатление.
Что-то надменное сквозило во всей его невзрачной фигуре, в его зеленоватых глазах, смотревших поверх очков, в его небрежно отставленной левой ноге, наконец, в его дряблой, отвисшей нижней губе. Казалось, что он глубоко презирает всю эту толпу, которая его подобострастно приветствует, свою свиту, изо дня в день маячившую перед глазами, и всех чиновников, согнанных согласно его желанию…
Медленно обвел сатрап своими близорукими глазами по чиновничьей шеренге, пожевал губами и, цедя слова сквозь зубы, произнес:
- Очень рад видеть вас, господа, в добром здоровье… Надеюсь, служите исправно… Прощайте…
Сатрап круто повернулся, свита расступилась, и он лениво прошел в приготовленные ему комнаты…
II
Комендантский дом блестит огнями, бросающими причудливые тени на площадь. Перед окнами стоят солдаты-песенники, готовые гаркнуть любимую «Галку», за ними толпа переселенцев и киргиз. Из открытых окон несется гул голосов, звон бокалов и нестройное «ура»…
Это после удачной стрельбы комендант чествует сатрапа ужином.
Юркая фигура капитана высунулась из окна, и раздался его сиплый голос:
- Ребята! Его превосходительство благодарит вас за верноподданнические чувства и верную службу…
Но площади гулко пронеслось «ура», а вслед за этим сладенький тенор солдата-запевалы затянул:
Уж ты, милая моя,
Почем не была вчера.
Я те поджидал,
Тужил, горевал…
Когда безобразная песня смолкла, к окну протискался пожилой переселенец, снял свою рваную шляпу-грешневик и робко стал звать:
- Ваше бродие, господин барин-капитан…
Капитан, стоявший спиной к окну, круто повернулся и недовольно спросил:
- Ну, чего тебе надо?
- Вашебродие, нельзя ли доложить его превосходителству… Цельный день стоим не евши…
- Вот пристал… Видишь, генерал разговором занят.
- Окажите божескую милость.
- Отвяжись… Кромин, веселую!
Черная галка,
Белая полянка,
Ты ж, Марусенька,
Черноброва…
И далеко за полночь пировали в комендантском доме. Долго еще солдатская песня прорезывала сонную тишину Белогорска, заставляя незадачливых депутатов-переселенцев ворочаться от невеселых дум на жестких постелях…
На утро назначен отъезд. Комендантский дом кольцом окружен народом. Тут и злосчастные депутаты от переселенцев, второй день жаждущие поговорить с генералом, сказать ему про свои нуждишки, и пестрая толпа конных киргиз, составляющая обычную свиту сатрапа, и почетный караул солдат, и просто любопытные обыватели.
В гостиной, наполненной отъезжающими и провожающими, пьют «посошок».
- Ваше Превосходительство! - обратился капитан Курносов к сатрапу, высоко держа в правой руке бокал с шампанским. - Позвольте от лица всех присутствующих и от всего народа здешнего сказать вам спасибо за ваши заботы о нас, грешных, за вашу снисходительность к нашему неразумию, за ваше мудрое правление областью… Лучшего начальника нам не надо и не сыскать… Ура!
Чокнулись, выпили. Сатрап обвел глазами провожающих, как и при встрече его, и проговорил:
- Желаю доброго здоровья… Вашей службой я доволен…
Когда он вышел на крыльцо, толпа переселенцев обнажила головы и упала на колени.
Сатрап сдвинул брови и резко спросил:
- Что вам нужно от меня?
- Ваша светлость, начальник наш… Яви божескую милость… трудновато с землей стало…
Генерал, подойдя вплотную к переселенцу Морозу, дернул его за бороду и крикнул:
- Да вы кто? Переселенцы?! А кто вас сюда звал?! Я?! Нет? - так и убирайтесь туда, откуда пришли…
Но успели огорошенные депутаты встать и нахлобучить свои шапки, как губернаторский кортеж скрылся в облаке пыли, поднятой бешено джигитовавшими киргизами.
Уныло побрели домой переселенцы. Шли они молча, да и о чем говорить - все слышали, как крикнул сатрап и убил в них всякую надежду.
Зато комендант и чиновный люд дали волю дикой радости: миновала гроза, не всплыли все мерзости произвола и казнокрадства, широко творимые в глухом городишке.
До утра продолжалась пьяная оргия в комендантском доме.
III
Живописно раскинулся аул Сандыбековых по красивому урочищу Аулье. Белые кибитки причудливо вырисовывались на сером фоне выжженной степи. Сбатованные кони паслись у звонкого ручья, и тут же дымились котлы с бараниной, взбивался до пены кумыс.
В ауле торжество: сатрап гостит у Сандыбековых.
Огромная нарядная кибитка, пестро убранная коврами, вышитыми лентами, полна гостей. Сатрап полулежит на груде пуховиков, перед ним дымится миска с бишбармаком, чашка с кумысом, и рядом бокал с шампанским. Свита расположилась тоже полулежа, полукругом по обе стороны, и к дверям спиной в два ряда восседают почетные аксакалы. Хозяин, белобородый старик, то и дело потчует гостей и отдает приказания мальчикам-прислужникам, на лету схватывающим желания господина.
- Таксырь женераль (господин генерал), ми просим ашать (кушать), - с низкими поклонами просил хозяин, ставя перед сатрапом поднос с различными сластями, среди которых возвышался большой ананас с завядшей зеленью.
- Спасибо, Сандыбек… Ну, а как же твои табуны множатся?
- Бульна моя хороша… А вот, таксырь-женераль, моя покажет твоя бульна красивой жеребца… Бульна красивый…
Сандыбек хлопнул в ладоши, бросил односложное «ат» (лошадь), и мальчуганы скрылись за кошмой кибитки. Минут через пять послышалось звонкое ржанье, топот и крики одобрения из группы киргиз, расположившихся вокруг кибитки.
Сандыбек выглянул из кибитки, потом подбежал к сатрапу и со словами: «Пришла, таксырь» стал осторожно поднимать отяжелевшего гостя. На помощь подскочили двое аксакалов. Сатрап кряхтя поднялся, вышел из кибитки и остановился удивленный: на него прямо смотрел веселыми глазами чудный аргамак, золотистой масти, с небольшой красивой головой, тонкими, точно выточенными, сухими ногами. Два джигита под уздцы держали жеребца, который нетерпеливо бил копытом.
Два раза провели аргамака перед кибиткой, и сатрап все время повторял: «Дивная лошадь… прелестный конь»… А когда Сандыбек велел оседлать его и молодой джигит вихрем промчался по равнине, то сатрап даже зажмурился от восторга… Хитрые глаза Сандыбека перебегали от генерала к лошади и обратно, в них зажигались какие-то искорки, и едва уловимая улыбка кривила рот.
- Да, лошадь прекрасная, больших денег стоит, - проговорил наконец сатрап, обращаясь к Сандыбеку.
- Вот спасибо, таксырь-женераль, лошадь твуя теперь.
Проговорив это, Сандыбек выхватил повод из рук джигитов, подвел лошадь к сатрапу и стал совать в руку конец чумбура. Сатрап отлично понял, что это значит, и был доволен таким исходом, но нельзя и согласиться сразу, подумают еще, что он рад этому подношению, а потому схватил руку Сандыбека и строго спросил:
- Что это значит?
Однако старый киргиз не смутился этим и, согнувшись дугою, чтобы изобразить позу еще просительнее, заговорил своим тоненьким бабьим голосом:
- О, таксырь-женераль! Киргизский адат велит твоя взять моя жеребца… У нас, киргизов, так: понравился жеребци - бери; пропадет все рувно, помирать будит, адат наш святой… Не обижай, таксырь. Ну, пущай твоя ни хочит брать - твоя сын растет, лихой фицер будит, бери ему…
Окружающая свита присоединилась к просьбам Сандыбека, и сатрап не устоял.
Через минуту шампанское вновь запенилось в бокалах и выпили за дорогой подарок.
- Это я люблю, - заговорил сатрап, - европейский прием, видно, что Сандыбек - цивилизованный киргиз… Вот, одноаульцы, - обратился он к группе киргиз-гостей, - подражайте Сандыбеку, берите пример с него. Пора вам бросить дикие порядки, жить «чушками»… Жаль только, что ты, Сандыбек, - снова обратился сатрап к хозяину, - не баллотируешься в волостные, порядок бы да цивилизацию ввел в своей округе…
Сандыбек низко кланялся, а в глазах его блестела радость скорого отмщения ненавистному роду Копы, нынешнего волостного управителя.
Осенью того же года Сандыбек стал волостным управителем, несмотря на то, что получил меньшее число голосов.
IV
Прошло несколько лет. Кочевание в далеких Киргизских степях я сменил на оседлую жизнь в Петербурге.
Как-то мне пришлось быть по делу у одного из сильных в чиновничьем мире. В приемной, куда я вошел, скромно в углу сидел старичок-генерал. Что-то знакомое показалось мне в его фигуре. Наши глаза встретились. Генерал быстро поднялся и, изобразив на своем лице приятную улыбку, подошел ко мне:
- А-а… Андрей Андреич… Узнали меня? Ну, как поживаете, дорогой? Слышал, слышал… В гору пошли (соответствующий жест рукой). Очень рад, очень рад, потому все же вы начали общественную деятельность под моим, так сказать, протекторатом…
В это время курьер доложил, что г. директор просит его превосходительство. Сатрап (это был он) моментально весь съежился, поправился перед зеркалом и торопливо засеменил к тяжелым портьерам директорской двери.
Той величавости и надменности, которыми сатрап был проникнут в степях, тут не было и следа…